Вдруг кто-то постучался в дверь. Я думала, что это горничная леди Р**, и сказала: «Войдите».
Вошел Лионель.
— Это вы, Лионель? Что вам?
— Я знал, что вы еще не спите, и подумал, что ведь мы уедем завтра рано, и некому будет связать ваши вещи; так вот я и пришел помочь вам теперь, если надо, мисс Валерия.
— Благодарю вас, Лионель, за внимание. Я замкну ящики, а вы обвяжите их веревками.
Когда это было сделано, он сказал мне:
— Прощайте, мисс Валерия. Мы скоро увидимся.
— Скоро? Едва ли, Лионель. Леди Р** располагает проездить не меньше полугода.
— Да я-то не располагаю, — отвечал он.
— Напрасно, если вы думаете отказаться от такого выгодного места. Вы получаете необыкновенное жалованье: двадцать фунтов в год, не так ли?
— Да, мисс Валерия. В другом месте не дадут мне и половины: но есть причины, которые заставляют меня оставить службу леди Р**. За что дает она мне двадцать Фунтов в год? Я должен и хочу это узнать. Не за красоту же она мне платит так дорого; вам — дело другое, вам она может дать и двести, и все-таки даст мало.
— Пора вам идти, Лионель. Теперь не время говорить комплименты. Прощайте.
Я затворила за ним дверь и легла. Сон мой был крепок и продолжителен, как всегда бывает после душевного волнения. Я проснулась около десяти часов утра; на звонок явилась ко мне кухарка и сказала, что кроме нее и меня никого уже нет в доме. Я встала и, проходя мимо стола, заметила другой пакет возле того, который дала мне накануне леди Р**. Он был адресован на мое имя, и я вскрыла его. В нем нашла я миниатюрный портрет леди Р**, снятый с нее в молодости; она была в то время, как видно, очень хороша собою. Внизу было написано: «Семпрония в восемнадцать лет. Храните его на память обо мне, Валерия, и не раскрывайте приложенной к нему бумаги, пока не получите на то моего позволения или не услышите о моей смерти».
Я положила портрет на стол и вскрыла пакет, полученный мною от леди Р** накануне. В нем было сто фунтов стерлингов, то есть почти вдвое против того, что мне следовало получить. Все это навело на меня еще большую грусть, и я глубоко вздохнула, пряча вещи в шкатулку. Время летело; я обещала приехать к леди М** в час, как скоро она пришлет за мною экипаж. Я поспешила одеться, собрала мои остальные вещи и пошла завтракать. За завтраком получила я письмо. Оно было адресовано в дом леди Батерст, а оттуда переслано в дом леди Р**. Оно было от мадам Паон; вот что она мне писала:
«Любезная мадмуазель де Шатонеф!
Так как вы, вероятно, не читаете французских газет, то я извещаю вас, что предсказания ваши касательно господина Г** сбылись. Через месяц после свадьбы он бросил жену и начал проводить все время за игорным столом, возвращаясь домой только за новыми деньгами. Наконец, она отказала ему в этом. Он пришел в ярость и ударил ее. На прошедшей неделе она подала просьбу о разводе, и дело решено в ее пользу; она избавлена от чудовища и сохранила свое имение. Вчера поутру она была у меня, показала мне ваше письмо и спросила меня, не переписываюсь ли я с вами, и нельзя ли вас уговорить возвратиться к ней. Я, разумеется, не могла сказать ей об этом ничего положительного; но я уверена, что если вы произнесете словопрощения, то она напишет к вам и будет просить вас к себе. После вашего письма к ней, я думаю, это иначе и быть не может. Решите сами. Жду от вас скорого ответа. Мадам д'Альбре бывает у меня почти каждый день и ждет его с нетерпением.
Ваша Эмилия Паон, урожденная Мерсе».
Я с той же почтой отвечала ей следующее:
«Любезная мадам Паон!
От всей души прощаю я мадам д'Альбре, но при всем том не могу принять ее приглашения. Вспомните, что она обвинила меня перед всеми своими знакомыми в неблагодарности и клевете. Как же явиться мне в обществе, из которого я была изгнана за такое поведение? Или я, действительно, виновата, и в таком случае не заслуживаю ее покровительства, или не виновата, и следовательно жестоко оскорблена тем, что она так больно дала мне почувствовать мою зависимость и вытолкнула меня в свет с запятнанной репутацией. Могу ли я жить у нее спокойно после такой несправедливости? И ловко ли ей самой будет представить меня опять как своюprotegee?He придется ли ей краснеть при каждой встрече с нашими общими знакомыми? Уверьте ее в том, что я забываю все прошедшее и желаю ей всякого счастья; но возвратиться к ней я не могу. Скорее умру с голода. Если бы она знала, что вытерпела я вследствие ее поступка, она пожалела бы обо мне, вероятно, больше, но что сделано, то сделано. Прошедшего не воротить. Прощайте, мадам Паон. Благодарю вас за участие.
Ваша Валерия».
У меня было очень тяжело на сердце, когда я писала эти строки, и я уехала к леди М** в Сент-Джемс-сквер в мрачном расположении духа. Если бы улыбки, приветствия и пожатия рук могли меня утешить, в них не было недостатка. Мне показали все комнаты внизу, потом комнату леди М**, комнаты ее дочерей и, наконец, мою. Я была рада, когда осталась одна и могла заняться приведением моих вещей в порядок.
Назначенная для меня комната была очень удобна и убрана лучше комнат дочерей леди М**, и вообще я играла роль гостьи, а не гувернантки. Горничная была со мною очень учтива и, помогая мне убирать вещи, не пробовала быть со мною фамильярною.
Я забыла сказать читателю, что леди М** была вдова; лорд М** умер года два тому назад; старший сын ее, теперешний лорд М**, не был в это время на морской службе.
Подали обедать. За столом было только двое посторонних. Со мною обходились с чрезвычайной внимательностью. Вечером я играла и пела; дочери леди М** тоже пели; голоса у них были хорошие, но мало выражения; я увидела, что могу быть для них полезною.
Леди М** спросила меня потихоньку, что я думаю о пении ее дочерей? Я откровенно сказала ей мое мнение,
— Послушавши вас, невозможно сомневаться в верности ваших замечаний, — сказала она. — Я знала, что вы хорошо поете, но такого совершенства не ожидала.
— Если ваши дочери любят музыку, так скоро будут петь не хуже моего, — отвечала я.
— Это невозможно! Но они все-таки многому научатся. Вы как будто устали? Хотите отдохнуть? Августа пойдет с вами.
— Да, у меня болит голова, — отвечала я, — и я воспользуюсь вашим позволением.
Августа, старшая дочь ее, зажгла свечу, и мы ушли с нею ко мне в комнату. Поговоривши со мною минут десять, она пожелала мне покойной ночи, и таким образом провела я первый день в Сент-Джемс-сквере.
На другой день мы уехали в родовое поместье леди М**, Гаркин-кастл, в Дорсетшире, и я рада была покою после шумного лондонского сезона. Молодые девушки были, как справедливо заметила леди М**, измучены бесконечными вечерами; но в деревне поправились менее нежели в неделю. Это были премилые, простые и не гордые девушки. Я скоро к ним привязалась. Я занялась с ними музыкой, и они делали большие успехи. Кроме того, я выучила их делать из воску цветы. Вот все, что могла я для них сделать, если не считать редких и кратких замечаний касательно кое-чего, что казалось мне не совсем приличным в их поведении. Леди М** была, по-видимому, вполне мною довольна и обращалась со мною с особенным уважением. В короткое время я свыклась с новым положением и была счастлива.
В первый месяц не было в доме гостей; но потом леди М** разослала приглашения. Она говорила, что ей нужно по крайней мере четыре недели на отдых после сезона, да и дочерям ее это очень и очень не мешало. Гостей ждали в понедельник; в пятницу леди М** приказала старшей дочери своей, Августе, надеть только что сшитое для нее дома платье и придти к ней. Августа оделась и пришла; леди М**, осмотревши платье, сказала:
— Что-то оно мне не нравится, Августа, не знаю, в чем ошибка, а ошибка есть: оно сидит как-то не грациозно.
Я в это время читала книгу и, естественно, обратила внимание на платье. Ошибка была замечена мною в ту же минуту, я указала ее и с помощью нескольких булавок дала юбке совсем другой вид.
— Еще талант мадмуазель де Шатонеф! — сказала леди М**. — Я этого никак не предполагала, хотя должна признаться, что никто не одевается с таким вкусом, как вы. Душевно благодарю вас за указание.
— Очень рада служить вам, — отвечала я, — и прошу вас всегда располагать мною. Действительно, говорят, что я имею дар одеваться к лицу.
— Кажется, у вас на все есть дарования, — сказала леди М**. — Поди, Августа, покажи швее, что и как исправить. Конечно, — продолжала она, обращаясь ко мне, — шить платья дома — это экономия, но я, право, не в силах платить страшные цены мадам Дебелли. У меня огромные расходы, и я поневоле должна беречь деньги. Разница между платьем, шитым дома и у модистки, конечно, слишком велика: все как-то ловче и изящнее; но экономия, вы не поверите: дома почти двумя третями выходит все дешевле.
— Если вы позволите мне заняться немножко гардеробом, — отвечала я, — так думаю, что у вас и дома будут шить не хуже, чем у мадам Дебелли. Я надеюсь быть вам в этом случае полезна.
— Вы очень добры, мадмуазель де Шатонеф; но мне право, совестно.
— Нисколько, помилуйте! Если вы только позволите.
— Делайте как вам угодно, — отвечала леди М**. — Я предоставляю вам полную власть над всем домом, если хотите; и буду вам очень обязана. Вот подали экипаж; поедете вы сегодня?
— Нет, благодарю вас.
— Так я возьму с собой Гортензию и Эми, а Августа останется с вами.
Леди М** уехала, а я пошла в комнату, где шили платье, сделала в нем кое-какие перемены, чтобы оно шло больше к лицу Августы, и выкроила два других платья для Гортензии и Эми. Желая угодить леди М**, я сама принялась шить, и когда она возвратилась, платье Августы было готово. Оно, действительно, получило совсем другой вид, и Августа была в нем очень авантажна. Она была в восторге и пошла показать его матери. За обедом леди М** не знала, как благодарить меня. Другие два платья вышли также удачно, и с этой минуты, до тех пор, пока я не переселилась от леди М**, все платья, не только дочерей ее, но и ее самой шились дома. Я всегда подавала в этих случаях советы, указывала, как что сделать и всегда умела угодить. Я считала моей обязанностью быть в чем только могла полезною, и комплименты насчет моего вкуса были для меня достаточною наградою.
Время шло. Осенью была просватана Августа, а на святках и Гортензия, вторая дочь леди М**, Обе они составили хорошие партии. Леди М** была в восторге.
— Не странно ли, мадмуазель де Шатонеф, — говорила она. — Я металась в продолжение двух сезонов день и ночь в надежде поймать для них мужей, и вот вдруг они выходят замуж, где же? В глуши, в деревне! Я обязана этим вам: вы одеваете их с таким искусством.
— Я думаю, что они обязаны этим деревенской жизни: они очень здесь поправились, — отвечала я. — Кроме того, здесь молодые люди могут оценить их прекрасные душевные качества лучше, нежели на балах в Лондоне.
— Думайте, как хотите, — возразила она, — а я убеждена, что это оттого, что они одеты с таким вкусом. Все удивляются их платьям, все просят выкроек. Теперь у меня остается только Эми, но я и ее надеюсь пристроить с помощью сестер.
— Эми премилая девушка, — отвечала я, — и я на вашем месте не спешила бы с нею расстаться.
— А я так напротив, — возразила леди М**. — Вы не можете себе представить, сколько с ними издержек; а состояние у меня не Бог знает какое. Как вы думаете? Не правда ли, что лиловый цвет больше всех Эми к лицу?
— Ей почти все цвета идут.
— Да, если фасон указан вами. Через две недели мы едем в Лондон, вы знаете? Надо позаботиться о приданом. Вчера мы решили праздновать обе свадьбы в феврале. Я рассчитываю на вас, мадмуазель де Шатонеф; вы выдумаете на этот день для Эми что-нибудь особенное. Кто знает, может быть это и ей доставит мужа. Однако уже поздно; прощайте.
Я не могла надивиться, как торопится леди М** сбыть с рук своих дочерей. Во все время моего у нее пребывания она только об этом и думала. Желание увидеть своих дочерей хорошо пристроенными было естественно, но она обращала внимание только на связи и денежные средства женихов, а о личности их вовсе не заботилась.
Через две недели после Рождества мы уехали в Лондон и начали хлопотать насчет приданого. Однажды утром слуга доложил, что какой-то молодой джентльмен желает меня видеть и ждет в столовой. Я сошла вниз, удивляясь, кто бы мог это быть, и увидела перед собою Лионеля, пажа леди Р**, одетого во фрак и смотрящего настоящим джентльменом. Он поклонился мне с большим почтением, с гораздо большим, нежели, как бывало раньше, когда он был пажом у леди Р**, и сказал:
— Я решился прийти к вам, мисс Валерия, потому что, полагаю, вы принимали во мне несколько участие. Я пришел рассказать вам, что со мною случилось. Я уже четыре месяца как в Англии и не потерял этого времени даром.
— Очень рада вас видеть, Лионель, хотя и жалею, что вы оставили леди Р**. Надеюсь, вы довольны результатом ваших розысков?
— Это длинная история, мисс Валерия, и если вы хотите меня выслушать, так присядьте, пока я буду вам рассказывать.
— Надеюсь, что рассказ ваш не будет слишком долог, Лионель; через час мне надо ехать с леди М**. Но говорите.
Я села, и Лионель начал:
— Мы прибыли в Дувр к вечеру того же дня, когда выехали из Лондона. Леди Р** была целый день в каком-то волнении и заболела, так что принуждена была пробыть в Дувре дней пять. Как скоро она оправилась, я счел за лучшее взять у нее свое жалованье прежде, нежели мы оставим Англию. Я подал ей счет и изложилмою просьбу.
— А на что вам деньги? — спросила она.
— Я хочу отдать их в верные руки, — отвечал я.
— Это значит, что в моих руках они, по-вашему, не в безопасности?
— Нет, — сказал я, — не то. Положим, с вами случится несчастье за границей; поверят ли ваши душеприказчики, что вы остались должны простому пажу больше двадцати пяти фунтов сверх годового жалованья? Они скажут: этого быть не может, и не отдадут мне моих денег. Они не поверят, чтобы я получал такое большое жалованье.
— Это отчасти справедливо, — сказала она, — может быть, действительно, лучше заплатить вам теперь.
Сделавши счет, она дала мне вексель на своего банкира. Мы должны были отплыть на другой день в девять часов утра. Погода стояла хорошая, и леди Р** отправилась прямо в каюту. Горничная спросила у меня склянку с солью, которую я нарочно оставил под подушкою софы в гостинице. Я отвечал, что забыл ее и еще успею сбегать. Я отправился в ту же минуту, но постарался возвратиться не раньше, как когда пароход тронулся уже с места. Я начал кричать: стой! стой! зная, что пароход не остановится, хотя он отошел от берега всего только шагов на двадцать. Я видел, как горничная леди Р** бросилась к капитану и начала его упрашивать; но это не помогло: я остался в Англии, и леди Р** никак не подозревала, чтобы это было с умыслом.
Я пробыл на пристани, пока пароход не отошел мили на две и потом отправился назад, сквозь толпу людей, осыпавших меня советами и наставлениями, как догнать мне леди в Кале. Я возвратился в гостиницу за частью моего гардероба, которую не отправил на пароход, и начал рассуждать, что мне делать. Я пошел к продавцу платья; у него в лавке внесли только матросские вещи, и я расчел, что мне и в самом деле лучше всего одеться матросом. Я потребовал себе полный костюм.
— Вы, вероятно, собираетесь выйти в морс? — сказал купец, догадываясь не совсем удачно, потому что я с умыслом остался на суше.
Как бы то ни было, я сторговал себе полную пару, променял мою ливрею и переоделся в особой комнате.
Потом я зашел опять в гостиницу, взял мое остальное платье и уехал с отходящей почтовой коляской в Лондон. Я пришел к вам сюда, в этот дом, но вы уже уехали, и я решился отправиться в Кольвервуд-Галль.
— Теперь я должна вас оставить, Лионель, — сказала я. — Мне надо ехать с леди М**. Приходите завтра пораньше, я дослушаю вашу историю.
Он пришел на следующее утро и продолжал: