— Что такое? — спросила я.
— Мне надо написать любовную сцену, горячую, страстную. В шнуровке это невозможно. Теперь мне свободнее, и я могу дать волю воображению, — писать стрелою самого Купидона. Героиня моя сидит, опустивши голову на руку. Присядьте, милая Валерия, как будто вы думаете об отсутствующем друге. Да, да, так, прекрасно, верно натуре. .. однако я забыла: тут входит паж. Не шевелитесь, я позвоню.
Лионель явился в ту же минуту.
— Лионель! Ты разыграешь роль пажа.
— Некогда мне играть, миледи; я в самом деле паж. Надо идти ножи точить.
— Теперь не до ножей. Слушай: ты прислан к девушке, которая сидит, погруженная в сладкие мечты. Ты входишь незаметно — ты поражен ее красотою — ты прислонился к дереву в небрежной, грациозной позе и устремил глаза на ее прелестное лицо. Прислонись к двери, я опишу эту сцену.
Я невольно улыбнулась бестолковой сцене, когда Лионель, всклокочивши свои волосы и поднявши воротник рубашки, стал в указанную позицию и сказал мне:
— Теперь посмотрим, мисс Валерия, кто из нас лучше сыграет свою роль. Я думаю, вы скорее устанете сидеть, нежели я смотреть на вас.
— Превосходно, Лионель! Именно вот эту позу и хотела я изобразить, — сказала леди Р**, с яростью царапая по бумаге пером. — Взгляд твой очень естествен, верен натуре. — Кимон и Ифигения, — превосходная картина! Не шевелитесь, ради Бога! Только десять минут!
Я взглянула на Лионеля; он сделал страшную гримасу. Мне не очень нравилось разыгрывать сцену с слугою, но Лионель не походил на других слуг. Через десять минут представление кончилось. Лионель ушел чистить ножи, а я взяла книгу и, видя, как радует леди Р** удавшееся, по ее словам, описание, не сожалела, что исполнила ее желание.
Однажды утром, во время отсутствия леди Р**, я вступила в разговор с Лионелем и спросила его, почему он воспитан лучше, нежели большая часть слуг?
— Я сам себе нередко задаю этот вопрос, — отвечал он. — Самое раннее воспоминание мое — школа: нас было, помню, человек двадцать, мал мала меньше, и ходили мы попарно в приготовительную школу к девицам Виггинс. В школе никто меня не навещал; другие говорили о своих родителях, — мне не о ком было говорить; другие уходили по праздникам домой и приносили с собой оттуда пряники и игрушки; я проводил праздники, роясь в песке и всего раза два или три в сутки открывая мой одинокий рот. Во время вакансий я имел много досуга на размышления и, подросши несколько, подумал, что ведь и у меня не хуже других были, вероятно, родители. Я начал расспрашивать об этом; но вопросы мои нашли наглыми, я получил строгий выговор, и уста мои сомкнулись.
Наконец, я стал уже слишком велик для школы; старые девицы не могли со мною сладить, и, кажется, по их приглашению, оказала мне честь своим посещением одна старая ключница, женщина лет пятидесяти, которой я прежде никогда не видал. Я рискнул предложить ей те же вопросы, и она отвечала, что у меня нет ни отца, ни матери, что они давно умерли, и что я воспитываюсь по милости одной знатной леди, у которой она служила, и которая возьмет меня, может статься, к себе или вообще что-нибудь для меня да сделает. Года четыре тому назад (мне было тогда, говорят, двенадцать лет, но, мне кажется, я старше) за мною прислала леди Р**. Меня нарядили в чалму и красную куртку и посадили на пол, сказавши мне, что я паж. Я только бегал на посылках и читал книги: это мне нравилось; от чтения я был без ума. Сначала леди Р** заботилась обо мне; но с течением времени я как-то падал все ниже и ниже и мало-помалу перешел из гостиной в кухню.
Костюм мой не был возобновлен. Сначала я ходил в простом платье и состоял под начальством камердинера; года два тому назад его отпустили, и я изъявил желание сам исправлять его должность. Теперь я получаю большое жалованье. Вот все, что я о себе знаю; но леди Р** знает, кажется, больше. Впрочем, старая ключница говорила, может быть, и правду, что я сын ее любимых служителей и обязан ей воспитанием: вы сами знаете, какие бывают у нее странности.
— Как ваше другое имя, Лионель?
— Говорят, Бедингфильд.
— Говорили вы когда-нибудь леди Р** о ваших родителях?
— Говорил; но она отвечала, что они служили у сэра Ричарда, а не у нее (сэр Ричард, это баронет, покойный отец ее), и что она знает о них только то, что отец мой был при нем управляющим или дворецким, и что баронет завещал ей обо мне позаботиться. Она не желала, кажется, распространяться об этом предмете и, давши этот ответ, поспешила услать меня за чем-то. С тех пор, однако же, я кое-что открыл. .. Звонят! Это она!
И он исчез.
Вскоре после возвращения леди Р** доложили о приезде мадам Жиронак. Я вышла к ней в столовую, и она сказала мне, что принесла показать леди Р** свои восковые цветы. Я пошла спросить леди Р**, не хочет
ли она взглянуть на них, и леди приказала просить ее к себе. Цветы были, действительно, прекрасны. Леди Р** пришла в восторг и купила некоторые из них. Потом я сошла с мадам Жиронак опять вниз и долго с нею беседовала.
— Не нравится нам с моим мужем ваше положение, — сказала она. — Знаете ли что, мадмуазель де Шатонеф? Вам не мешало бы выучиться делать из воска цветы. Я буду учить вас даром; я открою вам даже то, чего не открывала никому из моих учениц: именно, способ приготовления воска и много других маленьких секретов, которые стоит узнать.
— Я очень бы рада выучиться этому искусству, — отвечала я, — только я могу вам платить за уроки, а иначе не согласна быть вашей ученицей.
— Хорошо, хорошо, не будем об этом спорить. Знаю, принимать одолжение никому неприятно, а вам и подавно; но учиться вы должны; так сделаем условие.
Мы условились, и в продолжение всего времени, которое я пробыла у леди Р**, я занималась этим искусством так прилежно, что под руководством мадам Жиронак сделалась такою же художницей, как она. Она уверяла даже, что я ее превзошла, потому что у меня больше вкуса. Но возвратимся к моему рассказу.
Простившись с мадам Жиронак, я пришла к леди Р** и застала ее сидящею перед столом и рассматривающею купленные ею цветы.
— Вы не знаете, Валерия, — сказала она, — как одолжили вы меня этими цветами! Что за прекрасное, благородное занятие для героини! Моя героиня будет жить этим искусством. Я дошла в моем романе как раз до той минуты, когда героиня находится в стесненных обстоятельствах и не знает, чем ей жить; теперь, благодаря вам, вопрос этот разрешен как нельзя лучше.
Недели через две леди Р** сказала в заключение другого разговора:
— У меня есть для вас сюрприз, Валерия. Зима приходит к концу, и, что еще важнее, третий том мой будет готов недели через две. Сегодня ночью я напрасно призывала Морфея, и мне пришла в голову мысль. Вы знаете, я хотела отправиться на осень в Брайтон, но сегодня ночью мне пришло в голову уехать на твердую землю, в la belle France, не знаю только куда: в Гавр, в Диепп или в Париж? Что вы на это скажете? Я предполагаю совершить сентиментальное путешествие. Мы будем искать приключений, поедем, как Целия и Розамунда. Я с красивой короткой шпагой, в костюме юноши. Подурачимся, Валерия? А? Как вы думаете?
Я не знала, что ей отвечать. Затея леди Р** была уж чересчур странна. Из того, что я слышала о приключениях леди Р** в Италии, я могла заключить, что она, подобно многим другим, считает себя вправе вести себя на чужбине, как ей вздумается, а я нисколько не желала быть в ее свите.
— Я знаю мое отечество очень хорошо, — отвечала я, — и уверяю вас, что нет страны неудобнее для маскарада. Мы испытаем слишком много неприятностей, путешествуя одни, и путешествие выйдет вовсе не сентиментальное. Лионель поедет с вами?
— Не знаю, право; впрочем, ему не мешало бы выучиться по-французски. Я думаю, возьму его с собою. Он проворный мальчик.
— Да. Откуда вы его достали?
— Он сын. .. одного фермера или чего-то в этом роде, — сказала леди Р**, краснея. — Отец его жил в имении моего отца; но его самого поручил мне, умирая, сэр Ричард.
— Поручил как слугу? — спросила я. — Он, мне кажется, слишком хорош для такой должности.
— Я дала ему воспитание, Валерия. Отец поручил мне его не как слугу, а просто завещал мне о нем позаботиться. Когда-нибудь, может статься, я буду в состоянии сделать для него и больше. Сегодня мы едем на бал к леди Г**. Вы знаете? Бал будет самый блестящий. Она дает только один вечер в год, но всегда с отличным вкусом. Боже мой, как уже поздно! А мне еще надо сделать столько визитов!
— Меня прошу вас извинить. Я обещала взять урок у мадам Жиронак.
— Что ж делать! Примусь за скучное дело одна. Может ли быть что-нибудь глупее? Разумная, бессмертная душа развозит визитные карточки!
Бал у леди Г** был, действительно, великолепный. Я танцевала. Молодые аристократы, конечно, не считали меня достойною пройти с ними по пути жизни, но проскользнуть со мною в вальсе по паркету были очень не прочь, потому что к имени моему не было прицеплено название гувернантки. В Лондоне никто меня не знал, и я не занимала там этой должности. Мы сидели рядом с леди Р**. Через несколько минут она вскочила и поспешила, — куда и зачем, не знаю, — только место ее тотчас же заняла леди М**, бывавшая с дочерьми своими в числе гостей у леди Батерст.
— Забыли вы меня, мадмуазель де Шатонеф? — спросила она, протягивая мне руку.
— Нет; очень рада вас видеть. Здоровы ли ваши дочери?
— Благодарю вас; вечером они довольно свежи, но по утрам все что-то бледны. Зима в Лондоне ужасная вещь; страшно вредит здоровью; да что делать? Надо выезжать; надо, чтобы нас везде видели; а вечера и балы каждый день. Если девушка не выйдет замуж в первые три сезона после первого появления в свет, так после уже мало надежды; она теряет свежесть молодости, столь привлекательную для мужчин. Никакое здоровье не выдержит такой жизни. Я часто сравниваю наших девушек с почтовыми лошадьми; зимою им задают страшную гонку и потом ведут летом откармливать в деревню, чтобы в следующий сезон начать снова. Это, право, ужасная жизнь; да что делать? Надо же выдавать дочерей замуж. Я с моими просто измучилась; пора бы им пристроиться. Пойдемте в другую комнату, мадмуазель де Шатонеф; там прохладнее и меньше народу. Дайте мне вашу руку. Может быть, мы встретим моих дочерей.
Мы пришли в соседнюю комнату и сели в углу на софе.
— Здесь нас никто не подслушает, — сказала леди М**. — Скажите, пожалуйста, вы расстались с леди Батерст, но я не знаю почему. Что, это тайна?
— Нет. После отъезда Каролины мне нечего было у нее делать, и я не захотела оставаться. Вам, может быть, известно, что я приехала к леди Батерст в гости, и что непредвидимая перемена обстоятельств заставила меня остаться у нее в качестве наставницы Каролины.
— Да, я слышала что-то в этом роде; это у вас было, кажется, слажено как-то между собою, и леди Батерст была, я думаю, этому очень рада. Я, по крайней мере, сочла бы это за особенное счастье. Теперь вы у леди Р**. Скажите, если это не нескромный с моей стороны вопрос: что вы у нее такое?
— Она пригласила меня в секретарши, но я еще ни строки для нее не писала. Леди Р** угодно видеть во мне компаньонку, и я должна отдать ей справедливость, что она осыпает меня ласками.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала леди М**, — только мне кажется (извините, что я беру смелость вмешиваться в ваши дела: я от души желаю вам добра), мне кажется, что положение ваше в доме леди Р** не совсем таково, каким желали бы его видеть преданные вам люди. Всем известны ее странности, чтобы не сказать иначе, и вы, может быть, не замечаете, что она любит иногда болтнуть лишнее. При вас она, разумеется, остерегается; у нее доброе сердце, и она никого не захочет оскорблять умышленно; но в обществе она часто увлекается желанием блеснуть и говорить то, о чем следовало бы умолчать. Мне рассказывали, что намедни, за обедом у мистрисс В**, куда вы не были приглашены, она назвала вас, кажется, своим «очаровательным образцом», и когда у нее попросили объяснения этих слов, она сказала, что вы принимаете разные позы, а она пишет, по ее выражению, с натуры. Некоторые из молодых людей сказали или, лучше сказать, намекнули, что желали бы исполнять роль героя и стоять перед вами на коленях, а она отвечала, что не нуждается в их услугах, потому что для этой роли у нее есть какой-то паж или лакей, не помню наверное. Ведь это, разумеется, неправда, мадмуазель де Шатонеф?
О, как закипела во мне при этих словах кровь!
Читатель уже знает, на сколько тут было правды, но тон, которым все это было рассказано, ужаснул меня. Я покраснела до ушей и отвечала:
— Леди Р** несколько раз, когда я сидела за книгой, а она писала, говорила мне, что пишет с меня свою героиню, правда; но, зная ее причуды, я считала это за пустую фантазию. Повинуясь добродушно ее капризу, я никак не ожидала испытать такого оскорбления, как вы мне рассказываете. Что она обо всем этом рассказывала, не подлежит сомнению, потому что это знала только она да я.
— Да ее лакей.
— Лакей? Да, у нее есть нечто вроде пажа.
— Именно. Мальчик лет пятнадцати или шестнадцати, проворный скороспелка, весьма многим обязанный леди Р** и, если верить молве, не совсем ей чужой. Не заметили вы между ними сходства?
— Боже мой! Вы меня удивляете.
— И вероятно, говорю вам неприятные вещи, — продолжала леди Р**, взявши меня за руку. — Но с моей стороны лучше, я думаю, раскрыть вам глаза, нежели подсмеиваться над вами, когда вас нет, как делают другие. В известном отношении мы живем в дурном обществе; случится ли что-нибудь скандалезное, пронесется ли какая-нибудь ложная молва, все об этом знают, кроме героя рассказов. Редко случается нам найти истинного друга, который уведомил бы нас об этом. Яд разливается, а мы лишены возможности уничтожить его противоядием; светская дружба — вздор. Я, как видите, поступила иначе; не знаю, будете ли вы мне за это благодарны или нет; может быть, нет: за неприятные вести редко благодарят.
— Нет, благодарю вас от всего сердца, — отвечала я. — Я понимаю, что вы поступили по-дружески. Меня ужасно оскорбили, — продолжала я, отирая выступившие на глазах слезы, — но впредь я не подам повода к таким рассказам, потому что оставлю леди Р** при первой возможности.
— Послушайте! Я не решилась бы сообщить вам вещи, которые, как легко было предвидеть, заставят вас отказаться от покровительства леди Р**, — если бы не обдумала, чем можно будет вознаградить вас. Я считаю себя счастливой, что могу предложить вам мой дом, где вы будете пользоваться уважением и удобствами жизни, если вам угодно принять мое предложение. Если бы я знала, что вы намерены расстаться с леди Батерст, я предложила бы вам это тогда же. Теперь, однако же, вы слишком взволнованы; так лучше поговорим об этом в другое время. Не хотите ли приехать ко мне завтра? Я пришлю за вами экипаж в два часа. Я приехала бы к вам сама, но присутствие леди Р** помешает нам говорить о деле. Скажите, приедете вы?
Я обещала; леди М** встала и подала мне руку. Мы возвратились к тому месту, откуда ушли; там застала я леди Р** в жарком споре с каким-то членом парламента. Я села возле нее незаметно и погрузилась в размышления, не очень веселые. У меня страшно разболелась голова, и лицо мое приняло такое болезненное выражение, что это заметил даже собеседник леди Р**.
— Ваша барышня, кажется, нездорова, — сказал он ей.
Я сказала леди Р**, что у меня болит голова, и что я желала бы, если можно, уехать домой.
Она тотчас же согласилась, изъявляя сожаление. Приехавши домой, я поспешила удалиться к себе в комнату.
Тут я села и опустила голову на руки. Я слишком быстро подвигалась в знании света. Я начинала ненавидеть его, — ненавидеть мужчин, и женщин еще больше. Что за уроки были мне даны в продолжение одного года! Сперва мадам д'Альбре, потом леди Батерст, теперь леди Р**. Неужели, думала я, на свете нет ни дружбы, ни великодушия? Мне, в моем раздраженном состоянии, казалось, что все на свете ложь и притворство, что я — идол людей, которому все приносится в жертву. Через несколько времени я успокоилась, вспомнила о мадам Жиронак, и воспоминание о ее бескорыстной дружбе навело меня на лучшие мысли. Как ни была я огорчена, но понимала, что леди Р** пожертвовала мною только своему тщеславию, желанию блеснуть и вовсе не имела намерения оскорблять меня. Остаться у нее, однако же, после всего рассказанного мне леди М**, было невозможно. Я начала думать, что мне делать? Мне не хотелось говорить леди Р** о настоящей причине нашей разлуки; лучше, казалось мне, найти какой-нибудь предлог и расстаться друзьями. Намерение ее отправиться во Францию было прекрасным предлогом.