Это естественно. Я сказал «индоевропейские языки», или иначе «индоевропейская семья языков». В эту обширную «семью» входит, по подсчетам профессора А. Реформатского, 75 ныне существующих, «живых», и около 30 навеки умолкнувших, умерших языков — от исландского на далеком северо-западе евразийского мира до индийских языков крайнего юго-востока. Входит в нее и великий русский язык, и его родные братья — другие славянские языки.
Как это прикажете понять: «входит в семью»? Надо понимать это так, что все эти языки — там, в безмерной дали веков, — произошли от некоего нам неизвестного языка, на многочисленных говорах и наречиях которого говорили тысячелетия назад предки далеко и широко расселившихся затем по всему миру народов: индийцев и скандинавов, славян и италийцев, прибалтов и греков, таджиков Средней Азии и бретонцев с Атлантического побережья Франции.
В тех языках, на которых сегодня говорят эти народы, опытный глаз может обнаружить ясные следы былой языковой общности. И конечно, следы эти обнаруживаются не в кругу тех слов, которыми мы теперь называем вещи, создаваемые человечеством в наши дни. Наоборот, их надо искать среди слов, обозначающих предметы наиболее древние, известные и близкие человеку уже на заре его истории.
Понятно, что название овцы (или вечного врага, грозы овечьих стад — хищника-волка) куда старше, чем слово, обозначающее, скажем, рыбу латимерию, открытую в водах Индийского океана в XX веке, два-три десятилетия назад…
Имена волка, если мы выберем их изо всех индоевропейских языков, несут на себе отпечаток этой же древней языковой общности; правда, обнаружить его без помощи языковеда не так-то просто и легко. Ученые, однако, утверждают, что русское «волк», литовское «вилкас», древнеиндийское «врках» и даже древнегреческое «люкос» и латинское «лупус» — все это слова-братья, возникшие из единого древнего источника. То индоевропейское слово, которое их породило, значило, вероятно, что-нибудь вроде «вор», «похититель скота»…
Близки друг другу и названия другого хищника евразийских лесов — медведя. У греков этот могучий зверь именовался «арктос» (отсюда, через созвездие Большой Медведицы, название Арктика — «Медвежья Страна»). Этому «арктос» родственны и латинское «урсус» и французское «урс» — их общим предком было давно исчезнувшее индоевропейское слово: оно звучало как-то вроде (я говорю так неопределенно потому, что его никто из наших современников никогда не слышал) «орктос». От него, совершенно естественно, и должны были произойти названия страшного хозяина леса во всех языках нашей семьи.
И вдруг неожиданность: рядом с родственными друг другу «арктосом», «урсусом», «урсом» поднимается с глухим ревом на дыбы наше русское, ничего общего с ними не имеющее, «медведь»… Откуда оно взялось? Почему наших предков не удовлетворило общее с другими языками старое медвежье имя? Вот тут нам и придется заговорить о «табу». Вы, вероятно, слышали: так принято называть существующие у многих первобытных народов строгие запреты, которые религия налагает на самые разнообразные предметы, поступки и даже слова. У одного племени может быть строго запрещено касаться птицы какаду. У другого — смертью карается, если сын или дочь увидели хотя бы случайно, как вкушает пищу их отец. У чукчей нашего северо-востока еще недавно женщины не имели права произносить слова, в которых имеется звук «р»; они должны были заменять этот звук другим… Под угрозой тяжелых наказаний людям запрещается ступать на вершину такого-то холма, разговаривать с каким-нибудь одним человеком, произносить то или другое слово.
Тот, кто нарушит запрещение, — так верят представители многих примитивных народов — будет покаран богами или духами, потеряет здоровье, рассудок, а может статься, и умрет…
Обычай «табу» и сейчас еще существует на островах Тихого океана, кое-где в Африке, Австралии, Южной Америке… Само слово «табу» ученые взяли из полинезийских, тихоокеанских языков. Современная Европа не знает подобного обычая, и это дает повод некоторым расистам утверждать, что тут его никогда и не было; просто не могло быть среди людей первого сорта — белых людей. У них, белых, особые судьбы, особые законы развития, другая природа, нежели у «жалких дикарей» внеевропейских стран. Видите — нет же у них никакого табу!
А вот история языков Европы, этимология индоевропейских слов показывает, что было время, когда наши белокожие предки подчинялись законам табу ничуть не менее раболепно, чем нынешние жители Соломоновых островов, соблюдая их так же строго. Были подвергнуты решительному запрету — каждое по особому поводу и причине — и многие слова древних языков Европы. В частности, словом «табу» — словом, произносить которое было невозможно, — стало в определенный момент истории унаследованное древними славянами от их предков слово «орктос» — имя лесного пугала, страшного врага, косматого чудища древнего мира. Оно было подвергнуто строгому запрещению. Почему? Зачем?
Медведь был самым грозным противником человека в лесистой полосе Европы. Его опасались больше, чем любого другого зверя. А древним людям представлялось, что имя любого существа связано с ним самим таинственной и чудесной связью. Имя — не одежда, которую можно накинуть и снова снять. Имя — часть человека, зверя, предмета; притом, может быть, самая важная их часть.
Следы этого взгляда на вещи дожили до нас. Есть русская поговорка: «Про серого [т. е. волка] речь, а серый — навстречь!» Есть ее французский двойник: «Кто помянет волка, увидит его хвост!» Смысл обеих: не называй, не произноси всуе имени опасного существа — ты призовешь его самого!
Этого мало: обратное может произойти, если ты будешь выкликать, поминать в разговоре слова, называющие других зверей, не опасных, а нужных — возможную добычу… Услышав свои имена, они почуют беду — и поминай как звали!
Как же быть? Очень просто: надо на место действительных, настоящих имен создать другие, условные. Надо выдумать заменители имен и называть кого нужно, не называя. Древним людям эта выдумка представлялась, вероятно, верхом хитроумия: страшное имя «орктос» они заменили очень удачным псевдонимом медоед — мед-у-едь, медведь. Его можно было произносить и старым и малым: оно ведь не было настоящим медвежьим именем, никакой силой не обладало и опасности за собой повлечь не могло.
Казалось бы, чего лучше? Но через несколько поколений наши предки нацело забыли, что когда-то зверь назывался «орктос». Новое имя — «медведь» — стало для них единственным известным и, значит, снова опасным. Его понадобилось опять заменять…
Можете улыбаться, но и в наши дни кое-где в глуши лесов наши современники и соотечественники охотники предпочитают не называть медведя медведем, выходя против него один на один. Они стараются говорить о нем обиняками, именуя его то «хозяином», то «лесным», то просто и загадочно «зверем»: «На зверя иду…» И ведь даже смешные сказочные имена медведя, милые нам по детским воспоминаниям, — «Мишка», «Косолапый», «Топтыгин», «Михал Иваныч» — в глазах ученого кажутся преподозрительными: вероятно, и за ними скрыто то же самое старание обойтись как-нибудь без настоящего медвежьего имени, как когда-то наши далекие предки обошлись без страшного имени «орктос».
А что, так случилось только с одним словом «медведь»? Будь так, явление не представило бы ни малейшего интереса. Подобных слов множество, в этом вся суть.
Помните, как осторожно выражается та русская пословица, которую я упомянул: «Про серого речь», не про «волка». «Серый навстречь» — не «волк». «Серый», «бирюк» — такие же имена-заменители, как и «медведь».
Мы, ничего не подозревая, зовем змею змеей, а ведь это тоже слово, возникшее благодаря табу. «Змий», «змия» — значило первоначально «ползающая по земи», т. е. по земле; таким описательным выражением было заменено неизвестное нам более древнее имя пресмыкающегося, вероятно родственное греческому «эхис» — «ехидна», «змея».
Связано с запретом и слово «рыба». «Настоящее» название обитательницы вод в языке наших предков звучало совсем по-другому, возможно — похоже на современное латышское «zivs» или литовское «zuvis» («рыба»). Это слово употреблять не хотелось, чтобы не распугать возможную добычу. И «воду замутили» очень хитро: древнее имя заменили словом, родственным немецкому «руппа, руппе», которые значили «головастик», «личинка угря», из них и образовалось наше «рыба».
Как остроумно! Какой щуке пришло бы в голову, что опасность грозит ей, если люди на берегу говорят про жалких головастиков? А если принять в расчет, что табу было наложено и на слово «вод» — «бредень» (так, от корня «вод-ить», была первоначально названа рыболовная сеть), что оно было заменено лукавым отрицанием «не-вод», то вы увидите, как жестоко были обмануты простодушные жительницы рек и озер, наивные рыбы…
Они-то, пожалуй, были сбиты с толку только в воображении наших далеких пращуров… А вот на теперешних ученых-этимологов эти пращуры, действуя так лукаво и коварно, навлекли множество чрезвычайных затруднений. Ведь мало точно узнать, почему медведь был переименован в «медоеда» или рыба — в «головастика-личинку». Надо прежде того еще угадать, какое слово было подвергнуто такому перелицеванию, какое — нет. Попробуйте выяснить это тысячелетия спустя после того, как все случилось.
Этимология и круглое пять
Будем считать, что польза этимологии доказана. Но она может быть не только такой «возвышенной», не от мира сего, так сказать. Если вдуматься, ее может ощутить любой из вас, каждый школьник, даже младшеклассник. Одному она способна принести круглую пятерку, другого избавить от грозной двойки. Что лучше — судите сами.
Никто не затруднится в правописании слова дорогой: во всех трех его слогах даже средний грамотей уверенно напишет «о», а не «а». Вы знаете, как доказывается правильность этого? Надо подобрать такие родственные тому, которое рассматривается, слова, ударение в которых падало бы в одном на первый слог, в другом на второй: «до'рог», «доро'же»… Все ясно: несомненное «о».
Способ прекрасный, но не всегда он пригоден. Возьмите слово дорога. Попробуйте подыщите такие родственные ему слова, где ударение падало бы на первый слог, на «до». Вряд ли вам это удастся: все производные от «дорога» слова несут ударение на том же «о»: «Доро'жный», «доро'женька», «подоро'жная»… А слова, по отношению к которому само «дорога» было бы производным, вы не знаете. Как быть? Хоть себе пиши: «дарога»…
Или вот другое слово: вазелин. Как вы докажете, что его надо писать именно так, а не «возилин», не «возелин», не «вазилин»? Сделать это обычным способом подбора родственных слов с другими ударениями — вещь невозможная. Худо было бы, если бы не этимология!
Этимологи рассказывают нам вот что. В 1877 году некий мистер Р. Чизбро, американский аптекарь, запатентовал новую мазь для смягчения кожи. Он зарегистрировал ее под звучным, не слишком длинным, легко запоминающимся и несколько таинственным названием: такое название было самым желательным для рекламы. Он назвал свою мазь «вазелин». Откуда он выкопал это имя?
Он взял первый слог немецкого слова вассер — «вода», прибавил к нему начало греческого елайон — «масло» и к получившемуся «вас-ел» присоединил ставшее к этому времени уже привычным окончание «-ин»: им теперь постоянно заканчивали названия лекарственных веществ и химических препаратов: ас-пир-ин, сахар-ин, глицер-ин, маргар-ин… Получилось — васелин. Но «с» между двух гласных во многих европейских языках звучит как «з». Вышло — вазелин.
Новосозданная мазь пошла в продажу по всему миру, неся на своей упаковке новосозданное, новорожденное слово: вазелин. Скоро оно проникло и в русский язык, стало очень распространенным русским названием…
Я убежден, что с того мгновения, как эта история слова стала вам известной, как вы познакомились с его этимологией, вы уже никогда не сможете ошибиться в его правописании. Вы не напишете «возилин» — с этим кончено. А следовательно, вы избежите неминуемой двойки…
Примерно так же обстоит дело и с дорогой. Этимология этого древнего слова свидетельствует: в южнославянских языках, скажем в сербском, нашему «дорога» соответствует «драга». По-сербски «драга» — «овраг», «лощина»; думают, что в глубокой древности оба эти слова — «дорога» и «лощина», «овраг» — были почти синонимами.
В старославянском языке «драга» тоже значило «долина». А языковедам известен строгий закон: есть определенный разряд славянских слов, когда они в древнеболгарском (старославянском) языке содержат в своем составе звукосочетания «ра-» и «ла-», в русском языке возникают их двойники, в которых на месте этих «ра-» и «ла-» вы встретите «оро-» и «оло-». Примеров — сотни.
Древнеболгарское: град, брада, блато, власть.
Русское: город, борода, болото, волость.
Ну ясно: и драга — дорога.
Никогда в словах этого рода на месте старославянских «ра-», «ла-» не появляются русские «аро-» или «ало-», «ара-», «ала-», «ора-» или «ола-». Мы не пишем ни «горад», ни «барода»; только «г-оро-д», «б-оро-да», «з-оло-то». Никаких оснований у нас нет и для того, чтобы писать «дарога»…
«Орфография слова есть биография слова, кратко, но вразумительно повествующая о происхождении его», — сказал в конце прошлого века один ученый-языковед. Он был совершенно прав. Но ведь если, в таком случае, по орфографии можно судить о биографии слова, т. е. о его истории, то и наоборот — по этой его истории можно дознаться, как его следует писать.
А об этом я и говорю в данной маленькой главке.
До сих пор в моих примерах сомнения вызывал гласный звук. Но затруднить могут и согласные.
Вы знаете слово «асбест»? Произносим мы его довольно ясно как «азбест»; спрашивается: как надо его писать? Орфографические правила тут вам не помогут. Словарь прикажет: пиши «с»; но почему? Куда приятнее и легче выполнить приказание понятное, доказанное, чем просто: «Так, и никаких вопросов!»
Откуда взялось слово «асбест»? Оно опять — греческого происхождения. По-гречески «асбестос» значило некогда просто «негашеная известь». Слово это состояло из причастия от глагола «сбеннуми» — «гасить» и отрицательной частицы «а», соответствующей нашему «не-» или «без-». «А-сбестос» — «не-гашеный».
Не так еще давно, в XVIII веке, любопытный волокнистый несгораемый минерал, добывавшийся во многих местах мира, не привлекал к себе большого внимания: так, курьез… Его звали «амиантом» (по-гречески «незапятнанный») или «горным льном».. В XIX веке «горный лен» пошел в ход в технике — на всякие огнеупорные поделки. Ему придумали новое название: «асбест», воспользовавшись древнегреческим словом. Из западных языков оно попало через технические и ученые книги и в русский язык, попало в своей письменной форме. Именно поэтому в его начале и сохранилось греческое «с», хотя слышим мы на его месте явное «з»… А если бы слово пришло к нам не через книги?..
Вообразите — тут неуместно это вопросительное «если бы». Такой случай с этим словом на самом деле уже произошел: оно однажды проникло в русский язык, и устным путем. Случилось это примерно за тысячу лет до вторичного заимствования слова «асбестос». Тогда, в дни Киевской Руси, его принесли на берег Днепра византийские мастера, строившие тут первые великолепные палаты из кирпича и камня. При этих работах необходимым было одно, дотоле малознакомое русичам, вещество. Греки называли его как-то вроде «азбестос», «азвестион», и наши предки, представления не имея о том, как это слово пишется (они ведь узнали о нем не из книг!), довольно скоро переделали его на «извёстка», «известь»…
Понятно теперь, почему в слове «асбест», происходящем от греческого «асбестос», мы пишем в первом слоге «с», а в слове «известь», происходящем от того же «асбестос», на этом самом месте пишем «з»?
В одном случае правописание порождено письменным путем перехода слова из языка в язык, в другом — устным.
Самых дотошных из моих читателей может заинтересовать вот что еще. Почему в словах этих есть иное различие: «асбест», но «известь»?
И этому есть объяснение: в разные времена жизни греков они один и тот же звук произносили то как «б», то как «в» '. Наши предки в X веке столкнулись со словом «асвестос» — так оно произносилось в византийские времена, — и сделали из него «известь». Минералоги Запада в XX веке избрали для названия «горного льна» более древнюю форму — «асбестос»; она дала и наш «асбест».