Но здесь не было ту-по, даже нисколечки. Мне нравились сокращенные академические уроки по утрам и свежий воздух весь оставшийся день. Мне нравилось возвращаться в отель и погружаться в горячую ванну, потом спешить на вечерние занятия, после них ужинать, лениво листать страницы учебников в импровизированном читальном зале и, наконец, без сил валиться в постель. А к концу второй недели я уже съезжала по всему склону для начинающих без единого низпадения и делала это, даже не ставя лыжи в позицию снежного плуга! Я, Доменика Сантолина Дун, стала горнолыжницей!
Сны Доменики Сантолины Дун
Я спрыгнула со скамейки подъемника на свежевыпавший снег и покатилась на лыжах с горы, а потом даже вверх в гору и снова вниз. Я перелетела через широкую, очень широкую расщелину и заскользила к подножию. Лихо объехав зрительскую трибуну для важных персон, я финишировала, и все мне аплодировали. Я выиграла. Не знаю, что именно я выиграла, потому что проснулась.
24. Бедствия
Две недели на горнолыжном курорте пролетели очень быстро, и мы снова возвратились в Лугано, и тогда мы узнали все о бедствиях.
Мы, конечно, и раньше слышали о разных бедствиях на уроках в школах и сталкивались с информацией о них в наших прежних жизнях. Ведь мы всегда имели доступ к телевизионным новостям и газетным статьям. Но возвращение в Лугано ознаменовало начало месячника глобальных бедствий: на уроках по каждому из предметов мы говорили о бедствиях - искусственных, то есть созданных или спровоцированных человеком, и естественных, природных. Мы говорили об озоновых дырах, об исчезновении видов животных и растений, о сокращении лесных массивов, о войне, нищете и СПИДе. Мы говорили о беженцах, геноциде и голоде.
Поскольку мы находились на уровне неполного среднего образования, то получали, по словам дяди Макса, “разбавленную” версию того, что преподавалось старшеклассникам. К нам на урок истории приходил старшеклассник из Ирака и рассказывал, каково им там было, когда американцы бомбили его страну. Кейсуки говорил об ответственности, которую он чувствовал перед всеми из-за участия Японии в развязывании Второй мировой войны, и о том же говорил мальчик из Германии.
Между нами разгорелась дискуссия по поводу пренебрежительного отношения к девочкам в некоторых странах и ужасающих случаев жестокого обращения с детьми по всему миру. Во время месячника мы ничего не ели один день в неделю, чтобы лучше понять страдания голодающих людей. Мы собирали деньги, консервы и одежду и передавали все это в благотворительные организации.
На одном из уроков нам показали документальный фильм о гибели людей в Руанде. Когда после его окончания мальчик из Руанды рассказал, как у него на глазах убили его мать. Мари вырвало. Многим из нас по ночам снились кошмары.
Дома тетя Сэнди упрашивала дядю Макса:
- Это слишком! Нельзя же собрать все мировые проблемы и вывалить их разом на головы несчастных детей!
И дядя Макс согласился. Он сам был ошеломлен происходящим, но не хотел менять программу, поскольку она была утверждена еще до того, как его назначили директором. Мы, учащиеся, были уже сыты по горло такими уроками, но в то же время продолжали жадно поглощать все новую информацию. Мы чувствовали себя такими защищенными в нашем привилегированном мире и одновременно - виноватыми, и эти уроки были нашим наказанием за то, что наша жизнь лишена бедствий, ставших повседневными для других людей.
Гутри совсем сник. Даже его походка изменилась - он передвигался, волоча ноги и бормоча что-то себе под нос.
- Что нам делать, Динни? - обратился он как-то ко мне. - Что мы можем сделать? Должны же мы что-то делать!
Гутри говорил, что бросит школу и отправится в разрываемую войной Руанду, чтобы оказывать помощь людям.
- Ты еще маленький, - возразил ему кто-то. - Тебя через границу не пропустят.
Он послал письма президенту США и швейцарскому послу. Он вступил в организации “Гринпис” и “Международная амнистия”. Он организовал дискуссионный клуб, назвав его “Объединяйтесь за мир!”. Спустя неделю своей деятельности Гутри воскликнул:
- Это ужасно! Все это одни только разговоры. Разговоры ни к чему не приведут. Люди умирают, Динни, и умирают не где-нибудь, а вокруг нас, повсюду. Людей одолевают голод и болезни, их убивают и мучают!
Я знала. Я сама думала об этом день и ночь. Однажды мне всю ночь снился кошмар про беженцев. Я пошла, разбудила дядю Макса и заявила ему:
- Что вы тут делаете? Почему вы не помогаете беженцам? Почему вы привезли меня сюда? Кто оплачивает мое пребывание здесь?
Пока я произносила эту тираду, проснулась тетя Сэнди:
- Динни!
Я вдруг вспомнила, что произошло в День благодарения, когда мы жили в Оклахоме. В школе меня просили принести консервы для нуждающихся семей. Мы делали продуктовые наборы, складывая консервы в коробки, а местные власти еще предоставляли для этой цели бесплатных индеек.
Учительница сказала, что желающие поучаствовать в доставке наборов нуждающимся семьям должны собраться в субботу на автомобильной стоянке, где нас будут ждать на своих машинах добровольцы из числа жителей городка.
Я тоже пришла и вместе с двумя одноклассниками села в машину к женщине по фамилии Берки. Это была очень веселая женщина.
- О’кей! - сказала миссис Берки. - У меня есть список с фамилиями и адресами, так что - вперед!
И в течение нескольких часов мы развозили наборы людям, жившим в домах, которые выглядели очень бедно. Одни жильцы этих домов были рады видеть нас, другие - нет, и мне было непонятно почему. Один мужчина отказался принять коробку и прогнал нас со двора.
- О’кей! - сказала миссис Берки. - Осталось заехать в два места. Дайте-ка посмотреть список. Одно находится на Колби-роуд. Сначала поедем туда!
- Мы тоже живем на Колби-роуд, - сказала я, и мне стало интересно, к кому из соседей мы заедем.
- Отлично! - воскликнула миссис Берки. - Показывай дорогу, чтобы мы не заблудились.
Мы выехали за город и вскоре без всяких проблем нашли Колби-роуд. Проезжая по улице, миссис Берки сверилась со списком и сказала:
- О’кей! Теперь нам нужен дом четыреста девяноста девять…
- Но… - начала и не закончила я.
- Это где-то близко, - сказала миссис Берки. - Вот четыреста пятьдесят пять…
- Но…
Мы подъехали к дверям нашего дома, и я почувствовала, что умираю тысячью смертей. Я просто окаменела, сидя в машине, а миссис Берки и двое моих одноклассников выпрыгнули наружу, достали коробку из багажника и направились к моему дому.
Моя мама открыла дверь, и на лице у нее появилось озадаченное выражение. Она посмотрела в сторону машины и увидела меня, окаменевшую, а потом улыбнулась миссис Берки, взяла коробку и поблагодарила ее. И тогда я вышла из машины и сказала миссис Берки:
- Я здесь живу. Мне не надо ехать дальше?
Миссис Берки покраснела и закрыла ладонью рот, а потом наклонилась ко мне и сказала:
- О, малышка, спасибо тебе за помощь, мне очень жаль, если… Я не знала… Я бы не…
- Все в порядке, - сказала я и пошла в дом.
Мама смотрела на коробку с консервами и говорила:
- Динни, нам эта еда сейчас пригодится, ты сделала доброе дело и не должна чувствовать себя из-за этого плохо.
Но я чувствовала себя из-за этого плохо, и мне не хотелось ходить в школу. К счастью для меня, как раз в это время отцу выпал новый шанс где-то в другом месте, и через месяц нас здесь уже не было.
Я вспомнила об этом, стоя в спальне тети Сэнди и дяди Макса в ту ночь, и сказала:
- Меня привезли сюда в благотворительных целях, правда? На самом деле я не должна быть здесь. Я должна быть вместе с беженцами. И вы тоже.
Дядя Макс пошел на кухню и сварил кофе, а когда вернулся, сказал:
- Динни, у детей тоже бывают проблемы. Они не всегда заметны, но они существуют. И кто-то должен помогать решать эти проблемы.
- Кто за меня платит?
- Не все, кто учится здесь, - богачи, Динни. Многим ученикам оказывается материальная помощь, многие из них находятся здесь потому, что за них платят компании, в которых работают их родители.
- Кто? - спросила я. - Назовите хотя бы нескольких.
- Я не имею права делать это, - ответил дядя Макс. - Да и какое это имеет значение?
- Просто я хочу знать.
- Динни, - вмешалась тетя Сэнди, - ты здесь потому, что дядя Макс - директор школы. Это вроде бонуса, полагающегося по должности. Ты вместе с ним. Никому не надо за тебя платить. Это - привилегия. Тебе просто повезло.
- Мне не надо, чтобы везло. Мое место среди беженцев, я должна страдать вместе с ними.
Лицо дяди Макса приняло изумленное выражение:
- Но почему, Динни, почему?! Что плохого в том, что тебе повезло? Может быть, когда-нибудь ты сделаешь так, что повезет кому-то еще!
- Тебе просто открылась возможность, Динни, это твой шанс! - добавила тетя Сэнди.
О, опять это слово, оно всюду преследовало меня, оно не выходило у меня из головы!
- Кроме того, - сказала тетя Сэнди, - только от тебя зависит, воспользуешься ты своим шансом или нет. Выбирай!
Я ворочалась в постели всю ночь напролет и чувствовала себя отвратительно. Я просто утопала в шансах и возможностях, в то время как у беженцев не было ничего. Мне хотелось отдать им все. “Вот, - сказала бы я им, - возьмите это. Возьмите Швейцарию и горы, колокольный звон, катание на горных лыжах. Возьмите все. Вы этого заслуживаете”.
Но я не знала, как разыскать беженцев и как вручить им Швейцарию.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я была в своей комнате в доме дяди Макса и тети Сэнди. Я выглянула в окно и у видела, как по склону холма взбираются моя мама, мой отец, Крик и Стелла, несущая на руках своего малыша. Они были одеты в лохмотья и совершенно босые.
Они вошли в дом, и мама примерила на себя мою лыжную куртку, а Крик погладил руками мои лыжи. Стелла спросила: “Это все твое, Динни?” - и я ответила: “Нет!” - а потом вытащила свою старую коробку с пожитками и сказала: “Видите? Только это мое”.
Но когда я открыла коробку, в ней оказались всякие новые вещи: радиоприемник, лыжные ботинки, перчатки, шапки, свитеры, украшения. И тогда мои родители, и Крик, и Стелла, и малыш вылезли в окно и ушли.
Месячник глобальных бедствий продолжался. Лайла потеряла дар речи. Она больше не произносила таких слов, как “изумительно”, “невероятно” и “fantastico”. Теперь ей приходилось часто слышать в классах и спальных корпусах, как жалуются другие. Но, в отличие от прежней Лайлы, ребята сетовали по причинам, связанным с настоящими, серьезными переживаниями. Лайла уже не могла вновь начать свою кампанию против никудышного питания в школе, потому что ребятам просто кусок не лез в горло при мысли о недоедающем человечестве, о миллионах людей, страдающих от голода.
Через три недели месячника глобальных бедствий дядя Макс наконец пошел на решительный шаг. Он произнес речь. Он сказал, что, конечно, необходимо помнить о несчастьях, что каждый день происходят в мире, однако наша главная задача, наша обязанность состоит в том, чтобы получить образование, дабы, когда мы станем взрослыми, принимать осознанные и обоснованные решения. Он сказал, что надо быть не только осведомленными о глобальных бедствиях, но также проникнуться мировой духовностью, знать и понимать искусство, красоту, музыку, юмор, чтобы иметь силы и желание изменить мир к лучшему.
Его слова возымели действие. Не сразу и не у всех, но настроение постепенно стало меняться. После речи дяди Макса я видела, как Гутри выбежал на балкон виллы и долго стоял там, глядя на озеро. Он плакал.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я сидела на вершине холма на стуле, окруженная оболочкой своего пузыря и глядела вниз - на длинную-длинную вереницу беженцев, бредущих по извивающейся у самого подножия тропе. Дети громко плакали. Солдаты сбегали вниз, на ходу стреляя из ружей.
Кислотные дожди поливали головы беженцев, на них падали деревья и рассыпались в облаке черной пыли.
Я скатилась с холма к беженцам и через оболочку пузыря принялась раздавать им разные вещи. Я вручала им церковные колокола и даже целую гору.
Кислотный дождь стучал по оболочке пузыря, разъедая ее насквозь, и вот капля, едкая и жгучая, упала мне на лоб, я проснулась и увидела жужжащего надо мной комара.
25. Телефонный звонок
В конце февраля я наконец получила рождественскую посылку от родителей. Коробка выглядела так, словно по ней прошло стадо коров и по пути сжевало ее углы. Внутри находился маленький фотоальбом. Я тут же взволнованно схватила его и раскрыла, ожидая увидеть фотографии дорогих мне людей. Но никаких фотографий там не оказалось. Только на первой странице вставлен рисунок, сделанный мамой и подписанный: “Динни на рыбалке”. На рисунке была изображена девочка, стоявшая на берегу реки с сетью для ловли рыбы в руках. В голубом небе над головой девочки вместо солнца зияла рваная дыра коричневого цвета, а само солнце запуталось у нее в сети.
На следующей странице была вставлена записка со словами: “Динни, здесь ты можешь хранить воспоминания о своих приключениях в Швейцарии…”
Остальные листы альбома были совершенно пустые.
Еще в коробке лежали две открытки. На одной мама и отец по очереди написали только два слова: “Мама” и “Папа”. На другой открытке я узнала почерк Стеллы: “С любовью от Стеллы, Джорджа и Майкла”.
Джордж? Майкл? Кто они? И тут я вспомнила, что Майкл - имя ребенка моей сестры, а Джорджем звали ее мужа, морского пехотинца.
Через неделю я получила еще одну посылку. В ней были красный шарф ручной вязки и записка от бабушки Фиорелли:
“Доменика, carissima!
Buon Natale. Adesso non ti raffredi piu.
Nonna”.
Это означало: “Счастливого Рождества. Теперь ты никогда не замерзнешь”.
На следующий день после того, как принесли посылку, по телефону позвонили мама и отец. Связь была очень хорошая, но голоса родителей звучали странно, потому что я отвыкла их слышать. Незаметно для себя я все сильнее прижимала трубку к уху, словно пыталась проскользнуть в нее, а потом по проводу переместиться туда, где находились они. И еще, из-за большого расстояния, наверное, не сразу было слышно то, что произносили на другом конце провода, поэтому мы то и дело начинали говорить одновременно, а потом останавливались, переспрашивая друг друга: “Что? Нет, ты, ты говори!” или: “Я… что? Что ты сказала? Нет, ты говори!”
Родители брали трубку по очереди. Они сказали, что поставили таймер, потому что звонок в такую даль, как Швейцария, стоил очень дорого. Каждому отводилось не больше трех минут, и отвечать на вопросы им было некогда.
Все же мне удалось узнать, что они жили в Таосе. По словам папы, у него там был очень хороший шанс. Стелла возобновила занятия в школе. За ее ребенком по утрам присматривала мама, а днем - соседка, до тех пор пока из школы не приходила Стелла.
Я все спрашивала:
- А Крик? Где Крик?
А они отвечали:
- Что? Нет, ты, ты говори! Что ты сказала?
- Крик! Где он?
Наконец они расслышали и сказали, что он служит в военной авиации. Он попал под суд, и ему дали шанс. Перед ним был выбор - пойти в тюрьму или на добровольную службу в вооруженные силы.
Папа сказал:
- Служба в ВВС пойдет ему на пользу. Это очень хороший шанс! Он имеет возможность начать все заново.
Я спросила, не знает ли он, где в Италии жила бабушка Фиорелли до того, как уехала в Америку. Мне надо было спросить об этом маму, потому что бабушка Фиорелли - ее мама, но очередь моей мамы говорить по телефону уже прошла, а я не успела спросить ее. Когда я спросила отца, где жила бабушка Фиорелли, он сказал: