К лягушкам и пиявкам он привык. Выработал какое-то “полуспокойствие” и к серым странным существам, ползающим неподалёку.… Но чтобы кто-то заявлял о занятом (правда, мысленно занятом) месте?! Такого ещё не было. И как вообще возможен их разговор?! Слышит ли тот, стоящий на верху, его бессвязные речи? Наверное, слышит, ведь прикасается же к тусклой воде и начинает вновь что-то бормотать. «Мо…ё!..Мо…».
Надоело!!! Он поднял руку, и нарушитель покоя отскочил метров на пять в сторону. Вот так-то…
Человек перестал думать о всякой чепухе и принялся мыть мутное зеркало. Чтобы его отражение не утонуло за толщей грязи и пыли в глубинах зеркальных миров.
Тени
Маски и люди сливались воедино на адском карнавале жизни. Чёрные тени кружили рядом, сея запах мёртвых цветов. Кто был тот, создавший всех и протрубивший в хриплый рог победу? Vae victis! Нет никаких других миров, есть только этот, где всё не взаправду. Ложь царит вокруг, мерцая радугой лиц, масок, сменяющих друг друга в лихой пляске дня и его круговерти.
Фейерверки масок, летящих в небесную высь, но возвращающихся оттуда пеплом…. Быть может, всему виной сам человек, идущий в никуда и видящий перед собой лишь мираж?
Кто мы все, лгущие сами себе и верящие в свою же ложь, живущие в ней и пестрящие яркостью мыльного пузыря. Хлопок – и нет никого.… Лишь маленькие брызги, всё ещё отражающие в себе радугу…
Да, мы тянемся к прекрасному. Но кто мы, глядящие невидимыми глазами в никуда? ЛЮДИ? ЗВЕРИ? – ТЕНИ! Всего лишь тени среди таких же тусклых и мрачных теней.
Край Вселенной
– Привет, а я сегодня собираюсь шить рюкзак. Большой, чёрный, кожаный. Ещё вставки надо сделать металлические…
Смотрит на меня. Хитро улыбается. Ну что я ему скажу? Сегодня же пятница. А по пятницам у нас «заседания». Дин долго не мог привыкнуть к этому слову и произносил как-то по-своему, растягивая «а». Но не манерно, как делали бы это другие, а с особенной серьёзной комичностью, отчего хотелось смеяться и также, как он, искрить глазами.
В руках – неизменные кленовые листья. Да – а! Знает, что я люблю именно этот букет осеннего золота. Подарите мне розы и девять кленовых листков. Увидите, чему я радуюсь больше.
Синие джинсы снова порваны – если Дин когда-нибудь войдёт в мой дом через дверь, а не, как обычно, в окно, забираясь по ржавой водосточной трубе, то, наверное, пойдет снег… или польётся дождь из мелких монет.
Стоит и молчит. Угу, я всегда первой начинаю что-нибудь говорить.
– Привет, – он хитро улыбнулся. – Ты знаешь, Вселенная имеет край… Я сегодня в этом лично хотел убедиться, но… вдруг подумал… что… нечестно было бы молчать.
Я тереблю край его жилетки, сшитой почти как у кузнеца 18 века, и смотрю в сияющие его тёмные глаза.
– У Вселенной есть край? Интересно…тогда, может быть, ты мне его покажешь?
Дин ерошит свои волосы, которые после этого торчат во все стороны. Наверное, сейчас скажет ещё что-нибудь необычное.
Живые мысли
Помогите! Спасите! Дайте высказаться! Во мне кипят бури эмоций. Шквал! Девятый вал, понимаете?! А вы не слышите! Как можно! Я ничего не могу с собою поделать: мне надо высказаться. Хоть как-нибудь проявить свои чувства! Дайте я закричу! Тише, послушайте! А-А-А!
Как легко, как свободно и непринужденно чувствуешь себя, выплеснув лишние мысли… Постойте, не расслабляйтесь – мне еще когда-нибудь надо будет что-то сказать!
Слеза
Слеза осторожно поцеловала щеки, укусила солеными зубами подбородок и тихо, почти незаметно, упала на ковер. Потом она аккуратно вжалась в его мягкий ворс, словно боялась чего-то.
Слеза боялась сама себя: она заставила страдать человека, родившись на свет. Рядом несмело приземлилась другая слеза и опасливо прижалась к своей подруге. Они винили себя в чем-то. В чем? Увы, нам, людям, этого не понять.
Оптимистка
Я иду высоко-высоко, перепрыгивая с облака одного на другое, и гляжу на мир сквозь розовые очки. Это очень удобно: очки защищают глаза от внешнего серо-угрюмого мира, мутно взирающего на нас. И не страшно, что “розовые очки всегда бьются стёклами внутрь”: у меня их – полный комод!
За моей спиной два белых сильных крыла – они не дадут мне разбиться, если я упаду.
Я радостно напеваю какую-то песню (похоже, что “от улыбки”), но мне важны не слова, а – мотив, исходящий из сердца.
На небе что-то сияет. Такое яркое и теплое; щекочет изредка, а поцелуйчик его – это веснушка.
Я касаюсь солнца рукой, не боясь обжечься, и лихо съезжаю с радуги, понимая, что все это – сон.
Я не унываю – хорошие сны приходят к добрым людям!
Звёзды
Отчего-то я знаю, что можно достать звезды руками (много раз пыталась), но в последний момент, взлетая, я отдергиваю ладонь, которая тянется к звездочке – незачем трогать яркие снежинки космоса! – они не для нас! Лучше любоваться ими издали, ведь так разочароваться гораздо сложнее.
Экспромт
Мир зарождался заново. Очередное поколение амёб уже заняло своё место в зрительном зале театра под названием ЖИЗНЬ. Гул не прекращался долгое время – обсуждалось очередное светское событие – премьера спектакля. Никто не знал ни сюжета, ни актёров, ни автора пьесы… и уж тем более её режиссёра – все предвкушали.
Но погашенный свет создал идеальную тишину. Колыхание воздуха, даже едва замеченное, непременно разносилось и передавалось другим зрителям, очень похожих на амёб…
Никто не знал, что спектакль был чистой воды экспромт. Кроме меня, ведь это мои мысли играли ВЕДУЩИЕ роли на бумаге – сцене для тех, кто это прочтёт.
Откуда берутся тапки? (быль)
Валерка опять крутился на стуле, при этом успевая отъезжать от одной стены к другой. Что в какой-то мере бесило Майора. Нет, если бы комната была чуть просторней, проблема исчезла б, как и появилась. Но дело было в том, что «кабинет», как его называл сам Майор, не только был его собственностью, но и имел весьма маленькую площадь. А как вы хотели? – чердак…
Именно поэтому, когда один из моих старших друзей снова с шумом проскользил мимо носа Майора (читайте – Бориса), чуть не сбив с ног, зелёные глаза с явным неодобрением прожигали офисный стул.
Валерка приподнял бровь и удивлённо воззрился на Бориса. Чего мол, ты?
Здесь позволю себе небольшое отступление, заявив, что Валерка, которого все зовут Воландом по вполне понятной причине (выражению его лица), старше всех в нашем гм…. «буйном коллективе». Но, несмотря на это, иногда он позволяет себе таа-акие выкидоны…! Что-то вроде этого. Взжж! Бендд!!! Взжж!!!
– Сколько можно? – наконец сказал Бор, отрываясь от какого-то чертежа – он тоже о чём-то думал. Кисточка в его руке была полна оранжевой акварельной краски.
– Гм !… – раздалось из-за угла шкафа, куда улетела ручка Валерки. – Это мне, может, помогает сосредоточиться! Я стихи пишу!
Если он так ловит вдохновение, переливающееся волнами мыслей по комнате, то для Бориса важна абсолютная тишина.
Ах, о чём это я? Да-да, снова препирательство по поводу катаний. Лично меня это не раздражает, особенно когда ни о чём не думаю, и гляжу в окно со второго этажа…
– Бе-бе-бе! – Валерий скорчил смешную гримасу, отчего стал похож на мою рыжую хомячку Машку, жившую у меня два года назад. Э-эх, жаль, фотоаппарата нет под рукой! Щёлкнула бы пару кадров в свой альбом.
Валеркинс пару раз крутанулся на стуле, но с такой мощью, что старая конструкция не выдержала, и мой друг, подпрыгнув в воздухе, полетел вперёд головой по курсу «стул-софа». Но летел не только он, оброненные им в воздухе тапки также разлетелись, кто, вернее, что куда…. И один ощутимо припечатал Борьку по затылку, успев пролить на проект банку с остатками акварельной воды.
– Ах ты га-ад! – взвился Бор и, сняв свой шлёпанец, запустил им в Валерку. Что тут началось! Дикий хохот, беззлобная ругань, крики, швыряние тапками. Причём в ход пошли ещё и пара подушек с испорченным напрочь проектом какого-то фантастического здания.
Часа полтора мы швырялись друг в друга подушками, тапками и всем, что попадалось под руку…
…Отдыхая от “ратных дел”, мы одновременно собирали разбросанные где попало письменные принадлежности, подушки. Во время вынужденной уборки откопали под софой старую кепку Бориса и, не отряхнув от пыли, надели ему на голову, думая, что тот вновь начнёт швыряться тапками. Но он просто снял её с головы. Повертел в руках. И повесил на самое видное место в своём «кабинете», как напоминание о том, что даже от серьёзной работы надо отвлечься и повеселиться. Просто так. От души.
А тапки у нас с тех пор любимые предметы для швыряния.
( P. S. наши все тапки и шлёпанцы исключительно мягкого образца!!! Никто не пострадал :-) )
Большая перемена
Человек шёл, смеясь и шатаясь. Но какой-то неестественный смех, полный боли, раздирающий душу, вырывался из его горла.
Аллея янтарно-жёлтых деревьев бросала идущему листья в лицо. А он всё смеялся. И стальной блеск его глаз сочетался с ядовито-солёными слезами. Если бы кто-то смог попробовать его настроение на вкус, то непременно бы почувствовал на языке горечь и кислоту.
– Солнце вышло из-за туч!!!
Нету в мире пя-ятен!…
От него шарахались прохожие; а человек, вдруг перестав смеяться, воздел руки к небу и, глядя влажными от слёз глазами на пылающее солнце, истерически крикнул:
– Господи, хорошо-то как!
Потом быстро пошёл вглубь парка с гулко бьющимся в груди сердцем, сел скамейку и зарыдал.
Зазвонил в кармане телефон. Но его хозяин схватил техническую необходимость и швырнул в дымящийся паром пруд. Долго смотрел человек на расходящиеся круги по воде, видя и замечая то, что чувствует не каждый.
Зашумевший ветер пригнал тучи. Вокруг всё потемнело, и полил сильнейший дождь, хлеща каплями по лицу.
Человека на скамье уже не было. Он никуда не уходил. Просто исчез. В никуда. Поскольку не был человеком, но демоном, ощутившим сладость любви и понимания.
Монах с зелёными глазами (из дневника)
Если в жизни нет приключений,
значит, надо их найти
(из рекламы)
Не помню, чтобы потом кто-то радостно рассказывал о происшедшем, поскольку как приключение было “ещё то”, но, думаю, узнать, что же всё-таки было на самом деле, хотелось многим.
В одиннадцать лет моим любимым занятием было просто гулять в летнюю пору на улице, до полуночи.
Ночь тихо слизывала чёрным липким языком остатки солнечных лучей на горизонте, радостно сияя тысячами глаз-звёзд. Крался по болоту туман, щекоча своим присутствием пятки Тайге и нервы случайным одиноким путникам.
В поле, находившимся перед лесом (это всё в метрах десяти от нашего дома), шумно галдели кузнечики, прыгая на зелёных травинках. От того казалось, что трава шевелится сама себе, словно шерсть гигантского создания.
Родители ушли в гости, поэтому меня и N. беспокоила мысль РАЗВЕДКИ. Какая же разведка днём?! Местность, хоть и знакомая, ночью приобретает особую таинственность и многогранность. Да и потом… шарить лучом фонаря в темноте, выхватывая светом невидимые до этого очертания, было настолько увлекательно, что лес подходил для этих «секретных операций» как нельзя лучше. А если учесть, что несколько часов назад N. зарыл «клад» под одним из камней у старой берёзы, дело обретало ещё больше таинственности.
Тихо переговариваясь в ночном тумане, шли мы, сверяясь с картой, нами же и нарисованной, вглубь леса. Точнее, не в самую его непролазную чащу, но близко к этому. Кузнечики возмущённо стрекотали и разлетались под нашими ногами в разные стороны. N. что-то подписывал на карте огрызком карандаша и хмурил брови, находя неточности.
Простор, даже укутанный местами в туман, завораживал своим видом. Луна тусклой расплавленной монетой светила нам в спину, поэтому в фонарях пока не было необходимости. Вдруг N. резко остановился, и я, доставая по его просьбе какую-то мелочь из рюкзака, впечаталась ему в спину.
– Ты чего? – больше всего в тот момент мне хотелось задать другой, вопрос, пожёстче и понеприличнее. Но нечто странное завладело и моим вниманием.
– Слышишь? – голос у N. был каким-то не его: сдавленным и хриплым. Так, наверное, спрашивают у врача о своём душевном здоровье, беспокоясь о худшем.
– Да ничего я не слышу, – буркнула я, повертев головой. Широкое поле мы почти прошли. Оставалась незначительная часть пути до заветного леса. – Ничего, – повторила я и со страхом поняла смысл своих слов.
Тишина была абсолютная, словно кто-то резко выключил звук у нас в голове. Орущие кузнечики внезапно смолкли. Навалилась тягостное чувство тревоги, смешенное с первобытным страхом и смутными суеверными отголосками. N. настороженно огляделся. Наверное, тоже ощутил этот липкий пристальный взгляд, словно на нас, как на блошек, через лупу жадно разглядывал какой-то недоброжелательных намерений субъект.
Вдруг N. тихо пискнул, заметив что-то в глубине леса.
– Не смотри туда, – он постарался развернуть меня лицом к себе и не дать оглянуться через плечо.
Но всем известное чувство любопытства пересилило все инстинкты. И, несмотря на то, что N. был старше меня на два года, а, значит, и сильнее во всех смыслах этого слова, мне удалось извернуться и посмотреть ТУДА.
Как позже рассказывал мой друг, печально улыбаясь – “я тебя предупреждал” – глаза мои были чуть меньше спутниковой тарелки каждый (впрочем, его тоже).
Из темноты на нас надвигалась ФИГУРА, прячась под сенью летних ветвей. ЭТО было в чёрном балахоне, который скрывал всё.
Единственное, что мы могли увидеть – глаза, с мерзкой ехидцей глядящие из-под капюшона.
Рост идущего превышал нормальный раза в полтора, а глаза; больше похожие на два остроугольных треугольника, светились зелёным светом. Мягким и нежным. Но от этого становилось ещё мерзопакостнее на душе.
Не мигая, глаза без зрачков смотрели на нас с почти трёхметровой высоты. Рослое НЕЧТО выплывало из тёмного лесного пространства, словно несло за собой ночь. Чуть дрогнули эти РУКИ, напрягаясь в плечах и ОНО шумно выдохнуло.
Но, может и другой издало звук. Точно сказать ни я, ни N. не берёмся, ибо в этот момент два вопля огласили пространство и мы – их издавшие – чесанули ко мне домой «роняя тапки» и перелетая кочки в один прыжок.
Открыв дверь, мы пулей залетели в комнату и заперлись на крючок. Ошалевшие от такого «вихря» собаки даже не успели гавкнуть, не то, что вылезти из будки.
А мы, стуча зубами, сидели уже в платяном шкафу. Прошло, наверное, около получаса, прежде чем N. вылез из убежища и закрыл шторы в доме. Это был храбрый поступок после того, что мы увидели.
Насколько мне известно, к домам МОНАХ (так мы прозвали странное создание в капюшоне) не подходил. Но тогда нам хватило и того, что он БЫЛ в лесу. В том самом лесу, где несколько часов назад мы весело смеялись, играя с солнцем в прядки! Да, в том лесу, где N. зарыл свой «клад»!!!
Через полгода, уже в мае N. пошёл туда, где по идее должен быть камень. Но никакого валуна у старой берёзы, а, тем более, «зарытого имущества» мой друг не нашёл. С ним я не ходила, но камня и правда нет, как впрочем, и зарытого под ним пакета из-под молока, в котором должны были лежать шесть медных монет. А берёза там растёт и поныне, но N. не очень охотно говорит о случившемся, зная, что МОНАХ не мог быть проявлением чей-то дурной и неудачной шутки….
Кузнечики также весело галдят наперебой на этом поле кочек, но, замолкая, заставляют задуматься – не вышел ли снова из лесу МОНАХ С ЗЕЛЁНЫМИ ГЛАЗАМИ….
Возвращение в прошлое
Ветер грозно бился в окно и на небе сгущались лохмато-угрюмые тучи. Летняя пыль разлеталась по сухой глинистой дороге, плавно змеившейся средь леса; дорога эта иногда касалась ржавым боком покосившихся заборов, что верно несли службу по охране огородов от посягательств разного четвероногого зверья.