— Пан ксендз, и вторая свинья взбесилась.
Огорчился ксендз, но сказал:
— Кто бы нам заколол ее? Разве что органиста опять попросить.
Пришел органист, ксендз ему все рассказал. Как и в первый раз, органист заколол свинью, зарыл ее у себя в огороде, а вечером откопал и освежевал; каждый день на обед была у него свинина.
Как-то служанка заметила у органиста куски свежей свинины, пришла к ксендзу и сказала:
— Сдается мне, пан ксендз, органист нашей свининкой лакомится. Похоже, его рук дело, что наши свиньи взбесились.
— Ах, милая, вот бы это проверить!..
— А чего ж! Вы собирайтесь в дорогу, а меня закройте в сундуке и прикажите отнести его к органисту. Если спросит, что в сундуке, скажите — одежда, чтоб воры не украли. А я услышу все, о чем будут говорить у органиста.
Ксендзу это понравилось. На другое утро он спрятал служанку в сундук, сам уехал, а сундук велел отнести к органисту.
На обед детям органиста подали целую миску супа с мясом и поставили на сундук. Как стали ребята препираться и драться из-за еды — опрокинули миску, и суп через щели протек прямо в сундук на голову служанке и ошпарил ее. Не стерпела она — завертелась и стала проситься, чтоб ее выпустили. Органист подобрал ключ, поднял крышку, а в сундуке — служанка ксендза. Он сразу понял, в чем дело, и задушил служанку, а в рот натолкал ей пряников и сыра, которые она прихватила с собой.
На следующий день ксендз вернулся домой, и органист сразу же принес ему сундук. Открыл его ксендз и схватился за голову: там мертвая служанка.
«Воздуха ей не хватило, — подумал он, — да к тому же объелась, потому и задохлась. Как же ее теперь похоронить? Придется просить органиста».
Пришел органист, ксендз ему и говорит:
— Подозревали мы, что ты ел мясо тех бешеных свиней. Служанка моя и решила подслушать, что у тебя говорят. Влезла в сундук, да, видно, объелась сыром и пряниками и задохлась. Схорони ты ее где-нибудь, чтоб люди не видели. Я тебе хорошо заплачу за это.
— Согласен, — говорит органист. — Только сперва деньги давайте.
Хочешь не хочешь, а деньги пришлось выложить. Спрятал органист деньги, сволок служанку за волосы в погреб, где была картошка, и бросил — пускай лежит. А ночью он вытащил ее из погреба, приволок к дому ксендза и поставил перед окном, а сзади палкой подпер. Сам же спрятался за ней и постучал в окно.
Проснулся ксендз, прислушался — кто его будит.
— Кто там? — спросил он.
— Это я, служанкина душа, — отвечает органист.
— Чего ты хочешь?
— Отдайте органисту те деньги, что у вас под подушкой, пан ксендз, ведь я на него напраслину взвела.
Испугался ксендз.
— Иди, иди, душа, завтра же отдам, — ответил он. Органист спрятал служанку. Ксендз лег спать. На другой день позвал он органиста и добавил ему еще немного денег за то, что тот похоронил его служанку.
На следующую ночь органист снова притащил труп служанки к дому ксендза и опять постучал в окно. У ксендза сна как не бывало.
— Чего ты еще хочешь, душа? — спросил он.
А органист говорит:
— Отдайте, пан ксендз, органисту мою одежду и денег еще прибавьте. Ведь я на него напраслину взвела.
— Иди, душа, иди. Завтра он все получит.
Органист снова бросил бабу в погреб. Днем ксендз пригласил его к себе и отдал всю служанкину одежду, да еще и денег прибавил.
Вечером ксендз собрался куда-то в дорогу и велел запрягать кобылу. Об этом узнал органист. Выволок бабу из погреба, посадил на молодого жеребенка той кобылы и привязал, чтоб не свалилась, а в руку бабе сунул нож. Как только ксендз выехал за околицу, органист выпустил жеребенка, тот заржал и во весь дух помчался за матерью. Увидел ксендз, что кто-то за ним с ножом скачет, испугался, кричит кучеру:
— Поворачивай домой! Кто-то за нами с ножом едет.
Сам же со страху лег в телегу и с головой укрылся, а баба верхом на жеребенке носится вокруг телеги, ножом размахивает.
Подъехали ко двору ксендза. Органист поймал жеребенка, отвязал служанку и спустил ее снова в погреб. А ксендз, как только прибежал домой, велел позвать органиста.
— Дорогой мой, ты, наверное, плохо закопал служанку, — говорил ксендз. — Ее душа все время меня преследует. Привали ее получше, я тебе заплачу.
— Ладно, — ответил органист. — Только сперва деньги подавайте.
Расплатился ксендз, и с тех нор его уже никто не пугал.
Только на другую ночь в огороде сапожника органист срезал несколько кочанов капусты и унес их домой. А днем тот обнаружил пропажу и заголосил. Тогда ночью органист снова вытащил бабу из погреба, приволок в огород к сапожнику и установил ее на подпорках. В одну руку он ей сунул тесак, а другой она уперлась в кочан капусты.
— Надо посмотреть, не ворует ли кто капусту, — решил сапожник и выглянул из окна. — Ух ты, какая-то баба в огороде капусту режет.
Схватил он палку, помчался к бабе и что было мочи ударил ее раз, а потом другой. Подпорки упали, и баба грохнулась на землю. Сапожник с перепугу решил, что это он убил ее. Со всех ног кинулся он к органисту и просит похоронить бабу.
Органист воскликнул:
— Вот хорошо, что ты рассказал мне об этом, теперь я тебе задам! Это ты, наверное, служанку ксендза убил. Она недавно к тебе пошла. Подожди, шельма, я расскажу ксендзу!
Сапожник еще больше затрясся, просит органиста никому не рассказывать, а за это обещает все, что тот захочет. Органист поломался, а потом сказал:
— Ладно, похороню и никому не скажу об этом, но ты за это должен всю жизнь бесплатно мне и моим детям шить сапоги.
Делать было нечего — сапожник согласился. Сразу же был написан договор. Органист схоронил бабу и с тех пор никого больше не пугал.
Так органист двух свиней съел, и до конца жизни были у него даровые сапоги.
85. О смерти, что была кумой
Жил тогда в наших местах разный народ — дурной и хороший. И объявили тут рекрутский набор. И богачи и бедняки бежали от него куда глаза глядят. Много людей ушло в глухой лес. Богатым-то хорошо жилось, а бедный стонал да жаловался. Оказались в тех дремучих лесах два брата, одного звали Войтек, а другого — Юзек. Войтек был богачом, а Юзек — бедняк бедняком, и к тому же народила ему баба кучу детей. Уж двенадцать было, а тут еще тринадцатый на свет появился. Хотелось бедняге денег заработать, бился он с утра до вечера как лошадь, но нужда его совсем одолела. Пошел он к Войтеку и говорит:
— Послушай, пан брат! Бог дал мне парня, будь ты ему крестным.
— Ба, — отвечает брат, — два раза уже кумовал у тебя, а теперь я не дурак идти третий раз крестным к нищему.
Опечалился Юзек и направился по соседям звать того да другого в кумовья; да кто захочет иметь дело с бедняком, у которого нет денег даже на угощение? И вот стоит мужик у леса, причитает и жалуется, а тут подходит красиво разодетая женщина и спрашивает, чего это он так горюет. Сначала Юзек не хотел рассказывать, потом все же поведал про свое горе. Слушала она, слушала, ничего не отвечала, а потом и говорит:
— А знаешь ли ты, кто я такая? Я — смерть. Если не боишься, то пойду к тебе кумой.
Бедняк не раздумывал долго.
— Ха, — говорит, — ты ведь не разбираешь, кто нищий, кто богатый: видать, ты справедливая. Так будь же у меня кумой.
— Хорошо, — отвечает смерть. — Завтра приду к костелу, узнаешь меня по белой повязке на голове.
На другой день брели вместе по дороге смерть-кума и Юзек и долго рассуждали про всякое. Вот очутились они у глубокого оврага, смерть остановилась и говорит:
— Ты, кум, тут оставайся, а я дальше пойду — мне спешить надо. А для крестника моего — спустись-ка ты в этот овраг, там черный пес привязан, подземелье сторожит. Ты его не бойся, возьми себе один мешок с дукатами, только больше смотри не трогай.
Бедняк забрал огромный мешок, какой только мог дотащить до дому. У него аж сердце запрыгало от радости, как высыпал в избе золотые монеты. Мужик тут сразу накупил всякой еды: хлеба белого, сластей — и давай угощать соседей. Забежала к Юзеку жена богача, увидела все это да еще подсмотрела за печкой золотые дукаты. Откуда такое богатство у нищего? Вернулась быстрехонько в свою хату и ну расписывать мужу все, что видела. Войтек удивился и отправился к брату. Издалека еще ему кричит:
— Здравствуй, братенек мой!
Забрался к бедняку в халупу и наелся, напился сладко, а как соседи да кумовья повышли, Войтек и говорит:
— Не верил я своей бабе, когда она мне рассказала обо всем. А теперь вот сам вижу, что великое богатство у тебя, брат. Кто тебе дал, говори скорей!
Юзек не хотел выкладывать брату секрета и так плел ни то ни се. Но тот тоже был не дурак. Хотел знать все доподлинно и даже пригрозил Юзеку выдать его судье. Пришлось бедняку рассказать про смерть и про овраг, где спрятаны были мешки с дукатами. Подскочил от радости Войтек, что так ловко выведал все, и на рассвете поехал туда со своей бабой. А когда приехали, Войтек сам полез в овраг. Но только добрался до подземелья, черная собака бросилась на него и разорвала на куски. Жена побежала прочь и свалилась в пропасть.
Юзек стал богачом и жил долго, и уже пришло время отдавать сына смерти. Сидит он раз возле своей прекрасной халупы, а тут — на, идет кума-смерть:
— Как живешь, кум, что тут слышно у вас?
— Все ладно. А у вас чего хорошего?
— Да вот, срок кончился, пришла за крестником.
Приуныл Юзек, стал просить, чтобы кума-смерть подождала еще. А когда та не захотела, не пожалела своего крестника, Юзек сказал:
— Ну, тогда идите сюда, кума-голубушка.
И ведет ее, будто в халупу, а сам пихнул куму в бочку, захлопнул донцем, зашпунтовал топором — щели не оставил. Быстро — бочку на повозку, четырех коней запряг и через лес — к реке. Сбросил бочку в воду, а сам — домой, и долго жил припеваючи вместе с сыном.
86. Как два хлопа вместо кобыл поменялись женами
Старый Тестковян из села Быстрова не пошел в костел, потому что на той неделе был он в Истебном. Жена его крутилась по избе, а он сидел на лавке, думал о чем-то и помалкивал. А потом вдруг и говорит:
— Марина, свари чего-нибудь, нужно мне съездить по делам.
— По каким это делам понадобилось тебе ехать?
— По каким? Да в Цешин, на ярмарку, завтра первый понедельник, продам, пожалуй, нашу кобыленку, а куплю другую лошадь, получше.
— Ну, твое дело, как знаешь! — говорит баба. — Только смотри, не вышло бы так, что лешего продашь, а черта взамен получишь. Вот отварю тебе кусок свиной ноги, и поезжай.
Хлоп налаживает бричку, запрягает в нее лошадь, а баба сварила кусок свинины, подала ему выстиранную рубаху. Он положил в бричку охапку сена, всыпал в мешок сечки с охвостьем, вернулся в избу, набрал из чугуна воды в рот, полил на руки и умылся немного, вытерся рукавом и пригладил ладонью волосы. Потом стянул с себя грязную рубаху, надел чистую и сел за стол чего-нибудь поесть. Жена поставила на стол одну миску с похлебкой, другую — с картошкой, а третью — с капустой и говорит:
— Вот, ешь, а остаток заверну тебе в тряпицу, будет чем закусить в дороге.
Когда жена приготовила ему все, был уже полдень. Конь тоже съел свой корм. Тестковян и говорит:
— Только бы благополучно добраться до Кемпы, а там уж лошадь сама до Терновского дойдет, дорогой можно и поспать, а утречком, смотришь, и на базаре буду.
Сел в бричку, попрощался с женой, перекрестился и тронулся вниз, с горы.
Пусть пан бог всякого сохранит от такой дороги, какая была от Быстрова на Кемпу. Но Тестковян все-таки не вылезал из своей брички. Тормоза у него были хорошие, и кнутом пришлось поработать. Все бока отбило мужику на выбоинах, трясло его по пням да по кореньям, едва не перевернуло. Наконец выехал он на ровную дорогу и говорит:
— Теперь можно спать. Времени хватит — остановлюсь, пожалуй, в корчме, выпью четвертушку и поеду прямо в Терновский.
Приехал, коня привязал к столбу, зашел в корчму и говорит:
— А налейте-ка мне четвертушку.
Корчмарь налил, поставил перед ним, а Тестковян, счастливый, что уже выехал на ровную дорогу, сидит за своей четвертушкой, попивает и размышляет о чем-то. Тут подъезжает старый Корбас с Хыртявы и видит, что стоит лошадь, мордой к Яблункову; Корбас сообразил, что кто-то едет на ярмарку; он и сам туда же ехал. Вваливается в корчму, здоровается и видит там Тестковяна. Вот Корбас его и спрашивает:
— Ха, куда это ты едешь?
— На ярмарку в Цешин, хочу свою кобылку продать, а какую-нибудь другую лошадь купить.
— А словно бы тебя пан бог мне послал — я ведь тоже за тем еду. У меня-то коняга хорошая, да ростом не вышла. Эй, хозяин, налейте-ка и мне чистой четвертуху.
И тут-то у приятелей языки развязались. Посудили, порядили про коней, про погоду, про баб, про хозяйство, а как выпили свои четвертушки, заказали еще по другой — время-то у них было. Потом один и говорит:
— Ну, скоро поедем, вот только еще выпьем четвертушку напополам. Эй, хозяин, налей-ка!
А корчмаря не надо два раза просить — тут же им четвертуху наполнил, мужики сидят и пьют, а как добрались до дна, Тестковян и говорит:
— Раз ты заказал пополам, то теперь я тоже закажу. Налейте там еще одну!
И опять им четвертинку подали.
И вот сидят они, пьют, а Корбас и скажи:
— Ха, за каким дьяволом едем мы в город? Лошади у нас хорошие, а мы хотим от них избавиться. Посидим-ка мы еще тут час-другой, выпьем еще толику и поедем по домам.
А Тестковян и отвечает:
— Да, пожалуй, и верно, приятель; только что вот нам бабы скажут?
— Бабы? — спрашивает Корбас. — У тебя добрая кобыла, и у меня добрая кобыла, ну вот мы и поменяемся, бабам нашим скажем, что нам по дороге попались хорошие лошади, вот мы и продали своих, а тех, хороших, купили.
— По рукам, — говорит другой. — Пошли перепряжем кобыл, а потом выпьем магарыч.
Пошли хлопы на двор, перепрягли кобыл и опять сели за стол, и пили до тех пор, пока стало темно и на дворе и в головах. Да и корчмарь уже видит, что хватит, и провожает их домой.
Расплатились хлопы, он их вывел и помог каждому сесть в бричку. Четвертушек-то они насчитали немало. Рассадил их по своим бричкам, дал в руки вожжи, они и поехали. Только долго они сидеть не могли, в головах-то шумело. Опустили мужики вожжи, да и заснули в бричках, а лошади пошли сами. Корбасова лошадь везла Тестковяна в Хыртяву, а Тестковянова — Корбаса к Быстрову. Хлопы спали, так уж, знаете, им хорошо спалось: на ухабах и выбоинах трясло и укачивало. А лошади сами и подъехали каждая к своему дому и против сеней встали. А надо вам знать — у нас тут халупы везде одинаковые и постели — напротив дверей. Как брички перестали прыгать на ухабах, хлопы и пробудились, а в головах у них еще шумело, они и не рассматривали, что да как. Каждый, как приехал, слез с брички и — прямо в дом. А бабы-то впотьмах и не распознали, что это не их мужики, только каждая подумала: «Сегодня-то я тебе ничего не скажу — и так в голове есть, — а уж утром, когда немного повыветрится, жди».
Еще сапоги им с ног стянули и легли. И они спали.
И вот утром, как начало светать, смотрит баба, не проснулся ли хлоп (а то у нее уж язык чешется), и дивится, что мужика своего признать не может. Взяла баба лучину, разожгла, посветила и видит, что мужик-то не ее.
— Это кого черти тут принесли?
Хлоп открывает глаза и тоже дивится, видя чужую бабу, и говорит:
— Что это за баба лезет тут к моей постели?
Оба смотрят друг на друга, глаза таращат. Встал тут хлоп, посмотрел в окно и теперь только пришел в себя, расспросил бабу обо всем и собрался уезжать. А баба нажарила солонины и накормила мужика. Он поел и поблагодарил ее, сел в бричку и поехал.