– Ша!
Я был поражен. Тигр только хотел разорвать маленькую девочку на кусочки, а теперь котенком ластился к ней же. Девочка засмеялась, погладила его по черному кошачьему носу. Тигр развернулся и медленно, словно в пьяном бреду, пошел в сторону Тамаза. Тот, не притрагиваясь к зверю, что-то прошептал, и тигр тут же встал на задние лапы. Публика зааплодировала. Тигр плавными движениями стал передвигаться по кругу.
Тамаз взял его за лапу, затем жестом попросил мальчика с первого ряда пожать её. Мальчик подчинился, а тигр как будто ничего не почувствовал. Следующий дяденька тоже пожал лапу тигру, потом девочка, потом еще пара человек. Вот уже к хищнику выстроилась очередь. Все смеялись, братались с хищником, но я не понимал, почему тигр, только что хотевший разорвать всех и вся, вдруг стал добрым и ласковым котом. Поэтому первый номер программы и последующие мне решительно не понравились. А вот Машеньке и Илье представление показалось забавным. Особенно им было весело и смешно, когда на арену выбежал медведь в шортах и футболке. В лапах у него был мячик. Медвежонок встал на середину и подбрасывал его. Я обернулся на своих домашних и увидел, как тетя Лена за что-то ругала отца. Я решил воспользоваться этим: спустился пониже, чтобы рассмотреть медвежонка. С первого ряда его было хорошо видно. Я стоял пригнувшись, а медведь все подбрасывал и подбрасывал мячик. Охранник заметил меня из-за кулис и за шкирку выволок в вестибюль.
– Чего, хотел нахулиганить, а? – злился мужичок с седыми усами и запахом сигарет из большого рта. Я опустил глаза.
– Где твои родители, отвечай? – не унимался охранник.
– Мамы нет, а папа ругается с тетей Леной в шестом ряду. Пустите меня к ним, пожалуйста, а то меня в детдом отправят.
От этих слов он разозлился еще больше:
– Ах ты, мелкий хулиган! Значит, есть за что тебя в детдом отправлять! В зал больше не войдешь. Тут посидишь. Там на арене звери. Это тебе не шутка.
Так я и просидел до самого финала. Оказалось, что за все представление обо мне никто из домашних и не вспомнил. Иришка с Гришкой наелись трубочек, а те оказались несвежими. Их тошнило. Тетя Лена нервничала, а отец то и дело ходил курить. Но, несмотря ни на что, тот поход в цирк и первую встречу с Тамазом я запомнил навсегда.
Глава 4. Дело было летом
К лету отец с тетей Леной вывезли нас с Иришкой и Гришкой за город на денек, чтобы пожарить шашлыки, покупаться в речке. Приехали, развели костёр, пожарили, поели. Потом все пошли купаться, а я решил остаться и поиграть с тлеющими углями. Никому, конечно, об этом не сказал. Сделал вид, что уснул. Трогать меня не стали. Как только все скрылись из виду, я взял палку, поворошил кострище. Палка зажглась. Я взял её, как факел, и пошёл в поле, где была сухая прошлогодняя трава. От моей палки она вспыхнула быстро. Я завороженно наблюдал за этим секунд десять, потом попытался все потушить, но огонь разгорался быстрее, чем я успевал его топтать. Когда понял, что пожар просто так не потушить, понесся к речке, стал набирать воду и бегать к пожару, поливать. Машина отца, на которой мы приехали, была как раз в той траве. Когда пожар до неё добрался, её выхлопная труба взорвалась, сигнализация завыла. Отец всполошился, прибежал ко мне и бросился всё тушить, но машину так и не спас. Горевал он сильно и понял, что сдать меня в детдом – не такая уж и плохая идея. Тетя Лена же, почуяв, что отца сейчас легко сломать, стала говорить про приют для меня регулярно:
– Там-то и кормят, и поят – все бесплатно. А тут он нам весь дом разнесет. На улице останемся.
Отец вздыхал, слушал, но старался отпираться:
– Детдомовский – это серьезно, Лена. Даже если Борис будет жить в самом прекрасном интернате, он все равно будет ДЕТДОМОВСКИМ, – последнее слово он говорил по слогам. – Ладно, сироты, но у него мы есть!
– Пф, мы! Никакие не мы! Это твой сыночек, вот ты за него и неси ответственность, а меня не приплетай. Мы с детьми полгода тут живем, он нам уже хорошенько жизнь подпортил. Машину спалил, попугая выпустил. Еще чего ждать, а?
Такие разговоры продолжались несколько месяцев. Каждый вечер тетя Лена заводила шарманку про приюты и про то, как там хорошо жить. Из-за этого я старался как можно реже появляться дома. Приходил пообедать, поужинать и поспать. В школе мне тоже засиживаться не хотелось. Учителя ко мне не придирались, но особенно-то и не любили. После уроков я всегда присоединялся к пацанам во дворе, которые играли в футбол. Обычно стоял на воротах. Сначала постоянно пропускал мячи, но потом так натренировался, что мог за секунду просчитать любую траекторию удара и отбить мяч нужной частью тела. За это парни меня уважали. Потом, когда после футбола все расходились, я до позднего вечера чеканил мяч, лазил по лесенкам и канату на детской площадке, подтягивался и катался на качелях, разгоняясь до «солнышка». Так я проводил все свое время. Помню, как завидовали мне пацаны, когда выглядывали поздно ночью во двор, а там, под одним единственным фонарем, я раскачивался или на качелях, или на турнике. Парни спрашивали меня, почему я не иду домой, как все. Я врал, что тренируюсь, мол, после школы хочу пойти в цирковое училище, но на самом деле мне просто не хотелось идти домой. Я не решался признаваться, что в то время, когда все они сопели в кроватях, я на улице в любую погоду ни к какому цирковому училищу не готовился. Меня просто не ждали дома и не хотели там видеть, поэтому я туда и не шел. Но Москва мне нравилась. Иногда мне удавалось стащить немного денег из кошелька тети Лены или отца, и тогда я отправлялся на Красную площадь, старый Арбат… Шел по мощеным булыжниками переулкам, подпевал уличным музыкантам. Но все эти маленькие путешествия по городу и долгие гуляния однажды закончились. Болтовня тети Лены подействовала на отца. Однажды утром он пришел ко мне, распихал сонного и сказал:
– Сынок, ты уже большой. Должен всё понимать. Придется поехать в детский дом.
Но я сначала не хотел ничего понимать. В наушниках играл рэп про пацанов на районе, в голове были мысли
o вечернем футболе во дворе. Я вообще не думал о том, почему отец так киснет из-за машины, не хотел понимать, почему с тетей Леной он стал тихим, и от его бороды и орлиного взгляда не осталось и следа… Меня удивляло только одно, почему он, взрослый вроде дядька, а послушался её, маразматичку, и повез меня в детдом?
Мы ехали на троллейбусе минут сорок, два раза пересаживались. Я молчал, смотрел в окно, тер кулаки и хотел врезать отцу, как однажды врезал парнишке из класса за то, что тот обозвал меня очкастым. К слову, кличка эта ко мне прицепилась намертво. Свои очки я люто возненавидел именно тогда.
За все время нашей поездки отец не сказал ни слова. Один раз у входа в невысокое помещение, похожее на школу, с названием «Детский дом» он присвистнул:
– Смотри-ка! Хорошее местечко! Друзей тут новых найдешь. А домой мы тебя заберем, как захочешь, – и улыбнулся фальшиво. Я сразу понял, что никто меня отсюда никогда не заберет.
Но оставить меня в приюте у отца сразу не получилось. Нужно было написать официальный отказ. Его рассматривали неделю.
Мне приют сразу не понравился. Он напоминал детский сад, куда я ходил ровно два дня. Потом мама забрала меня оттуда. Моя мама вообще была не такой, как другие мамы. Улыбалась всегда, волосы носила короткие, почти ежиком, а её кофты и штаны-шаровары были похожи на большие шатры: рыжие, синие, ярко-красные, свободные и легкие. Дома у нас пахло кофе, который мама пила литрами, а в детском саду, да и в приюте пахло прогорклой кашей и несвежими детскими колготками. Когда мы с отцом блуждали по обшарпанным зеленым коридорам, за нами по пятам ходила гурьба щербатых парней года на два старше меня.
Отец подмигивал:
– Друзьями твоими будут.
Но когда тот зашел в кабинет директора, а я остался один, они окружили меня, стали пихать и тыкать своими грязными руками в живот. Я не выдержал. Размахнулся и втемяшил одного из них прямо в стену. Тот в долгу не остался. Стащил с моего носа очки, кинул их на пол и тут же раздавил. Я растерялся. Без очков все, что дальше моего носа, в глазах расплывалось. Меня тем временем раскрутили посильнее, чтобы удар об стену был покрепче и, дружно хихикая, убежали. Когда я вломился в стену, отец услышал удар и тут же выскочил в коридор:
– Борь, ты чего?
– Подрался, – пробурчал я, вытирая кровь с нижней губы. – Но они первые начали!
Директор – седая, сухая старуха с деловитым взглядом, закричала:
– Этого не может быть! Мальчик врет! Отец тоже не поверил:
– Ты все время первый на рожон лезешь. Очки ты испортил, чтобы я тебя здесь не оставлял? Но после такого, уж поверь, я тебя точно сюда определю. Ты все готов сломать, спалить и разрушить!
Когда пришли домой, тетя Лена горячилась. Она-то думала, что в детском доме отец меня сразу оставит. Но дело затянулось. В это время в нашу историю вмешалась бабуля. Её звали Маша. Она жила в деревне Князевке у потухшего вулкана Маякан на самом краю земли, или, как говорил отец, у черта на рогах. Когда бабуля узнала, что меня хотят сдать в детский дом, купила билет до Москвы и приехала. До этого я с ней не был знаком, но много о ней слышал. Мама говорила, что бабушка была знатной ведьмой. Многие в деревне её боялись. Отец видел бабулю один раз.
– Захожу я, значит, в дом, – рассказывал он, – ба! Сидит, ногти пилит. Носила их длиннющими, – он скрючивал свои пальцы, – волосы до пят, седые. Зубы как клыки. Улыбнется так, что аж ноги начинают трястись. Не женщина – ведьма. А уж дома-то у нее по всем стенам какие-то травы развешаны, снадобья. Там не то что жить, там пару минут побыть страшно.
Когда бабушка Маша оказалась на пороге нашего дома, я был в ужасе. Лицо её было похоже на сморщенное яблоко, а руки – на грабли. Бабуля смахивала на старую каргу.
– Собирайся, – резко и жестко сказала она мне. – Мой внук не сирота. По приютам нечего шататься.
Отец с радостью согласился меня отдать. Тетя Лена поджала губы:
– Это у вас свой дом в деревне есть?
Бабушка Маша ответила резко, прищурив глаза:
– Есть, да не про твою честь. Дом Борису я уже отписала.
Вещи мне пришлось собирать быстро. Бабуля стояла над душой. Но уезжать не хотелось.
Я тогда даже пацанами во дворе не успел попрощаться. Тетя Лена сериал смотрела, не вышла, не сказала даже
«до свидания». Иришка с Гришкой были в школе. Отец, когда я собирался, холодно приобнял меня за плечи. Уже на выходе окликнул:
– Борька!
Я обернулся:
– Чего?
Он растерялся:
– А, ладно, ничего.
– А тебе вот чего! – С этими словами я смачно плюнул ему в лицо.
Отец тут же сморщился, утерся рукавом и без всяких сожалений громко захлопнул за нами дверь.
К черту на рога я отправился с гордо поднятой головой.
Глава 5. Жизнь у потухшего вулкана
Деревня, где жила бабушка Маша, стояла у вулкана, который давал жителям горячую воду и тепло. Там же было три озера и небольшая гавань, куда причаливали местные рыбаки на своих баркасах. С бабулей оказалось нормально жить. Летом приходилось помогать ей на огороде, но за это она отпускала меня на все четыре
стороны хоть до самого утра. Всё время я проводил, катаясь на старом рыжем велосипеде. Собирал рюкзак с печеньем, чаем, конфетами и уезжал исследовать горные деревни. Чувствовал себя настоящим путешественником. Часто останавливался под деревом, или у горного ручья, или в сосновой посадке. Там обедал, валялся на траве и снова отправлялся в путь, ни о чём не думая. Осенью и зимой было хуже. На севере часто выпадало много влажного снега. Дороги чистили каждый день, но это не помогало. Иногда, чтобы пойти в школу, нужно было ждать по два-три дня, когда стихнет ветер. А ветер здесь был таким, что поднимал с земли все, до чего можно было добраться. Он рыскал и ныл возле каждого дома. В середине осени и к началу зимы ветер в Тайге – хозяин. Днями и ночами он кружит и кружит вокруг сосен и на пустырях. Если вы никогда не были осенью и зимой в Тайге, вам обязательно нужно там побывать. Вы увидите, как люди тепло одеты и как в январе на улице теплая капля превращается в сосульку за полминуты. На севере тоненькой курточкой и сапожками не отделаешься, здесь нужны теплые тугие валенки и добротная шуба.
Зимой нас с бабулей спасала большая русская печь. В ней мы варили кашу, пекли хлеб, а иногда, когда мороз сковывал Князевку, прямо на ней и спали. Печь стояла на деревянном срубе, и тепло начиналось высоко от пола. Бабушка даже по
дому ходила в валенках, потому что настил всегда оставался холодным. Иногда с погодой было совсем плохо. Тогда я сидел дома по три недели. Это было бы здорово, если бы в нашей глуши был вай-фай, а уроки бы не задавали. А то вот так сидишь долгими вечерами и пишешь, пишешь, пишешь всякую ерунду из учебников! Чтобы подышать воздухом, достаточно было открыть форточку минуты на три, не больше, иначе заледенеешь.В деревне по-другому текло время. Кажется, прошло уже три-четыре часа, а прошло всего тридцать минут. У бабули дома всегда был запас еды. Иначе выжить было нельзя. Машина с продуктами старалась приезжать каждый день, но иногда дорогу так заносило, что водители оставались дома. Весной становилось полегче. Когда сходил снег, я брал велосипед, гнал его к пляжу и подолгу сидел там у моря.
Наш деревянный дом был большим снаружи, но маленьким внутри. Казалось, что все его пространство съедали низкие потолки. В доме была большая комната, от которой расходились в стороны две спальни и кухня. В одной спальне жила бабушка, а в другой – я. На окнах висели белые хлопковые занавески, которые стояли колом, а на больших, широких подоконниках росли столетники с листьями-шипами. В углах устроились стулья с полукруглыми спинками, у стены – диван, а у окон – по креслу. Вечерами бабуля садилась рукодельничать, а я тем временем валялся на полу. Она вязала свои бесконечные носки из всего, что попадалось под руку. На стенах в большой комнате были развешаны кармашки для пряжи, спиц, трав и пряностей. В комнате у меня стояли стол, табурет и большая, теплая кровать у окна. Раньше тут жила мама. Здесь все о ней напоминало. Мама любила краски, поэтому каждое бревнышко в этой комнате было разрисованным, а на окне стояли сделанные её руками букеты из сухоцветов. Бабуля любила поговорить о ней:
– Мама у тебя, милок, была той еще оторвой в детстве. То стены тут разрисовывала, то яблоки майонезом поливала, то за котами с рогаткой охотилась. Однажды к нам гости приезжали и привезли магнитофон. Так вот, когда никого не было, она себя на кассеты стала записывать. Песни пела басом во все горло. А я однажды ночью случайно включила… Ну и… в общем, до туалета от ужаса еле добежала!
Каждый вечер перед сном бабуля приходила ко мне в комнату, чтобы рассказать сказку. Она включала фонарик, направляла его на стену, делала причудливые жесты руками, и в эти мгновения на стенах комнаты появлялись тени фигур героев и страшных чудовищ…
– Ты, енто, дом на въезде в Князевку помнишь? – спрашивала она меня.
– Угу, синий такой?
– Точно, синий. Там Василий жил, и была у него жена,
– начинала бабуля, складывая фигуру мускулистого Василия на пальцах. – Хорошая была, но Василий повадился её бить. Каждый день лупил. Детей не трогал, а её колошматил почем зря. Так вот жена в такую вот ночь, как сегодняшняя, задумала неладное. Пошла на кладбище, выкопала яму, сунула туда голову и позвала черта. Звать пришлось долго. Когда поднялась, по ней грязь текла не как-нибудь, а ручьями. Черт явился. Говорят, выглянул из-за памятника деду Грине, троюродному дядьке пятой жены Костика из второго дома, – бабуля очень реалистично сложила косматого, рогатого черта, тень которого на стене выросла вдвое. Я сжал кулаки. Черт на стене выглядел натурально. – Говорит: «Чего хочешь?» А жена ему и отвечает:
«Не могу больше с Васькой жить. Лупит и все тут. В могилу сведет. Помоги». Черт пообещал: «Если не боишься за Ваську своего, то помогу». Жена сказала, что не боится. Как черт ей помог, никто до поры до времени не знал. Через неделю после похода к бесу жена Васьки синяки залечила, стала веселее, румянее. А весной возле дома из сугроба оттаял и сам Васька, завернутый в одеяло и зарезанный еще в октябре, – бабушка довольно хмыкнула, увидев, как блестят от ужаса мои глаза.