— Алмаз, в этом мире иногда случается так, что людям приходится голодать.
— Тогда, наверно, эти люди долго в нём не остаются. Они… они — как это называется — они умирают, да?
— Да, умирают. Что ты на это скажешь?
— Не знаю. Я не пробовал. Но ведь там, куда они отправляются, им больше не придётся голодать.
— Вряд ли там кому-то вообще захочется есть, — с горечью заметила мама.
— Тогда всё в порядке, — отозвался Алмаз. Он не решился сказать вслух всё, о чём подумал в ту минуту.
— Да где ж в порядке? Бедняжка! Как мало ты знаешь о жизни. Мистер Коулман разорился, у твоего отца теперь нет работы, и нам скоро станет нечего есть.
— Ты точно это знаешь?
— Что именно?
— Что нам нечего будет есть.
— Нет, слава Богу! Надеюсь, до этого не дойдёт.
— Опять я тебя не понимаю, мамочка. В корзинке есть имбирный пряник.
— Пташка ты моя! Ты беззаботный, словно воробей, который клюёт зернышки и не думает о зиме, морозах и снеге.
— А, кажется, понимаю! Но птицы ведь как-то зимуют, правда?
— Не все. Некоторые погибают.
— Они бы всё равно когда-нибудь умерли. Всегда быть птицей неинтересно. Ты бы, мамочка, разве хотела?
«Ну что мне с ним делать!» — подумала мама, но промолчала.
— Да вот ещё, вспомнил, — продолжал Алмаз. — Папа рассказывал, когда мы с ним ходили в Эппинский лес, что шиповник, боярышник, остролист, — всё это птичьи амбары, где на зиму для них припасены ягоды.
— Конечно. Видишь, о птицах позаботились. Но для нас с тобой, сынок, таких амбаров не бывает.
— Совсем не бывает?
— Нет. Нам нужно зарабатывать на хлеб.
— Хорошо, пойдём зарабатывать, — произнёс мальчик, поднимаясь.
— Нам некуда идти. У нас нет работы.
— Тогда давай подождём.
— А так мы умрём с голоду.
— Нет. У нас же есть корзинка. Знаешь, мам, я думаю, наш амбар — это корзинка.
— Она слишком маленькая. И куда нам податься, когда она опустеет?
— К тётиному буфету, — тут же сообразил Алмаз.
— Нельзя же нам съесть все тётины припасы и оставить её умирать с голоду?
— Конечно, нет. Мы ещё раньше вернемся к папе. К тому времени он обязательно отыщет другой буфет.
— Откуда ты знаешь?
— А я и не знаю. Но у меня вот даже буфета не было, а еды было всегда вдоволь. Ты даже иногда говорила, что я чересчур много ем.
— Так это потому, что у меня был буфет для тебя, сынок.
— А когда в твоём еда закончилась, настало время тётиного.
— Так не может продолжаться всё время.
— Почему? Знаешь, мамочка, я думаю, где-то стоит большой-пребольшой буфет, а из него наполняются маленькие буфеты.
— Хорошо бы найти, где он стоит, — произнесла мама и надолго замолчала. Вряд ли Алмаз понял, о чём она думала, зато я знаю наверняка. Ей вспомнились слова, которые она услышала вчера в проповеди: не заботьтесь о том, что вам есть завтра, ибо чего не желаешь, того и потерять нельзя. Вот почему, не говоря больше ни слова, она достала из корзинки еду, и они с Алмазом пообедали.
Алмаз ел с большим аппетитом. Он сильно проголодался на свежем воздухе. К тому же он не тревожился, как мама, о том, что будет через неделю. После того, как мальчик провёл столько времени в Стране Северного Ветра безо всякой еды, он твёрдо понял, что еда не так уж важна в жизни, иногда люди могут прекрасно без неё обходиться.
Мама за обедом не произнесла почти ни слова. Потом они немного прогулялись, но Алмаз ещё не до конца окреп и быстро устал. Однако он и не думал капризничать. Он слишком радовался ветру и солнышку, чтобы жалеть о том, что не может порезвиться всласть. Мальчик лёг на песок, мама укутала его шалью, села подле сына и достала рукоделие. Но Алмаза клонило в сон, он отвернулся и сонно посмотрел на песчаный берег. Невдалеке что-то шевелилось на ветру.
— Что там такое, мамочка? — спросил мальчик.
— Какой-то обрывок бумаги, — ответила та.
— Он вроде больше обрывка, — заметил Алмаз.
— Хочешь, схожу посмотрю? — предложила мама. — Глаза-то у меня уже не те, что раньше.
Она поднялась, подошла поближе и увидела, что оба они отчасти были правы — в песке лежала тоненькая книжка. Её почти засыпало, но несколько страниц ещё шелестели на ветру. Мама подняла книгу и принесла Алмазу.
— Что там, мама? — спросил мальчик.
— Кажется, детские стихи, — ответила та.
— Мне так хочется спать. Почитай немножко, — попросил сын.
— Конечно, — согласилась мама и начала читать. — Чепуха какая! — вскоре остановилась она. — Поищу получше.
Она принялась листать дальше, но трижды неожиданно налетал ветер и переворачивал страницы обратно.
— Пожалуйста, прочитай те стихи до конца, — Алмаз, по-видимому, разделял мнение ветра. — Они так красиво начались. Я знаю, они хорошие.
Мама подумала, что стихи позабавят мальчика, хотя они и казались полной бессмыслицей. Ей и в голову не приходило, что Алмазу, в отличие от неё, они могут понравиться.
Не знаю точно, что читала мама, но вот какие стихи услышал мальчик или же после решил, что он их услышал. Как я уже говорил — ему тогда очень хотелось спать. Может быть, он и сам не заметил, как заснул, а думал, что слушает, и во сне ему придумались стихи получше. Вот они:
Алмаз вдруг понял, что мама остановилась.
— Мамочка, почему ты не читаешь дальше? — спросил мальчик.
— Ну и чепуха! — воскликнула его мама. — Они никогда не кончатся.
— Это так на неё похоже, — произнёс Алмаз.
— На кого? — не поняла мама.
— Ну как же, на реку. Она журчала почти такую же песенку.
Мама испугалась, что к сыну возвращается лихорадка, и не стала ничего ему возражать.
— А кто сочинил эти стихи? — спросил Алмаз.
— Не знаю, — отозвалась мама. — Какая-нибудь глупая тётя придумала для своих детей, а потом решила их напечатать.
— Значит, она тоже была в Стране Северного Ветра, — решил Алмаз. — Эти стихи могут быть только оттуда. Вот как пела река.
Тут он стал напевать то одну строчку, то другую, но мама, боясь, как бы сыну не сделалось хуже, ничего не говорила.
А завидев приближающуюся повозку зятя, она вздохнула с облегчением. Вдвоём они усадили туда Алмаза, забрались в повозку сами и отправились «снова домой, снова домой, снова домой», как пел мальчик. Но скоро он затих, и не успели они доехать до Сендвича, как Алмаз уже крепко спал, и снилась ему Страна Северного Ветра.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
И снова старый Алмаз
Алмаз быстро пошёл на поправку и уже через несколько дней вполне смог бы вернуться домой. Дело было только за тем, чтобы отец устроился на новое место и подыскал им другое жильё. Но ему, как назло, не попадалось ничего подходящего, и он принялся обдумывать новый план, вспомнив о своих сбережениях. На эту мысль его натолкнул случай. В Блумсбери жил его старый знакомый. Он сдавал кебменам внаём лошадей и кебы. Этот знакомый встретил однажды отца после очередной неудачной попытки найти работу и спросил:
— Ты чего не начнёшь собственное дело? Почему не станешь кебменом?[4]
— Где ж столько денег-то сыскать? — ответил отец Алмаза.
— Да ладно, наверняка у тебя отложен приличный капиталец. Пойдём-ка со мной, я покажу лошадку, за которую прошу совсем недорого. Купил её пару недель назад, думал сгодится для двуколки[5]. Да куда там! Силищи у неё и для повозки хватит, да повозка — это тебе не двуколка. Для двуколки резвость нужна. Те, что нанимают двуколки, хотят прокатиться с ветерком, а эта с ветерком не выдюжит, не первой уже молодости лошадка. Зато для извозчичьей кареты, что нанимают всей семьёй да ещё со скарбом впридачу — в самый раз подойдёт. Увезёт хоть целый домишко. Я его задёшево купил, задёшево и уступлю.
— Вряд ли это для меня, — ответил отец Алмаза. — Такие вещи запросто не решить, обдумать всё надо. Да и кеб тогда нужен. А где мне такую уйму денег взять?
— Я берусь всё устроить, — убеждал его друг. — Пойдём, взгляни на коня.
— Как расстался со своей старой парой — той, что была у мистера Коулмана, — произнёс отец Алмаза, отправляясь за хозяином кебов, — до сих пор духу не хватает лошади в глаза заглянуть. Жалость-то какая — человеку расстаться со своей лошадкой.
— И не говори! — друг сочувственно кивнул.
Какова же была радость бывшего кучера, когда в стойле он обнаружил, что конь, которого продавал его друг, это никто иной, как старый Алмаз, только худой ужасно, кожа да кости на длинных тощих ногах, словно его изо всех сил пытались приспособить для двуколки!
— Он уж точно не для двуколки, — с негодованием заявил отец Алмаза.
— А я что говорю? Не красавец, верно, зато вынослив, — сказал хозяин.
— Не красавец?! Да он красивше любого коня, что когда-либо возили джентльменов, — не выдержал отец, а про себя подумал: «Зря я это сболтнул», — уж очень не хотелось ему признавать, что его старый Алмаз так здорово сдал.
— Что ж, — заметил его друг, — вот тебе здоровая, как дом, лошадь. А уж бегать она будет не хуже поезда, разве что чуток помедленнее, — поправился он.
Но у кучера в горле стоял ком, и к глазам подступили слёзы. Услышав знакомый голос, старый конь повернулся в его сторону, а когда бывший хозяин подошёл ближе и погладил его по спине, старый Алмаз тихо заржал от радости и уткнулся огромной мордой хозяину в грудь. Это всё и решило. Он сам не заметил, как обнял коня за шею и заплакал. Нынешний владелец никогда не привязывался к лошади настолько, чтобы так её обнимать, и он быстро сообразил, в чём тут дело. Но у него было доброе сердце, ибо никакой другой продавец не поступил бы так, как он: вместо того, чтобы накинуть цену — ведь теперь хозяин знал наверняка, что сделка состоится — он решил продать коня на целый фунт дешевле, подумав, что разлучать старинных друзей негоже.
Придя в себя, отец Алмаза поинтересовался, сколько его друг просит за коня.
— Так вы, кажись, давние друзья, — произнёс хозяин.
— Это мой старый Алмаз. Я его любил куда больше второй лошади, хоть и та славная. Но она ведь не у тебя?
— Нет, в моей конюшне ему в пару никто не сгодится.
— Жаль, — заметил кучер. — Но ты ведь и за этого немало запросишь, так?
— Да нет же. Говорю тебе, я его купил задёшево, и для моей работы он не подходит.
Дело закончилось тем, что отец вернул себе старого Алмаза, купив впридачу четырёхколёсный экипаж. Над конюшней было несколько свободных комнат, которые он тут же снял, потом написал жене, чтобы та возвращалась, и стал кебменом.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Извозчичий двор
В Лондон мама с Алмазом и младенцем приехали поздним вечером. Я слишком увлёкся Алмазом и забыл рассказать вам, что у него родился братик. Отец встречал их на собственном кебе, но родители решили пока ничего не говорить мальчику про лошадь: папа хотел сам увидеть, как обрадуется сын, узнав обо всём. Но тот сел в кеб, даже не взглянув на коня. Отец погрузил саквояж Алмаза и мамин небольшой чемодан, забрался на козлы, и они тронулись. Мальчик очень гордился тем, что возвращался домой в экипаже своего отца. Но когда они приехали на извозчичий двор, Алмаз поначалу приуныл, и если бы он не побывал в Стране Северного Ветра, боюсь, он бы даже расплакался. Но вместо этого Алмаз сказал себе, как чудесно, что вся старая мебель осталась с ними. А вместо того, чтобы горевать, как мама, из-за перемен, он стал придумывать, какие же достоинства у их нового дома, ведь у каждого места есть свои преимущества, и куда лучше думать о них, чем о всяких недостатках. Ну и пусть на дворе унылая погода — когда они добрались домой, начался противный мелкий дождь. К счастью, погода быстро меняется, а в комнате ярко горит камин — его заботливо разожгла для них соседка, у которой был пьяница муж — всё готово к чаю, и на огне закипает чайник. А когда в камине горит огонь, на столе стоят горячий чай, хлеб и масло, — жизнь уже не так печальна. Тем не менее родители Алмаза были сильно расстроены, да и сам Алмаз чувствовал, как им потихоньку овладевает мрачное уныние. Но он тут же сказал себе: «Так не годится. Я не должен уступать. Ведь я был в Стране Северного Ветра. Если там всё хорошо, нужно постараться и здесь устроить всё хорошо. Надо гнать от себя уныние и тоску. Они не завладеют мной, если я буду что-то делать». Вряд ли он говорил себе именно такие слова, они для него слишком взрослые, но именно это было у него на уме и в сердце. А когда голова в ладу с сердцем, перед таким союзом ничто не устоит.
— Какой вкусный хлеб с маслом! — начал Алмаз.
— Рад, что тебе нравится, — ответил отец. — Я сам покупал масло в лавке за углом.
— Он, правда, очень вкусный. Спасибо, папа. Ой, кроха проснулся! Я возьму его.
— Сиди спокойно, Алмаз, — велела мама, — и доедай свой хлеб с маслом. Малыш пока для тебя слишком тяжёлый.
Она сама взяла ребенка и усадила к себе на колени. Тогда Алмаз принялся смешить малыша, пока тот не начал заливаться смехом. Для младенца весь мир заключён в руках матери, и ни моросящий дождь, ни мрачный извозчичий двор, ни расстроенное лицо отца его не трогали. Что маленькому ребёнку потеря даже сотни мест? И отец с матерью не считали его бессердечным, хотя он радостно кричал и смеялся, несмотря на их несчастья. Наоборот, эти крики и смех оказались заразительны. Его маленькое сердечко переполняла радость, её было так много, что она незаметно переливалась и в их сердца. Наконец папа с мамой тоже начали смеяться, веселился и Алмаз, пока у него не начался приступ кашля, который напугал маму и заставил всех остановиться. Ребёнка взял на руки отец, а мама уложила Алмаза в постель.