Когда удалось собрать братьев в кучу, загнать их в угол и успокоить, мать с радостью объявила всем:
– Теперь я могу постлать скатерть на стол.
– Но дело не в этом, – сказал отец.
Любой человек в любом деле устанет
Я начал икать ни с того ни с сего. Мама дала мне воды, папа – водки, я все икаю. Мама дала помидор, папа – водки, я все икаю.
– Ой, – кричит мама, – ой, что с ним будет?
– С чего бы это?
Я в ответ только икаю.
Пришел папин знакомый. Папа к нему:
– С нашим Микой горе. Он уже второй час икает. Помоги нам, пожалуйста, в этом деле.
– С удовольствием, – говорит, – помогу. Что мне делать?
И снимает пиджак.
Что, думаю, он со мной собирается делать? И я на всякий случай встал у двери. Но он ничего не хотел со мной делать. Он просто так снял пиджак, ему, наверное, было жарко. Он повесил пиджак и говорит:
– Может, вы напугали его? И на этой почве он стал икать? И с перепугу не может понять, в чем дело?
– Вот еще, – говорит папа, – он ведь наш сын, а не посторонний. С чего бы мы стали его пугать?
Знакомый спрашивает меня:
– Ты чувствуешь, отчего ты икаешь? Или ты просто так икаешь? Не знаешь сам, отчего икаешь?
Я ответил ему сплошным иканьем.
Знакомый послушал и говорит:
– Икает он совершенно нормально. И не нужно ему мешать: пусть он икает, пока не устанет.
Тут я икать перестал.
– Вот видите, – говорит знакомый, – он устал. Я говорил, он непременно устанет. Любой человек в любом деле устанет.
Лирическое письмо
Вот какое письмо написал один очень влюбленный.
«Дорогая моя, родная!
Я пишу вам это письмо.
Вы помните тот теплый вечер? Мы пели „Летят утки и два гуся“.
Несмотря на то что мы петь не можем, мы все же пели у входа в ваш дом. Мы встретимся с вами и вместе споем. Поете ли вы сейчас? Я не пою с тех пор, как не вижу вас. Я ни разу не пел. Но если я вас увижу, я спою с вами ту же самую песню.
Это чудесная песня, и мы ее с вами споем. Но если не будет у нас желания или еще что-нибудь такое, мы не будем петь эту песню или какую-нибудь другую. Мы вообще не будем петь. Но хотелось бы.
Потому что я помню, как мы с вами пели, и хотел бы спеть еще. Песня – это великая сила, и мы непременно с вами споем. Как вы находите это дело?
Думающий о вас и тоскующий
Фу-ты… Фу-ты…
Вот что случилось однажды.
Я пришел тогда в удивленье. Может, в этом нет ничего такого, но как бы не так. Как сейчас, помню этот концерт. Трель за трелью звучал романс. И когда трель достигла вершины, кто-то крикнул. Крикнул так резко и так неожиданно, будто его кольнули. Никто не расслышал, что он крикнул. Это был крик не то «ой», не то «ай», не то «хей». Все повернулись в ту сторону. Он сидел в пятом ряду. Он клонил голову набок. И вроде бы спал. Глаза его были закрыты, а впрочем, может, и нет. Я точно не помню. Этот крик поразил весь зал. Никто никогда не кричит на концертах. И притом так громко. Я ни разу не слышал. Когда трель пошла вниз, он снова крикнул. Теперь я расслышал отчетливо. Он кричал «хей». Потом еще и еще и так много раз на весь зал. Все головы повернулись к нему. Трель на сцене сорвалась. К кричавшему подбежали.
– Что такое? – спросили его.
Он поднял голову и сказал:
– Ой, простите меня, фу-ты, фу-ты…
Будет суп
– Ты подожди меня здесь, – сказал мой брат, – а я сейчас.
Я остался стоять на лестнице в незнакомом мне доме. Потом мне надоело стоять на лестнице, и я поднялся наверх в коридор. Коридор был пуст. Я остановился у двери, слегка приоткрытой, и почему-то мне вдруг показалось, что брат зашел именно в эту дверь. То есть я был даже уверен в этом. Я постучал. Дверь открылась, и передо мной возник старикашка с кастрюлькой: у старика была белая борода. Он щурился – видимо, плохо видел, и ресницы у старика были белые тоже.
– Мой брат… – начал я.
– Вот вы, – быстро меня перебил старик, – пойдемте со мной… вот сюда… вот… в кухню…
Он зажег газовую плиту. Посмотрел на меня как-то сбоку (я стоял у дверей кухни) и налил в кастрюльку из крана воды.
– Будет суп, – объявил старик.
– Мой брат… – опять начал я.
– Просто к слову пришлось, – сказал старик. – Сейчас я буду резать лук. Вы не хотите со мной резать лук?
– Я не хочу резать лук, – сказал я.
– Вот зря, я вам дам нож…
– Зачем мне нож?
– Резать лук.
Он вытащил луковицу из кармана, аккуратно очистил, а кожуру преспокойно сжевал и съел.
– Не рекомендуют, а я все же ем…
– Я искал брата, – сказал я в нетерпении, – он куда-то зашел…
– У меня ваш брат, – сказал старик.
– У вас?
– Зайдите ко мне, я сейчас…
Я вошел в комнату старика. Брата там не было. Я хотел выйти, спросить старика, где же мой брат, когда его вовсе здесь нет. Я дернул дверь, но она не открылась. Видимо, я случайно защелкнул замок. Я сел на стул, оглядел комнату. На столе стоял живой гусь, привязанный за ноги к столу. Я удивился, как сразу его не заметил. В углу две теннисные ракетки. Портрет старухи в чепце. Вскорости кто-то дернул дверь.
– Я закрыт, – сказал я.
– У меня нет ключа, – сказал старик.
– Здесь нет брата! – крикнул я.
– Он на столе, – ответил старик.
– На столе гусь, – разозлился я.
– А ты не гусь? – спросил старик.
– Дурак! – крикнул я что было мочи.
Гусь заорал. Старик засмеялся.
– Ему нужно в суп, – сказал старик.
– Эй, – крикнул я, – открывайте!
Петлянье
Я не мог застать его дома. Он уходил из дома в пять утра. Старый больной человек уходил каждый день в пять утра. Куда он уходил, я не знал. Я подкараулил его в пять часов. Он как раз выходил из дома. Мне показалось, что он улыбался. Освещенный улыбкой, он прошел мимо. Я двинулся следом за ним. Он свернул за угол, прошел садик, вернулся в садик, свернул в переулок, потом в другой, потом в третий, потом обратно… Он явно петлял. Мне неясно было, зачем он петляет. Я петлял вместе с ним, чтобы выяснить это. Я все время смотрел ему в затылок. Я не видел его лица. Но я чувствовал: он петляет с улыбкой. Он сел в садике на скамейку. Я устроился сзади, в кустах. Он сидел, вероятно, час. Я глядел на его затылок. Потом он встал и опять стал петлять, и после третьей петли я уже не пошел за ним. Я решил подождать его. Он прошел мимо меня. Я наблюдал за ним сквозь кусты. Потом я испугался, что он уйдет, перестанет петлять, я его потеряю. Я возобновил петлянье.
Прошел еще час. Мы петляли. Я еле шел от усталости. Он же, напротив, шел очень бодро. Мне нестерпимо хотелось сесть. Вдруг он остановился. Взглянул на часы. Я подошел поближе. Открывали винный ларек.
– Сто пятьдесят, – сказал он твердо.
– И мне, – сказал я.
– О! – Он увидел меня. – И вы?!
– И я. – сказал я.
Каково
Он сидел в пятом углу.
– Каково вам? – спросил я.
– Никаково, – сказал он.
– Ну, а все-таки, каково? – спросил я.
– Никаково, – сказал он.
– Каково вам? – спросил я еще раз.
– Никаково, – сказал он, – мне никаково.
Фрулофф
– Я… Фрулофф Иннокентий Маевич… – шепчет Фрулофф Иннокентий Маевич.
– Заполняйте ваш бланк молча, – говорит заполняющий рядом, – вы мне мешаете заполнять.
– А вы, пожалуйста, локоть уберите, – говорит Иннокентий Маевич, – уберите-ка свой локоть со стола.
– Если я свой локоть уберу, – говорит заполняющий рядом, – как же я тогда писать буду?
– А если я шептать не буду, как же я тогда писать буду?
– Мне совсем неинтересно знать, что вы Фрулофф, – сказал Петров.
– А мне – что вы Петров, – сказал Фрулофф.
Он видел бланк Петрова.
Какой-то щупленький парнишка в маечке говорит:
– А может, он суфлер? Привык шептать, и все.
– Да, я суфлер, – сказал Фрулофф.
– Я, значит, угадал! – обрадовался парнишка.
Но никто не поверил. Суфлер! Так уж и суфлер! Что еще за суфлер? Быть не может. Так уж угадал!
Ну суфлер так суфлер. Ну, Фрулофф, мало ли… ну и бог с ним. Некоторые на него косились: суфлер не суфлер? А потом коситься перестали, раз не космонавт. И все же известного артиста даже чаще встретишь, чем суфлера. А тут этот Фрулофф… суфлер… А может, он заслуженный суфлер?
Петров косился на Фрулоффа, все косился – взял да пересел. Раз здесь нотариальная контора, а не опера. Сел на другое место.
Фрулофф бланк написал, очереди своей дождался и подал лист в окошко.
– Вы чего тут написали? – спросили из окошка.
– Я… Фрулофф, – начал было Фрулофф.
В конторе засмеялись.
– Ну, а дальше? – спросили из окошка.
И Фрулофф продолжал:
– Иннокентий Маевич…
– Да я не об этом, – сказали из окошка, – ну, а дальше-то, а дальше-то что вы написали? Вы все выдумали.
– Как это выдумал? Кто? Я?
– Не я же это писала. Не по форме у вас написано, понимаете? Да и вообще неясно.
– Как же так неясно? Я писал…
– Что вы написали, полюбуйтесь, – ерунду. Вот что вы написали: я, Фрулофф Иннокентий Маевич… суфлер…
– Два эф, – сказал Фрулофф. – В конце.
– «Суфлер» не надо, – продолжали из окошка. – Да будьте вы хоть кондитером или сапожником – это не имеет значения: понимаете? В данном случае это значения не имеет.
– Я? – спросил Фрулофф. Совсем уж невпопад.
– Да, да, не я же, вы! Дальше что вы написали, отдаете себе отчет? Пропустим… это же как можно! Ну что вы доверяете? Кому? Вы тут ничего не написали. Вон там под стеклом образцы, перепишите, и… У вас не по форме все.
– Как не по форме? Скажите, что неправильно, я перепишу, – сказал Фрулофф.
– Да у вас тут все неправильно. Буквально все.
– Как – все?
– Надо смотреть каждое слово, – сказали из окошка, – число сегодня какое? Идите и пишите. Хватит мне с вами. Взрослый человек. Я вам все объяснила. Все! Товарищи, помогите ему написать…
Кто-нибудь помогите, очень уже непонятливый человек попался.
Петров вдруг предложил:
– Не стоит друг на друга обижаться, право, товарищ Фрулофф. Давайте я вам напишу, если уж на то пошло.
Фрулофф долго смотрел на Петрова.
– На что пошло? – спросил Фрулофф.
– Действительно, непонятливый какой-то, а еще суфлер. Ну, что там у вас такое?
Фрулофф протянул бланк Петрову.
– Нужно взять новый бланк, – пояснил Петров, давайте я возьму.
– Я? – спросил Фрулофф.
– Ну, вы возьмите, все равно.
– Я не возьму, – сказал Фрулофф.
– Что вы хотите, не пойму? Да ну вас, ей-богу, в конце-то концов!
Петров стал раздражаться.
Парнишка в маечке сказал:
– Чего он, действительно, баламутит? Человек для него старается, а он баламутит.
Визгливо сказал, обращаясь ко всем. Но Фрулофф на него никакого внимания не обратил.
Парнишка суетился. Уговаривал:
– Напишут вам. По форме. Ну? Садитесь. Вот сюда. По форме все напишут. Ну?
Тогда Фрулофф повернулся и вышел из конторы. И тут вдруг Петров прочел, что было написано Фрулоффым. Петрова затрясло. От смеха. Он чуть не упал.
Там было написано такое…
И парнишка заглянул. Написанное Фрулоффым его удивило.
– И как это она, в окошечке-то, еще вежливо с ним разговаривала, ничего себе…
Петров сказал:
– Черт знает… слов не нахожу… ей-ей, не могу, ну и ну!
– Да разве можно с таким человеком так долго разговаривать! – не унимался парнишка.
Он выбежал на улицу и крикнул вслед Фрулоффу: – Ты что, одурел?
– Обиделся… – сказал Петров. – Ну, надо же…
– Да, может, он и не суфлер… – вздохнул парнишка.
– А кто же он?
– Ну и суфлеффф… вот те суфлер… суфлер… – Парнишечка вздохнул.
Другие подошли. Прочли. И контора от смеха перекосилась.
От автора: к сожалению, меня тогда не было в этой конторе, и я не знаю, что там было написано.
Жаль…
Пристани
В возрасте пяти лет я преспокойно прошел по карнизу пятого этажа. Меня в доме ругали и даже побили за то, что я прошел по карнизу. Я убежал из дома и добрался до города Сыктывкара. Там я поступил на работу в порт. Хотя мне было всего пять лет, но я уже крепко стоял на ногах и мог подметать исправно пристань. Мне едва хватало на хлеб, но через месяц я подметал две пристани в день, затем три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Через год я подметал двести семьдесят пристаней. Мне стало уже не хватать пристаней, для меня срочно строили новые, но я успевал подмести их раньше, чем их успевали построить. Дело дошло до того, что я подметал те пристани, которые были еще в проекте и которых в проекте не было. Папаша, узнав о моих достижениях, не скрывая восторга, воскликнул:
– Молодец! Пробился в люди.
О чемодане
Две старушки беседуют на углу:
– Ну как, твой сынок уехал?
– Чемодан, понимаешь, ему купили, а он взял с собой рюкзак. Чемодан-то ему оказался не нужен, а деньги-то ведь текут… Куда теперь чемодан-то использовать? Ведь в карман не положишь – торчит в углу комнаты, весь пейзаж портит. День и ночь кошка на нем сидит. Будто для кошки его купили. Все дни чемодан у меня в голове. Чемодан, он чемоданом останется – и ничего для него не придумаешь нового. Если бы, например, стол, или шкаф, или, к примеру, диван какой, так на диване сидеть еще можно. А чемодан не пригоден к этому. Горе мне с чемоданом! Напишу Ваське: мол, приезжай, совершенно его пристроить негде. Загонит меня чемодан в могилу.
– А ты под кровать положи.
– Да ты что, с ума? Для того разве мы чемодан купили, чтобы его под кровать пихать? Упаси бог, лучше пусть чемодан на виду стоит, чем под кроватью пылится. Чего доброго, про него забудешь, так он и простоит там тысячу лет. Ничего себе ты придумала! Эдак выходит, их покупай, а потом под кровать запихивай? Спасибо тебе на здоровье!
– А ты попробуй его на шкаф. Со шкафа небось видно будет.
– Чемодан у меня ведь шире шкафа. Тогда шкаф надо на чемодан поставить. Только не принято так у людей, чтобы шкафы ставили на чемоданы.
– Так что же тебе с ним делать?
– В том-то и дело, что нечего делать. Вопрос ведь в это и упирается. Оттого и мучаюсь. Спать не могу. О чемодане все рассуждаю. Потому что ежели он не нужен, так и покупать его было не нужно. У меня во всем должен быть порядок. И чемоданы на месте, и все как положено.
– Да, тяжелый вопрос.
– А я об чем? Конечно, тяжелый. Кабы легкий был – делов-то мало. С чемоданом этим мозгами закрутишь. Поди попробуй управься. Так, глядишь, каждый себе чемоданов накупит… А к чему они? Ясное дело, что ни к чему.
– Так что же ты думаешь делать?
– Право, я и не знаю. Серьезная тема. Ну, приходи вечером, поговорим.
Я зашел бы к вам
Если бы я знал, куда открывается ваша дверь… я зашел бы к вам. Но я не знал этого.
Жена говорит:
– Пойдем сходим к ним…
А я ей говорю:
– А дверь?
Она говорит:
– Что – дверь?
– Ты знаешь, куда она открывается?
– Нет, – говорит она, – не знаю.
– Вот в том-то и дело, я тоже не знаю.
– Как жаль, значит, мы не пойдем к ним в гости.
– Нет, почему же? Мы сходим, надо только узнать заранее, в какую сторону открывается дверь.
Я тебе – ты мне
– Дай то-то.
– На, но помни, что я тебе дал.
– Дай теперь ты то-то.
– Не дам.
– А помнишь, я тебе дал то-то?
– А зачем ты дал, ты не давал бы.
Стук
Я ждал, когда нам починят крышу.