Припев будто бы звучал настырнее. «Lucy in the sky», – старательно выпевал Джон.
Сосиска повернулся ко мне, в глазах у него стояли слезы.
Я взял мини-альбом Magical Mystery Tour и пролистал спрятанную в обложке брошюрку, похожую на детскую книжку. Сосиска поставил I am the walrus.
Текст был совершенно бессмысленный.
– Наверное, лучшая у Джона Леннона, – сказал Сосиска.
Я почти два часа там провел, а потом собрался уходить.
– До понедельника. – Он пожал мне руку. Что-то многовато торжественности. Видно, Сосиска решил сменить пластинку и снова превратиться в учителя.
Я вышел и, пройдя несколько метров, обернулся. Сосиска стоял на кухне, возле окна.
Я успел в магазин пластинок до закрытия. Была суббота, и все магазины работали до семи. Покупать я ничего не собирался, но до автобуса оставалось еще двадцать минут, а мне нравилось перебирать пластинки. Среди синглов самым популярным был «Только для твоих глаз» Шины Истон. Мы как раз недавно посмотрели фильм про Бонда. В коробке со скидочными пластинками лежал сингл Майкла Джексона Don’t stop ‘til you get enough. Он вышел пару лет назад, но свои десять крон вполне стоил. Я положил пластинку на стойку, и продавец подошел за деньгами.
Но бумажника в заднем кармане не было. К горлу подступила тошнота. Я обыскал карманы «битловской» куртки. Пусто. Посмотрел на пол. Ничего.
Столешница. Компот. Когда Сосиска налил мне компот, я как раз убирал бумажку с адресом в кошелек. А кошелек я потом положил на столешницу.
– Вот хрень, – пробормотал я тихо, но продавец все равно услышал.
– Что-то случилось?
– Простите, я бумажник забыл.
Оставив Майкла Джексона на стойке, я выскочил из магазина. Возвращаться к Сосиске не хотелось, но без денег в автобус меня не пустят, так что выбирать не приходится. Если же позвонить домой, мама распереживается и вполне может даже слечь на несколько дней. Впрочем, монеток для телефона-автомата у меня все равно не имелось.
В окнах Сосискиного дома было темно. Наверное, Сосиска куда-нибудь вышел. Я было развернулся, но что-то удержало меня. Я постучался в дверь. Никто не откликнулся. Постучался снова. Тишина. Вот непруха. Я спустился с крыльца, но тут вдруг меня осенило: я вернулся к двери и взялся за ручку. Дверь была не заперта. Я растерянно замер, вглядываясь внутрь, в темный коридор. Раздумывал, не крикнуть ли, но промолчал. Посомневавшись, я все же вошел в дом. Кошелек-то надо возвращать.
Дверь за моей спиной захлопнулась, и я очутился в кромешной темноте. Я прислушался. Нет, ничего. Ориентироваться было непросто, но я вспомнил, что кухня расположена с правой стороны, и вскоре нащупал наконец ручку двери, правда, сперва повалил вешалку с одеждой.
В эту же секунду возле дома притормозила машина. Я замер и затих. Хлопнула дверца, а потом послышались быстрые шаги. Затаив дыхание, я ждал, что входная дверь распахнется.
Но нет, шаги стихли, и в коридоре вновь повисла тишина. Я выдохнул, осторожно взялся за ручку и толкнул кухонную дверь. В кухню добирался свет фонаря с улицы, так что тут было не совсем темно. Мой бумажник лежал на столешнице. С облегчением вздохнув, я схватил бумажник.
– Ты чего это вытворяешь?
Я вздрогнул, ноги подкосились. Сосиска сидел возле окна на табуретке. В слабом свете фонаря я разглядел его профиль. Он, похоже, все время там просидел. Значит, он слышал, как упала вешалка и как я крадусь по коридору, словно какой-то горе-грабитель. Чего ж он не открыл, когда я стучался?
– Простите, я у вас кошелек забыл, – для убедительности я взмахнул кошельком, – а других денег на билет у меня нету.
Он вдруг заулыбался.
– Садись. Еще про «Битлз» поболтаем. Там в холодильнике компот остался. – Он говорил как-то иначе. Увереннее. На столе перед ним стоял стакан, содержимое которого по цвету напоминало уже знакомый мне грушевый компот, но я был уверен, что себе он налил чего-то другого. Ситуация мне не нравилась.
– Простите, – сказал я, – но мне на автобус надо.
– А он когда?
– В полдевятого, – брякнул я, не подумав, и тотчас же пожалел, что не соврал.
– Тогда у тебя полно времени.
Он встал и открыл холодильник. Убогая лампочка осветила Сосискино лицо. Оно блестело от пота, волосы прилипли ко лбу. Сосиска вытащил кувшин с компотом и закрыл дверцу. В кухню вернулась темнота. Сосиска вытащил из мойки мой грязный стакан и поставил его на стол, а мне показал на вторую табуретку:
– Да ты давай, садись.
Больше всего мне хотелось свалить оттуда, но выбора не было, и я послушался. Сосиска налил мне компота.
– Это же чудесно! – Он уселся на свою табуретку и поднял стакан. – Выпьем!
Он чересчур фамильярничал, но я поднял стакан, и мы чокнулись.
– За «Битлз»!
– За «Битлз»! – повторил я, ерзая.
Мы выпили, после чего просто молча сидели. Молчание давило на меня. Мне приспичило в туалет, но говорить об этом я не хотел. Луч света с улицы выхватил из темноты лицо Сосиски. Взгляд у него затуманился. И долго нам еще так сидеть?
– Может, свет включим? – Я огляделся, высматривая выключатель. – Тут чего-то темновато.
– А по-моему, все и так видно.
Вообще-то в его словах была доля правды, хотя про «все видно» – это он загнул. Я ерзал на табуретке. Сосиска вытащил пачку табаку и положил щепотку на бумагу, чуть просыпал по дороге, но просто смахнул просыпанное на пол. Потом он умело, пожелтевшими от курева пальцами, свернул самокрутку, облизал обмазанный клеем краешек и прикурил лежавшей на подоконнике зажигалкой. От дыма у меня защипало в глазах.
– А ваша жена ушла куда-то?
Сосиска запрокинул голову и расхохотался:
– Моя жена? Пия? Моя любимая датчанка Пия?
Я промолчал, и он рявкнул:
– Ты о ней, что ли?
Он говорил так злобно, что я испугался и замешкался с ответом.
– Ты о ней, да? – повторил он с прежней злобой.
– Я просто спросил. Не хотел вас обидеть. – Я вскочил, пока он не успел ничего сказать. – Я пойду. Я забыл в магазине пластинку. Майкла Джексона.
На это он ничего не сказал, но, наверное, понял, что все магазины уже давным-давно закрылись.
– А как там твой план увидеть всех оставшихся в живых битлов? Есть что-нибудь новенькое? – этот вопрос Сосиска задал, когда я уже направлялся к двери.
Глаза у меня уже привыкли к темноте, и я разглядел, что он больше не злится, а даже улыбается. Может, ему стыдно, что он разозлился, и теперь он хочет спасти ситуацию. Я слегка успокоился и решил ответить правдиво:
– Да ничего особо нового. В моем возрасте мне за границу одному не выехать. Придется подождать, когда стану чуть постарше.
– Постарше… Да, постарше ты станешь, в этом уж будь уверен, – он помолчал. – Может, мне с тобой съездить?
Что он шутит, я понял, но вопрос все равно прозвучал неожиданно, и что отвечать, я не сразу придумал. Ведь Сосиска, как ни крути, мой учитель.
– Может, и да, – наконец пробормотал я.
Он засмеялся, но тут же закашлялся, так сильно, будто того и гляди выкашляет легкие. Выглядело жутковато. Когда кашель успокоился, Сосиска встал, сплюнул в раковину и смыл плевок.
– Уходишь?
– Ага. – Я выскользнул в коридор, споткнулся о разбросанную по полу одежду и выскочил на улицу.
Едва оказавшись за воротами, я остановился, расстегнул молнию на брюках и с облегчением наблюдал за желтой струей, бьющей прямо в соседские кусты.
– Вы живете в эпоху грандиозных изменений, и это десятилетие можно вполне обоснованно назвать десятилетием прогресса, – директор на сцене не на шутку разошелся, – подумать только – в этом зале сидят ученики, у которых есть собственный компьютер!
Фруде расправил плечи, и меня охватила гордость за него. У него был «Коммодор 64», куча английских компьютерных журналов, и он умел программировать. Мне самому программирование было до лампочки, но компьютерные игры я вполне себе уважал. Фруде же, наоборот, мог целый вечер просидеть за программой, которая умела бы вычислять толщину стальных балок. Некоторые его интересы я вообще не понимал, но они мне нравились. Это было в определенном смысле круто.
– За время вашей учебы человечество запустило в космос корабли, и, возможно, еще до того, как вы уйдете на пенсию, слетать в космос будет таким же обычным делом, как съездить на юг.
Я посмотрел на Бригта – единственного из моих приятелей, кто побывал на настоящем юге. Он рассказывал, что девушки там загорают без лифчиков, и даже показал большой каталог с фоткой отеля, где они жили. Там были пальмы, пляж и синяя вода. Я не раз пытался представить, каково это – лежать на пляже, когда вокруг – девушки без лифчиков, но фантазии моей не хватало. По сравнению с этим любые космические корабли меркнут.
До переезда на Ролвсёй Бригт жил в Осло. Мне хорошо запомнился тот день, когда он у нас появился. Это случилось весной, в понедельник. Первый год в старшей школе. Мы пришли на первый урок, а Бригт уже сидел за партой. Он встал, вежливо поздоровался с нами и по очереди пожал каждому руку. Мы к такому не привыкли. Но было в Бригте и нечто притягательное. Что-то, чего недоставало мне самому. И спустя всего неделю мы с Фруде уже направлялись к нему в гости.
Мы заехали в ворота, и я благоговейно оглядел огромный белый дом, где жил священник. Сразу за живой изгородью начиналось кладбище. Сквозь дырку в кустах я увидел женщину, сидевшую на корточках перед могилой. Да уж, если ты сын священника, темноты тебе лучше не бояться.
Комната Бригта располагалась на втором этаже и была намного больше моей, с модными коричневыми занавесками и коричневым покрывалом на кровати, а в углу стояли два потертых кожаных кресла. Возле стены стояли три гитары – электрогитара, бас-гитара и обычная. Рядом с креслами я увидел орган Хаммонда. Впрочем, «хаммондом» мы называли «ямаху», однако клавиши у него были в два ряда, а еще орган был оснащен всякими кнопками, отвечавшими за различное звучание и ритм.
– О, круть, – все эти инструменты явно произвели на Фруде немалое впечатление, – и ты на всех играть умеешь?
– На гитаре и басах лучше всего. Папа отправил меня заниматься музыкой, когда мне шесть лет было. Он-то думал, я буду выступать в ансамбле христианской молодежи, но я отказался. А орган мне отдала одна из теток после переезда сюда.
– У нас тоже есть «хаммонд», – сказал Фруде.
Родители Фруде выиграли орган Хаммонда в спортлото, когда мы учились в четвертом классе, и с тех самых пор Фруде каждый четверг посещал уроки музыки, которые давала одна пожилая дама.
На полке стоял старенький проигрыватель, а рядом выстроились пластинки и синглы. В другом углу на столе примостился маленький телевизор – такой я только на картинке видел, в журнале. Его можно было выиграть, если участвовать во всяких конкурсах, когда ответы посылаешь по почте.
– Черно-белый, – Бригт перехватил наши взгляды, – этой настольной антенной он только НРК[2] ловит, а чтобы шведов посмотреть, надо вниз спускаться.
– Все равно круто, когда телик прямо в комнате, – восхитился Фруде.
Я взял электрогитару.
– Можно?
Бригт кивнул, включил усилитель, и комнату заполнил тихий гул. Я попытался изобразить несколько аккордов, но выходил какой-то скрежет. Видать, электрогитара – это не то же самое, что обычная, вроде той, что есть у меня дома. Бригт забрал у меня гитару, настроил ее и прибавил звук. Гул усилился. Он растопырил пальцы на левой руке так, как будто собирался взять G, но даже я понял, что это не обычный G.
Бригт вытащил из кармана плектр.
– Ты вроде по битлам фанатеешь?
Я кивнул.
Он провел пальцами по струнам, и в комнате не осталось места, куда не проникал бы этот сочный аккорд. Он до самых печенок пробирал. Из-за верхних высоких нот аккорд казался каким-то незавершенным, будто повисшим в воздухе.
Бригт вопросительно посмотрел на меня.
– A hard day’s night, – решил я.
Он кивнул, еще раз взял тот же аккорд и запел:
Не Джон Леннон, конечно, и голос потоньше и хрипловатый, но спел хорошо. Последний аккорд повис в воздухе, после чего Бригт принялся перебирать струны. Как в оригинале.
– Круто! – похвалил я. – Можно попробовать?
Я взял гитару и уселся на кровать. Бригт показал, как правильно держать руку, но струны опять мерзко заскрежетали.
– Ты сильнее дави.
Я напряг пальцы так, что они побелели, снова ударил по струнам – и да, вот он! Волшебный аккорд. Тот самый, что, наверное, стал визитной карточкой битлов.
Фруде сел возле «хаммонда» и взял несколько аккордов. Я рот разинул от удивления: я столько раз просил его сыграть, но он всегда отказывался.
Сейчас он наклонился вперед, и пальцы его побежали по клавишам, а из «хаммонда» полилась простая выразительная мелодия, грустная, но красивая.
– Знаете, что это? – спросил Фруде, не прекращая играть. Я покачал головой. – Whiter shade of pale[3], – сказал Бригт, – классика.
Похоже, Бригт знал о музыке больше других, и мне стало стыдно, что я не в курсе.
Он взял бас-гитару и принялся подыгрывать. Как он, однако, шарит в музыке! После второго проигрыша Бригт запел:
Фруде заулыбался, а Бригт продолжал:
От этой песни мне почему-то сделалось грустно.
Потом мы с Фруде уселись в кресла, а Бригт расположился на кровати и принялся наигрывать гитарное соло к Stairway to heaven. Да, именно этого сейчас и не хватало.
– Ты верующий? – спросил Фруде.
Бригт перестал играть и посмотрел на Фруде.
– Нет, я атеист.
Хотя он и был сыном священника, я почему-то не удивился.
– Но у тебя ж отец священник. Как же так вышло? – не отставал Фруде.
– Раньше я думал, что все живое создал некий бог, но сейчас ученые запросто могут создать жизнь в пробирке: смешивают водород, кислород и азот, пропускают электрический заряд – и бац! – Бригт щелкнул пальцами – Вот и люди так же появились.
– А твой отец знает, что ты в Бога не веришь? – спросил я.
Бригт покачал головой и отвел взгляд:
– Нет.
Потом он поставил пластинку. «Битлз», «Белый альбом». Шум самолета, идущего на посадку в Москве. Я представил, как к самолету подают трап, Пол Маккартни появляется в дверях и поет: Flew in from Miami Beach BOAC, didn’t get to bed last night.
– А Юлия верующая, – вырвалось у меня.
– Юлия? – Фруде озадаченно уставился на меня.
– Ну Юлия, из нашего класса, – нехотя объяснил я, – она верующая.
– Да я знаю, а чего это ты вдруг про нее вспомнил?
Вообще-то я только о Юлии и думал, но прежде, чем я нашелся с ответом, Бригт спросил:
– Ты влюбился? – Он спросил это серьезно, без издевки. Как будто мы были старше, чем на самом деле. Но мне все равно стало не по себе, и я покраснел.
Я кивнул.
– Серьезно? – выпалил Фруде.
Я снова кивнул. Они засмеялись, но незлобно и необидно.
– Вот ты попал, – сказал Фруде, – придется тебе в церковь почаще ходить и душу спасать.
Они опять засмеялись, и я с ними.
– Ну и ладно, – согласился я, – я все равно собирался первое причастие проходить.
Мы помолчали, и я решил сменить тему.
– Можно возьму переписать? – Я взмахнул конвертом от «Белого альбома».
– Ясное дело, – разрешил Бригт, – только смотри не поцарапай.
Тем же вечером я сидел у себя в комнате и разглядывал коллаж, вложенный в конверт с пластинкой. В доме было тихо. Все остальные уже легли. Я раздумывал, спит Юлия или нет. С одной из фотографий на меня смотрел стоящий у окна голый Пол Маккартни.