В доме воеводы всё было жирное да толстое — и собаки, и слуги, и приживалки, и воеводины дочки, и сама воеводиха. Даже мышей так распирало от обжорства и сытости, что они катались по полу, словно маленькие серые бочонки. Жрали мыши до отвала и часто не могли пролезть назад в нору — надутый живот не пускал.
Двери смазывали жиром — чтобы не скрипели. Половицы натирали жиром — чтобы блестели, замки сундучные — чтобы не ржавели. В доме всё было словно салом облепленное — липучее да скользкое.
Ярёмка, невзрачный плешивый мужичонка в рваном зипуне и старых лаптях, приведён был в боярские покои. Он сел на пузатую, блестящую в мерцании лампад лавку. Лавка оказалась скользкой. Ярёмка чуть с неё на пол не съехал. Однако приноровился, усидел.
Тепло разморило Ярёмку. Вздремнул в полглаза. Не услышал, как вошёл воевода.
Воевода был строен и статен. Чужим казался в своём толстом и жирном доме. Борода расчёсанная — серебро с золотом. Ходил легко — половица не скрипнет.
Ярёмка сквозь сладкий, липкий полусон увидел вдруг перед собой сверкающую, холёную воеводскую бороду, сноровисто соскользнул с лавки, поклонился так истово, что чуть в живот боярину головой не въехал.
— Ну, холоп, что скажешь? — спросил ласково воевода.
Ярёмка заговорил сбивчиво, то и дело жалуясь на нищету свою, стараясь выклянчить у воеводы подачку поболе.
Воевода сел на лавку под образа. Поглаживал бороду пальцами, думал, Ярёмкин рассказ в порядок приводил.
Получалось любопытно: холоп Ярёмка, который не пахал, не сеял, а был на оброк отпущен — добывал себе пропитание, а хозяину деньги где мог и как хотел, — кажется, опять богатое дело нащупал. Ловкий малый этот холоп! Который раз князю хорошие деньги приносит!
Подобрали замерзающего Ярёмку на дороге скоморохи. Отогрели, отпоили. Назвался Ярёмка нищим, чтоб легче в доверие к своим спасителям войти.
День за днём, село за селом — привыкли скоморохи к «нищему».
А Ярёмка зря времени не терял, всё разнюхивал, да подслушивал, да присматривался: нет ли у ватаги денег накопленных, не замышляют ли весёлые люди какого дела выгодного.
Разнюхал Ярёмка, что деньги у ватаги есть. И немалые.
Скоморохи бывали разные. Одни имели хозяйство в каком-нибудь селе и бродили только зимой — подрабатывали.
Другие, как трава перекати-поле, бродяжили всю жизнь, стараясь к старости хоть что-то на жизнь скопить. У таких скоморохов всегда всё имущество при себе — случалось, что и деньги попадались. Но с ватагой Потихони дело обстояло особо.
Ей были доверены деньги-выкуп, собранные многими скоморошьими ватагами, чтобы в городе Колядец у боярина Безобразова выкупить скоморохов.
Бояре да воеводы часто так делали: заманят к себе ватагу в дом да и посадят в яму. Потом объявляют: платите выкуп, тогда снова белый свет увидите.
Случалось, если у скоморохов дела хороши были, они откупались.
Но чаще всего приходилось весёлым людям работать на боярина или воеводу до тех пор, пока тот не смилостивится, не вернёт им волю. Иногда, когда пленённые скоморохи долго не могли получить свободу, за них платили выкуп их товарищи.
Вот на ватагу, которая несла выкупные деньги, и наткнулся холоп Ярёмка…
— Деньги у бродяг отобрать нужно, — в который уж раз повторял Ярёмка.
— Но почему они к Безобразову выкуп несут? — задумчиво молвил воевода. — Скоморохи, почитай, не только у этого боярина в яме сидят. Слышал я, у князя Шуйского целая ватага в остроге заперта… И у боярина Шереметева тож.
— У Безобразова в яме сидят люди особые, — пояснил Ярёмка. — Там гусляр знаменитый да певец какой-то… Старцы почтенные. Им самим на волю не выкупиться. Вот и решили скоморохи сообща их вызволить. А боярин, видно, о том прослышал, выкуп заломил невиданный.
— Где ж у твоих скоморохов деньги запрятаны? — оживился воевода.
— Не вели казнить, воевода-батюшка, не ведаю! — испуганно ответил Ярёмка. — Знаю точно — при них. А где, у кого — того не ведаю.
— Хоть у самого медведя под шкурой — всё одно отыщем! — весело сказал воевода и встал со скамьи. — Заманим сюда, в дом, а уж отсюда им не выбраться…
— Ватага, боярин, не простая, — поклонившись, произнёс Ярёмка. — Народ подобрался хитрый, бывалый, кабы не учуяли подвоха.
— Знаю, знаю, чем их привадить, — усмехнулся воевода. — Поди, холоп, к ним да скажи, что у меня в яме, под домом, с прошлой масленицы скоморох сидит, слепой старик. Если ватага меня потешит, я его на волю выпущу. А не придут они сюда, я старика нынче же заживо велю собакам скормить.
Довольный выдумкой, воевода ласково погладил бороду и пошёл к двери.
Ярёмка склонился в низком поясном поклоне.
— За верную службу награжу тебя по-царски! — сказал с порога воевода. — Иди зови скоморохов! Да чтоб про обман не догадались, смотри!
— Всё сделаю, боярин, — бойко ответил Ярёмка. — Есть у меня верный человек для таких дел…
Ярёмка выскользнул из ворот воеводского дома и затаился, оглядывая улицу, меж двух толстых брёвен забора.
Кроме двух пьяных, которых шатало от дома до дома, никого на улице не было.
На площади слышалась музыка — скоморохи кончили своё выступление.
А с воеводского двора доносились звон оружия, топот ног, возбуждённые голоса стражников — скоморохам готовили встречу. И эти звуки были для Ярёмки слаще любой музыки. Он тихонечко рассмеялся, представив себе, как скоморохов по рукам и ногам свяжут да батогами им рёбра посчитают.
ВАТАГА ДРУЖНЫХ
У всякого скомороха свои погудки.
Когда медведь в последний раз обошёл зрителей и шляпа в его лапах зазвенела медью, скоморохи направились к кружалу.
— Там, где народ кружит, там блин с брагою дружит! — кричал Петруха. — Для тех и кружало, кто ест немало!
Под музыку домры, гудка и бубна скоморохи вошли во двор, где стояли длинные столы. Клубы пара наполняли кружало — стряпухи едва успевали выносить стопы блинов из кухни.
— Скоморох песню спел да в кружало сел, — не унимался Петруха, — съел три короба блинов, три корзины пирогов, возок калачей да два чугунка щей!
Скоморохам дали место. Какие-то подгулявшие мужики тотчас же принялись кормить медведя. Михайло ловко подхватывал блины когтистой лапой и отправлял их в пасть.
— Не портите зверя! — кричал рыжий поводырь. — Обкормите!
— Ничего! — хохотали гуляки. — Брюхо тестом не испугаешь! Должен зверь праздник почувствовать? Эй, ещё свеженьких!
Потихоня аккуратно положил свою дубинку-бревно на снег, снял старую войлочную шляпу, и его седая голова сверкнула на солнце.
— Гляди-ка, гляди, — крикнул кто-то, — бородища как смоль, черным-черна, а голова что снегом обложена!
— Чудно! — подтвердил другой голос.
— Чего ж тут чудного, — пробасил Потихоня, — волосы на голове на двадцать зим, почитай, старше бороды. Вот и смекай!
И он принялся за еду.
Скоморохам не давали есть спокойно. К ним то и дело обращались с просьбами. Одни просили высмеять скупого хозяина, другие жаловались на суровый нрав и жадность воеводы, третьи рассказывали о проделках полонских попов и купцов — торговых гостей.
— Веселей, храбрей, не жалей новостей!.. Поели, закусили да вору-купчине нос своротили! — балагурил Петруха, успевая, по обыкновению, делать три дела сразу: говорить, слушать и есть.
…Каждый из дружной ватаги скоморохов был по-своему интересен.
Потихоня походил на былинного богатыря. Могучие плечи, шея как бочонок, грудь словно столетний дуб — не обхватишь. На ладонь он ставил салазки с двумя ребятишками, и ещё на ней место оставалось.
Съедал Потихоня в один присест пять дюжин блинов, а за вечер осушал бочонок с брагой.
Великана силача знали многие, о его делах даже гусляры певали.
Был Потихоня честен, прямодушен, смел, за товарища шёл в огонь и в воду не раздумывая. Многие скоморошьи ватаги делали его своим атаманом и никогда в этом не раскаивались. Ведь недаром говорится: «Атаманом артель крепка».
Родителей своих Потихоня помнил плохо — погубило их во время лихолетья войско царя-самозванца, что на Москву шло. Мальчика взяли скоморохи. При них он и остался, обошёл всю Русь, побывал и в дальних степях южных, и к студёному морю заворачивал.
Несколько раз воеводы да бояре предлагали Потихоне ратную службу — хотели сделать его стражником, воином.
Но силач отказывался — мирная жизнь была для него дороже всего.
Однако, когда однажды на город Глубынь напали враги, Потихоня первым пошёл в ополчение.
А потом, когда вороги были разбиты, снова стал скоморохом, снова начал бродить с ватагой из села в село, из города в город.
Известие о том, что боярин Безобразов посадил в яму знаменитых стариков скоморохов и держит их там, ожидая выкупа, привело кроткого и добродушного Потихоню в бешенство.
— Я ему, постылому бояришке, голову новую приставлю! — взмахнув своей богатырской дубиной так, что воздух засвистел, крикнул Потихоня.
А потом успокоился и сказал друзьям:
— Выкуп собирать нужно! Сколько скоморохов эти старики выучили, сколько людей спасли, на ноги поставили, а теперь о них и печься некому? Выкуп соберём со всех ватаг — отдадим боярину, чтоб он нашими деньгами подавился!
Потихоня сам обошёл ватаги, бродившие поблизости, посылал воспитанника своего Петруху к атаманам тех ватаг, которые ушли на юг, на Украину.
Скоморохи охотно откликнулись на призыв Потихони и собрали выкуп.
— Нужно скорее к Безобразову идти, — решили атаманы на совете, — только чтоб о деньгах не ведала ни одна чужая душа, а то ещё ограбят по дороге. Для такого дела ватагу требуется собрать особую, дружную…
Потихоня решил взять с собой троих. Это были верные сотоварищи, испытанные долгой дружбой: медвежий поводырь, которого все звали просто Рыжим; жонглёр и фокусник, по прозвищу Грек; Петруха, воспитанник Потихони.
Из-за малого своего роста Петруха казался почти мальчиком. На самом же деле он десять зим уже ходил в скоморохах, всей премудростью овладел.
Совсем малышом подобрал его Потихоня на лесном пожарище.
Сгорела заимка, погибла в огне вся Петрухина родня. Так бы и умер мальчонка в лесу дремучем, не пройди в тот день по тропке лесной ватага. Потихоня словно себя в Петрухе увидел: пригрел сироту. Так и стало на Руси одним скоморохом больше.
Мог Петруха играть на любом инструменте, по канату ходить, плясать, петь, даже медведя водить. Любил Петруха баять — рассказывать. Такого иной раз напридумывает — хоть плачь, хоть смейся, а уж спать не будешь до утра.
— Пойдёшь с нами, — сказал Потихоня Петрухе. — Дело нас ждёт непростое, лишних ушей да глаз нам не нужно в ватагу. Будешь «козой»!
«Козой» у скоморохов назывался подручный при медвежьем поводыре, тот, который изображал из себя «козу» и бодал медведя.
Петруха стал знаменитой «козой» ещё в то время, когда только начинал скоморошить, — зимы через три после того как его взял с собой Потихоня.
Как-то раз князь затеял большой пир. Пригласил гусляров, гудошников, домрачеев, бахарей, поводыря с медведем.
Решил князь позабавиться: напоил до бесчувствия поводыря да и подменил медведя — вместо учёного посадил на цепь дикого, недавно в княжеских лесах пойманного. Пока поводырь спал мертвецким сном, Петруху заставили быть «козой».
И начал Петруха бодать дикого медведя! Да так, что медведь испугался было, бежать хотел. Потом, конечно, косолапый оправился, начал Петруху гонять. А мальчонке невдомёк: он подмены-то и не приметил. Ведь медведь чужой был, незнакомый — не разберёшь.
Как на грех, цепь, что медведя возле стены держала, подалась. Паника началась — гости друг на дружку полезли, каждому спастись хочется.
А медведь прежде всего на «козу» метнулся — до того его Петруха рогами своими разъярил.
Тут Петруха понял, что шутки плохи, бежать от зверя нужно. Но прежде решил он своих товарищей-скоморохов спасти, дать им время в безопасное место укрыться.
Так ловко Петруха от зверя уходил — и по забору, и по жёрдочке, и по канату, что медведь его никак схватить не мог. И от бессилья своего только в ещё большую ярость приходил.
Тем временем и скоморохи, и гости, и челядь княжеская попрятались кто куда. Увидел Петруха, что во дворе нет никого, да и сам через стену — кувырк! — поминай как звали.
Князь, правда, потом мальчонку отыскали по-княжески наградил храбреца — дал ему новую шапку. Старую-то Петруха потерял, когда от зверя бегал.
А зверя этого князь решил скоморохам отдать.
— Кто хочет даром медведя получить, — сказал князь, — тот пусть меня утром и вечером потешает. Да этак всю весну, лето, осень и зиму.
В то время с Потихоней в ватаге ходил второй силач — Рыжий.
Он был потомственным скоморохом: и отец его, и дед — все скоморошили. Мечта была у Рыжего своего медведя заиметь. Поэтому он и согласился на княжескую «дармовщинку», остался при князе на целый год. Князя обучал песням, медведя — танцам и всяким наукам. Медведь оказался гораздо понятливей.
Через год князь посмотрел на медвежьи фокусы и повелел оставить Рыжего со зверем при себе ещё на год.
Но поводырь со своим косолапым учеником удрали из княжеских владений, да и были таковы.
Рыжий с медведем побывал и в дальних землях, у тёплого моря, где по-русски никто не говорил, и у немцев, и у франков — всюду необычайно умного медведя принимали с восторгом.
— Этот косолапый умён, как настоятель монастыря! — заявил один герцог, после того как Михайло показал «как поп свой приход благословляет».
А один немец никак не мог поверить, что медведь учёный:
— То человек в медвежьей шкуре!
И ночью полез проверять: настоящий ли медведь? Не снимается ли шкура?
Едва удалось Рыжему спасти от Михайлы любопытного немца…
Третий сотоварищ Потихони — тощий скоморох Грек — не помнил ни имени своего настоящего, ни племени.
Говорил он по-русски неплохо, однако на иноземный манер: всё вроде бы так, да не так. За это его и прозвали Греком.
Грек был великим фокусником. Он мог на глазах толпы превратить яйцо в курицу, а курицу зажарить прямо на ладони. Ловкость рук у него была необыкновенной. Вещи исчезали и появлялись в длинных проворных пальцах Грека словно по щучьему веленью.
Очень уж не любили и церковники и монастырская братия весёлых скоморохов. Кому охота идти в церковь, когда скоморохи народ веселят? Попы учат смирению, а скоморохи убеждают: не давай себя в обиду!
Поэтому словесные перепалки и потасовки между скоморохами и попами были делом частым.
— Язык нас кормит, он же и до беды доводит, — часто говорил Потихоня.
Не будь рассудительного Грека, плохо приходилось бы ватаге. Горячие головы скоморохов, того и гляди, могли довести друзей до беды.
Взять хотя бы поповскую и монашескую скуфейку — шапку особую. Если она надета на человека — значит, он священный сан имеет, его пальцем задеть нельзя. А если скуфейки нет на голове, так священник или монах по закону ничем от простых людей и не отличен.
Бывало, разгорячится Потихоня, забудет про то, что на попе скуфейка, тут и до беды недалеко. Ударь-ка, попробуй попа — сразу в яму попадёшь, в цепи закуют!