Я написал домой, после чего почувствовал, как они мне дороги и близки. Спустя еще две недели я уже мог выходить. Когда я был в хорошем расположении духа, природа являлась для меня источником восхитительных ощущений. Ясное небо и зеленеющие поля наполняли меня восторгом. Весна в тот год в самом деле была дивной: весенние цветы распускались на живых изгородях, летние – готовились расцвести.
Когда после непродолжительных странствий мы с Анри вернулись домой, я нашел следующее письмо от отца:
Дорогой Виктор! Ты, вероятно, с нетерпением ждешь письма. Каково будет тебе вместо ожидаемой радости встретить в этом письме только горе и слезы! Но как не поведать тебе о нашем несчастье? Я вынужден причинить боль моему любимому сыну. Я хотел бы подготовить тебя к этому ужасному известию, но это невозможно. Не стало нашего Уильяма, веселого и милого ребенка, согревавшего мое сердце своей улыбкой. Виктор! Его убили!
Не буду пытаться утешить тебя. Просто расскажу, как это случилось. В прошлый четверг я, моя племянница и оба твои брата отправились на прогулку. Вечер был теплый и тихий, и мы зашли дальше обычного. Уже стемнело, когда мы решили возвращаться. Но тут оказалось, что Уильям и Эрнест скрылись из виду. Они играли в прятки. Уильям побежал прятаться, но Эрнест никак не мог его найти.
Нас это очень встревожило, и мы искали его до самой ночи. Когда совсем стемнело, мы стали искать его при свете факелов. Элизабет также очень волновалась. Часов в пять я нашел свое дорогое дитя. Он был распростерт на траве, бледный и недвижимый, на шее его отпечатались пальцы убийцы. Элизабет безутешно рыдала. Она повторяла: «Боже, я погубила мое милое дитя!» Продолжая рыдать, она рассказала: «В этот вечер Уильям непременно хотел надеть на шею медальон с портретом матери». Вещица исчезла. Она-то, как видно, и соблазнила убийцу. Мы прилагаем все усилия, чтобы найти проклятого изверга, но пока безнадежно.
Приезжай, дорогой Виктор! Ты один сумеешь утешить Элизабет. Она все время плачет. Ведь это она своими руками надела на шейку Уильяма злосчастный медальон. Приезжай, Виктор! Если б ты знал, как мы ждем тебя.
Твой убитый горем отец
– Дорогой Виктор, не могу утешать тебя, – сказал Анри, – твое горе безутешно. Каким злодеем надо быть, чтобы погубить невинного малютку. Бедное дитя! Что ты намерен теперь делать?
– Немедленно ехать! Пойдем, Анри, закажем лошадей!
Невеселое это было путешествие. Сначала я торопился, желая поскорее обнять своих опечаленных близких, но с приближением к родным местам меня охватило недоброе предчувствие. Подъезжая, я по-прежнему оставался во власти горя и страха. Было уже очень поздно, постепенно совсем стемнело. Городские ворота оказались заперты, и мы не могли въехать в Женеву.
Мы пошли вдоль озера, мягкая шелковистая трава росла по обочинам. Мы решили остаться здесь до утра. Анри расстелил дорожный плащ и вскоре уснул. Я смотрел на звезды, и сон ко мне не приходил. Вдруг я различил в темноте фигуру, выступившую из-за ближайших деревьев. В лунном свете я ясно разглядел гигантский рост, немыслимый для обычного человека, омерзительную уродливость лица… Я его узнал. Передо мной был мерзкий дьявол, которому я даровал жизнь.
Что он здесь делал? Не он ли был убийцей моего брата? Едва эта догадка мелькнула в моей голове, она тут же превратилась в уверенность. Никто из людей не способен был загубить прелестного невинного ребенка. Убийцей мог быть только он. Чудовище быстро прошло мимо и затерялось во тьме. Никому не понять, какие муки я претерпел в ту ночь под открытым небом.
Рассвело, и мы поспешили в город. Ворота были открыты. Первой моей мыслью было немедленно отправиться в полицию. Но что я мог сказать? Я подумал, что мой рассказ сочтут за лихорадочный бред. Настолько он был неправдоподобен.
Около пяти часов утра я вошел в отцовский дом. Я велел слугам никого не будить и направился в библиотеку. Но вскоре туда вошел Эрнест. Он приветствовал меня с грустной радостью.
– Я надеюсь, что твой приезд подбодрит отца; он тает на глазах. И ты сумеешь убедить несчастную Элизабет, что она не виновна в смерти бедного Уильяма. Тем более теперь, когда преступник обнаружен.
– Обнаружен? Боже! Но это невозможно! Кто мог поймать его? Это все равно что поймать дикого хищника.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – возразил мой брат, – все обвиняют в убийстве Уильяма нашу соседку Жюстину.
– Как это может быть? – воскликнул я. – Жюстина! Такая добрая, преданная нашей семье, как она могла совершить столь ужасное преступление?
Эрнест так разволновался, что долго не мог говорить. Наконец он взял себя в руки и рассказал вот что:
– Тело бедного Уильяма обнаружили возле ее дома с темными следами пальцев на шее – его задушили. Но это еще не все. Одна из служанок взяла почистить платье Жюстины, которое было на ней в ночь убийства. В его кармане она нашла миниатюрный медальон с портретом нашей матери. Этих улик оказалось достаточно, и Жюстина взята под стражу.
В эту минуту в комнату вошел отец. Горе наложило на него глубокий отпечаток, волосы его совсем побелели. Я обнял его со всей нежностью.
– Милый отец! – сказал я. – Нет слов, чтобы вас утешить. Но скажу одно – вы заблуждаетесь, Жюстина невиновна.
– Дай бог! – сказал отец слабым голосом. – Я тоже не верю в это преступление. Суд будет сегодня, и я надеюсь, что ее оправдают.
Что я мог сказать? Если бы я поведал о демоне, которого создал, все сочли бы мой рассказ больной фантазией.
Вскоре к нам вышла Элизабет. Ее глаза были заплаканы.
– Меня убивает то, что я вчера по просьбе Уильяма своими руками надела на его тонкую шейку цепочку с медальоном, которая его погубила. Но я убеждена в невиновности Жюстины. Зная ее добрый, нежный характер, я могу в этом поклясться.
Мы провели несколько томительных часов: в одиннадцать должен был начаться суд.
Жюстина держалась с достоинством. Она была в трауре. Под влиянием скорби лицо ее приобрело особую красоту. Она казалась спокойной, хотя тысячи горожан смотрели на нее с ненавистью, поверив в ее злодеяние. Она пыталась оправдаться, но слова ее звучали неубедительно. О медальоне она вообще ничего не могла сказать. Она не понимала, как он мог попасть в карман ее платья. А речь обвинителя была беспощадной. Стечение обстоятельств говорило против нее.
Наконец выступила Элизабет:
– Если бы вы знали, с какой преданной, жертвенной заботой ухаживала Жюстина за больной госпожой Франкенштейн до самой ее смерти! После этого Жюстина осталась жить в нашем доме и пользовалась всеобщей любовью. Маленький Уильям любил ее, как самую нежную мать. Они были неразлучны. Она читала ему сказки, играла с ним в его любимые игры. Я без колебаний заявляю, что, несмотря на все улики против нее, я твердо верю, что она не виновата.
Голосование состоялось. К нашему ужасу, Жюстину осудили на смерть.
Не сумею описать, что я тогда испытал! Никакими словами нельзя передать того безвыходного отчаяния, которое овладело мной. Я ничем не мог ей помочь и потому должен был молчать. Я знал, что никто не поверит в ту истину, которую я мог бы поведать. Меня лишь сочли бы безумцем. Терзаясь сам, я видел глубокое горе Элизабет, горе отца и всей семьи. И все это было из-за меня.
Как тяжело мне было оставаться в моем родном доме! Ненависть к чудовищу сжигала меня. Я жаждал отнять у него жизнь, которую даровал ему так опрометчиво. Жюстина и Уильям погибли, а убийца остался безнаказанным, он на свободе и может совершить еще не одно ужасное преступление. Я с горечью простился с теми, кого любил больше жизни, и покинул отчий дом.
Я отправился верхом на лошади к долине Шамони. Потом я нанял мула, куда более выносливого на крутых склонах. Чем выше я поднимался, тем великолепнее становилась природа, меня окружавшая. Развалины замков на кручах, поросших соснами, бурная река Арв, текущая по перекатам, и наконец сверкающие вершины могучих Альп, гигантские ледники, великий Монблан – все это являло картину редкой красоты. Но ничто не могло отвлечь меня от тяжелых мыслей, омрачавших мою душу.
Я добрался до деревни Шамони. Крайнее телесное и душевное утомление давало о себе знать. Я снял комнату в маленькой гостинице. И едва опустил голову на подушку, погрузился в тяжелый мрачный сон.
Время двигалось к полудню, когда я проснулся и решил подняться в гору по узкой тропинке. Вскоре я устал и уселся на скале, нависшей над бурно текущей рекой. Но меня не оставляла мучительная тревога, ощущение чего-то зловещего, витающего в воздухе.
В этот миг я увидел человека, приближающегося ко мне с невероятной быстротой. Он без труда перепрыгивал через глубокие горные трещины. Но вот он оказался совсем рядом, и я узнал в нем (о ненавистное зрелище!) сотворенного мной негодяя. Его лицо выражало горькую муку и вместе с тем злобное презрение. Он был чудовищно уродлив и отвратителен.
– Дьявол! – вскричал я. – Как смеешь ты приблизиться ко мне? Прочь, гнусная тварь!
– Я ожидал такого приема, – сказал демон. – Людям свойственно ненавидеть несчастных. Я несчастнее всех живущих. Поэтому ты так ненавидишь меня! Я знаю, ты намерен убить меня, но как смеешь ты так играть с жизнью, созданной тобою же? Если ты примешь мои условия, я оставлю всех вас в покое, если же откажешься, я всласть напою смерть кровью твоих близких.
– Ненавистное чудовище! Дьявол во плоти! Мук ада недостаточно, чтобы ты искупил свои злодеяния, проклятый! – Я в гневе замахнулся на него, но он легко уклонился от моего удара.
– Успокойся! Заклинаю тебя, выслушай то, что я должен сказать! Ты наделил меня силой, превосходящей твою. Я выше ростом и подвижней в суставах, но я не стану с тобой бороться. Я – твое создание и готов покорно служить своему господину. Только ты должен выполнить мои условия. Я должен был быть твоим Адамом, а стал падшим ангелом, которого ты безвинно отлучил от всякой радости. Я вижу счастье, но мне оно не достается. Я был кроток и добр – несчастья превратили меня в злобного демона. Сделай меня счастливым, и я снова стану добродетелен.
– Прочь! Я не хочу тебя слушать. Мы – враги!
– Как мне тронуть твое сердце? Поверь, Франкенштейн, я был добр, душа моя горела любовью к людям: но ведь я одинок, одинок безмерно! Даже у тебя, моего создателя, я вызываю лишь отвращение. Чего же мне ждать от других людей? Они меня гонят и ненавидят. Пойдем, Франкенштейн, укроемся в горной хижине, и, прежде чем солнце скроется за горами, ты все узнаешь обо мне и тогда рассудишь. От тебя зависит решить – удалиться ли мне подальше от людей навсегда и никому не причинять вреда или сделаться бичом человечества и погубить прежде всего тебя самого.
С этими словами он зашагал по леднику. Я был слишком взволнован и ничего не ответил. Но по дороге, все обдумав, я решил выслушать его повесть. Я впервые осознал долг создателя перед своим творением и решил узнать, как он пришел к таким злодеяниям.
Мы поднялись так высоко, что нас окружали лишь ледяные стены. Было холодно. Начался дождь, который вскоре перешел в снег. Признаюсь, я даже обрадовался, увидев небольшую хижину на склоне горы. Мой ненавистный спутник развел огонь в очаге. Я уселся на груду поленьев, и демон начал свой рассказ.
Первые мгновения моей жизни предстали передо мной в каком-то тумане. Я стал видеть, чувствовать, слышать и воспринимать запахи – и все это одновременно. Мир окружил меня фантастическими образами. И только через некоторое время в моих чувствах произошло прояснение. Прежде всего реально я ощутил голод и жажду. Они вывели меня из оцепенения. Я поел ягод, висевших на кустах, и утолил жажду водой из ручья. После этого я лег и уснул.
Еще у тебя в доме, ощутив холод, я накинул на себя кой-какую одежду. Я был жалок, беспомощен и несчастен. Скоро небо осветилось мягким светом, и это меня обрадовало. Какое-то светило всходило медленно и озаряло все вокруг.
Мучимый холодом, я наткнулся на костер, оставленный какими-то бродягами, и с восхищением ощутил его тепло. Я радостно протянул к нему руки и тут же отдернул их с криком. Я обнаружил, что там горят сучья. Когда наступила ночь, я испугался, что мой костер погаснет. Я бережно укрыл его сухими сучьями и листьями, потом улегся рядом на землю и уснул.
Добывать пищу было очень трудно. Иногда я тратил целый день на поиски горстки желудей.
Однажды утром я заметил на пригорке убогую хижину. Я заглянул в открытую дверь. Возле огня сидел старик и готовил себе пищу. Увидев меня, он дико закричал и опрометью выбежал из хижины. Я с жадностью поглотил все, что было на столе: куски хлеба, сыр и молоко, хранившееся в глиняном кувшине. Тут же в углу я нашел кожаную суму, куда я положил остатки жалкого завтрака.
К закату я достиг деревни, расположенной у подножия горы. Едва я вошел в ближайший дом, как дети, сидевшие вокруг стола, оглушительно закричали. Еще громче закричала женщина, обнимавшая детей. Это всполошило всю деревню. Мужчины бросились на меня, швыряя в меня камнями и палками. Я в страхе кинулся бежать, пока не увидел жалкую лачугу, которая примыкала к небольшому чистенькому домику. Я не решился войти в дом и скрылся в лачуге. Пол там был не деревянный, а земляной, ветер дул в бесчисленные щели. Но после дождя и снега мне показалось, здесь тепло и уютно.
Пристройка прилепилась к задней стене дома. Хозяев не было видно. Я зашел в домик и украл кусок хлеба и остатки сыра. Осмотрев свое прибежище, я обнаружил, что одна из досок, отделяющих жалкую лачугу от чистенького домика, висит на одном гвозде. Я отодвинул ее и теперь смог разглядеть в эту щель маленькую опрятную комнатку. Вдруг я задрожал от страха – по ступенькам в комнату вошла молодая девушка, бережно поддерживая слепого старика. Она ласково усадила его на скамью, обложила его подушками. Следом в комнату вошел стройный юноша с вязанкой дров на плечах. Девушка встретила его нежным поцелуем.
Я испытал одновременно радость и боль, доселе мне неведомую. Столько нежности и любви, незнакомой мне, выражало лицо прелестной девушки. Они сели за трапезу. Девушка принесла с огорода какие-то коренья и овощи, положила их в воду и поставила на огонь. Это было прекрасное зрелище. С какой заботой и нежностью она ухаживала за стариком. Что-то сжало мне горло. Больше я не мог на это смотреть. Я задвинул доску, отошел от стены, лег на соломенную подстилку и закрыл глаза.
Я лежал на соломе и долго не мог уснуть. Кроткий вид этих людей поразил меня. Я вспомнил, как накануне жестокие поселяне кидали в меня острыми камнями. И решил пока не выходить из своего укрытия.
Обитатели домика поднялись раньше солнца. Девушка принялась за уборку и приготовление пищи, а юноша ушел трудиться в поле. Я догадался, что они бедны, бедны до крайности. Нередко они ставили перед стариком еду, ничего не оставляя для себя. Эта доброта тронула меня.
Вскоре я понял, что эти люди умеют сообщать друг другу свои мысли и чувства с помощью отдельных звуков. Прожив в лачуге несколько лунных месяцев, я стал понимать названия некоторых предметов: огонь, молоко, хлеб, дрова. Узнал я также и имена обитателей дома. Юношу звали Феликс, прелестную девушку – Агата. Зимой они часто садились рядом, открывали большую книгу и, рассматривая знаки на страницах, произносили слова, часть которых мне уже была знакома. Я видел, что мелкие знаки на страницах понятны им, и я жаждал их постичь.
С некоторых пор каждая беседа обитателей дома открывала мне глаза на человеческие отношения. Я видел, как любят они друг друга, как бережно заботятся о слепом отце.
Зло было мне еще чуждо. А примеры доброты и великодушия постоянно находились у меня перед глазами.
Проходило время. Наступила зима. Природа совершила полный круговорот. Ни одного нищего не прогоняли они от своих дверей. С каждым делили последний кусок хлеба. Теперь все мои помыслы были обращены на то, как бы мне показаться обитателям дома. В конце концов я решил войти туда, когда слепой старец останется один. Однажды в ясный солнечный день Агата и Феликс отправились на долгую прогулку. Сердце мое сильно билось, ибо пришел час испытания, и я надеялся, что мне удастся внушить теплое чувство к себе этому благородному старцу. Я постучал в дверь домика.