Спрашиваю часовых про Саньку. А они фамилию спрашивают.
Один говорит:
– Меня тоже Санькой зовут. (Врёт, наверное!)
А другой говорит:
– Ты подальше отойди, нечего возле ворот торчать…
Перешёл я на ту сторону, сел на траву и сижу. И на часовых уничтожающим взглядом смотрю. Мог бы и не отойти, стоял бы себе – и всё! Да я отошёл, чтобы разных там неприятностей не было.
А прямо ко мне идёт из ворот Санька, а под мышкой у него футбольный мяч. Молодец он всё-таки, меня увидел!
– Ты чего здесь стоишь? – говорит. – Проходи в лагерь. Очень хорошо, что ты пришёл! Как раз к футбольному матчу с нахимовцами поспел!
– Да ты что! – говорю. – Как же я туда пойду, если меня вчера выгнали?!
– Так это вчера, а не сегодня, тем более к нам сегодня нахимовцы с того берега приезжают. Если тебя спросят, скажи, что ты нахимовец, – и всё!
Санька подкинул вверх мяч, поймал его и говорит:
– Напрасно ты думаешь, что все только о тебе и думают. Ох и покажем мы этим нахимовцам!
Я решил почему-то, что с нахимовцами драка предстоит. Не хватает ещё, чтобы меня как нахимовца избили!
– Нет, нет, я туда не пойду…
Санька очень спешил: ему нужно было нахимовцев встретить, и он меня к воротам потащил, а я упирался. А на часовых он даже внимания не обращал, как будто бы их нет.
Он меня к самым воротам притащил, а часовые зачем-то в сторону отошли, непонятные какие-то часовые! Или они его боялись, но они от ворот совсем отошли.
Раз так, я в ворота вошёл, тем более они меня раньше не пускали.
Как только мы на лагерной территории очутились, Санька сразу убежал, а мне крикнул, чтобы я на стадион отправлялся.
Матч
Со мной рядом сели девчонки. Они всё время на меня смотрели и смеялись. Девчонки ведь часто смеются просто так.
Они смеялись, смеялись, а потом одна девчонка спрашивает:
– Скажите, пожалуйста, вы не из нашего лагеря?
Я вздрогнул и говорю:
– Я нахимовец.
Она говорит:
– Ой! Я же чувствую, что вы не из нашего лагеря!
– А вы, наверное, отдельно приехали? – спрашивает.
– Совершенно отдельно, – говорю.
– А форма у вас какая? – спрашивает.
– Форма, – говорю, – у нас футбольная…
– А почему у вас форма не морская?
– А мне в ней жарко!
– Правильно! И я так думала!
– А вы можете это озеро в длину переплыть?
– А у вас есть подводные лодки?
– А ленточки от бескозырки во рту держат, когда ветер?
– А если ураган, можно ленточки во рту удержать?
– А бывает так, что ныряют, а потом не выныривают?
– А когда торпеду пускают, барабанные перепонки не лопаются?
– А когда качка, можно устоять, чтобы ни за что не держаться?
Скорей бы футбол начался!
Я им отвечал, отвечал, а потом чувствую: больше уже не могу отвечать! Спросят меня что-нибудь, а я им говорю:
– Это военная тайна.
Тем более я себя чувствовал всё время напряжённо на лагерной территории.
Я им несколько раз ответил, что это военная тайна, и они от меня отстали.
Тут как раз выбежали на поле футболисты, а впереди своей команды бежал Санька-капитан.
Зрители стали свистеть и хлопать, а девчонки шептались.
И вот начался этот знаменитый матч, который потом сам Санька описал в дневнике своего отряда:
«На совете дружины мы решили пригласить к себе на товарищескую встречу по футболу нахимовцев. Учитывая то, что они находятся как раз напротив, на другой стороне озера, и как бы являются нашими соседями. Итак, мы их пригласили и с нетерпением ждали их. Вот вдали показалась одна лодка, вторая и третья. И скоро эти лодки вместе с нахимовцами причалили к берегам нашего лагеря. И вот нахимовцы взошли на мостки и пошли в лагерь. И вот обе команды выходят на поле. Проходит несколько минут – и вратарь нашей команды вынимает из ворот первый мяч. Но это была случайность. Разыграв мяч, наша команда переходит в наступление, но нахимовцы перехватывают мяч и забивают гол. Мы опять переходим в наступление, но нахимовцы опять забивают нам гол. Когда мы в третий раз перешли в наступление, они каким-то образом забили нам третий мяч. Четвёртый гол был забит, когда мы собирались в четвёртый раз перейти в наступление. Как только мы собрались в пятый раз перейти в наступление, свисток судьи напомнил нам о том, что первый тайм окончен. Начался второй тайм. Мы переменили тактику. Мы все ушли в оборону, и нам сразу же забили мяч. Когда мы собрались опять переменить тактику, нам забили уже двенадцать мячей. Мы ни одного не забили, хотя вовсю старались. Наш вратарь дрался как лев, но он ничего не смог сделать. Он метался во все стороны и рисковал, но мячи поймать не мог. Несмотря на это, он проявил себя отважно. От имени совета дружины мы объявили ему благодарность, хотя начальник лагеря и старшая пионервожатая считали, что этого делать было не нужно, раз он пропустил двенадцать мячей. Но он ведь старался! Потом мы повели нахимовцев на обед, и они остались довольны. После ужина были танцы. Но вот танцы кончаются, нахимовцы садятся в лодки. «До сви-да-ния!» – кричат пионеры нашего лагеря. На прощание мы пели песню «Бескозырка» до тех пор, пока они не скрылись из глаз. Только нам было обидно, что нам забили столько мячей. Мы этого ни в коем случае не ожидали. Мы ожидали, что будет наоборот. Но вышло наоборот. Надо сказать, игра была очень живая, но в другой раз мы будем лучше защищать свои ворота. Хотя вратарь тут ни при чём.
Вместо матча
Всё это Саня мне потом прочёл, а футбола этого я так и не увидел. Как только начался матч, подходит вдруг ко мне длинноносый и, представьте себе, просит меня подвинуться. Я подвинулся, и он сел рядом. Он на девчонок смотрел и поэтому на меня никакого внимания не обратил. Вдруг слышу, девчонка ему на ухо говорит:
– С нами рядом нахимовец сидит.
Он сразу узнал меня и сразу меня за рубашку схватил. Мне ничего и делать не оставалось, как тоже его за рубашку схватить. Девчонки завизжали, чуть даже футбол не прекратился.
Меня сразу вывели. А на прощание сказали, что если я ещё раз на лагерной территории окажусь, они будут вынуждены за помощью в милицию обратиться.
У забора как раз бабушка с малышом стояла. Бабушка футбол смотрела, а малыш к ней с черпалкой приставал.
Схватил он меня за штанину.
– Давай черпалку! – кричит.
– Заберите, – говорю, – пожалуйста, своего ребёнка: он меня за ногу тянет!
До сих пор не могут ему черпалки купить!
Малыш так мне в штанину вцепился, что его не оторвать. Один за рубашку меня хватает, другой за штанину…
– Давай черпалку! – орёт, и всё.
Нагнулся, поднял я с земли палку и говорю:
– Вот тебе черпалка!
А он говорит:
– Это палка!
Я на его глазах копнул этой палкой землю и говорю:
– Это, конечно, палка, да не простая. Поэтому она не просто палка, а ЧЕРпалка. Раз она землю копает, – и ещё раз как следует копнул, чтобы он убедился.
Малыш эту палку схватил, растерянно на меня посмотрел и улыбнулся.
Ты приходи к нам, приходи
«Если ты ещё раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться за помощью в милицию». Вот так мне и сказали.
А Санька сказал:
– Приходи-ка завтра на художественную самодеятельность. За что это тебя в милицию будут отправлять? За то, что ты художественную самодеятельность пришёл посмотреть? Да где это видано, чтобы за это в милицию забирали?
Мне очень хотелось художественную самодеятельность посмотреть. Тем более Санька будет плясать, петь и читать какое-то стихотворение. А если останется время, он ещё будет показывать очень редкий фокус с носовыми платками. А если ему после всего этого зрители будут как следует аплодировать, он им прочтёт две новые сказки писателей Козлова и Сергуненкова. Если же и после этого зрители не будут расходиться, а будут вызывать его на бис, он продемонстрирует небольшой акробатический этюд, где самым сложным является стойка на голове, не держась за пол руками.
Мне всё больше и больше хотелось посмотреть художественную самодеятельность, и всё более странным казалось мне, как это смеют меня не пускать в лагерь и даже выгонять, когда на плечах моего друга, можно сказать, лежит вся тяжесть художественной самодеятельности.
– Единственное, чего я не люблю, – сказал Санька, – это «спасительный монтаж». В этом деле я никогда не участвую – отказываюсь наотрез!
– А что это такое? – спросил я.
– Ты что, Барто не читал? Об этом у Барто очень хорошо сказано: «Спасительная вещь». Ну, это когда все выстраиваются и первый говорит: «Нам песня строить и жить помогает». А второй говорит: «Она нас в бой и зовёт и ведёт». А третий говорит: «И тот, кто с песней по жизни шагает…» А четвёртый говорит: «Тот никогда и нигде не пропадёт!» Потом пятый, шестой и так далее, пока всю песню не прочтут. Это когда выступать некому. Но раз я есть…
– А я? – спросил я.
– Что ты?
– Как же я?
– Вот фрукт! Да кто же тебя в воскресенье не пустит в лагерь, когда в воскресенье всех родителей пускают! Ходи себе по лагерю, гуляй, в песке сиди, под деревьями сиди, художественную самодеятельность смотри. И что это тебе в голову пришло, что в наш пионерский лагерь ходить нельзя? Кто это тебе мог сказать такое, прямо смешно! Да приходи ты в лагерь, приходи!
Он ушёл на ужин, а я рассуждал про себя о том, что никто не имеет права в воскресенье не пускать меня в лагерь в родительский день. Потому что я, может быть, чей-то брат или дядя, может быть, я вместе с родителями пришёл к своему брату или к сестре, и никто не может меня выгнать в такой день!
Не имеют права!
Концерт
«Если ты ещё раз явишься на лагерную территорию, мы будем вынуждены обратиться в милицию…»
Эти слова у меня всё-таки вертелись в голове, когда я с многочисленными родителями вошёл в лагерь и стал ходить по лагерной территории.
Длинноносый теперь не будет меня за рубашку хватать. Санька его как следует предупредил, что если он меня будет хватать за рубашку, то Санька от его рубашки ничего не оставит.
На художественную самодеятельность все родители пришли. Народу было! Тьма!
Открылся занавес, и на сцене стоял Санька.
– Дорогие товарищи! Дорогие родители и ребята! Позвольте мне от лица… позвольте мне начать самодеятельность в своём лице… – сказал Санька и запел:
Он изо всех сил старался, и лицо у него было совершенно красное.
орал он.
Когда он закончил, все захлопали, и Санька радостно спросил:
– Ещё выступить?
– Ещё! – закричали зрители. – Давай!
– Сейчас, сейчас! – Он поднял кверху голову, а руку выставил вперёд. Видно было, что любит он выступать.
заорал он.
На сцену выбежал вожатый, взял Саню за руку и увёл. Вожатый сейчас же вернулся и сказал:
– Дорогие гости, наш конферансье несколько превысил свои полномочия, вместо того чтобы объявить номер «Танец матрёшек» в исполнении сестёр Трендафиловых, он спел песню…
Но тут зрители закричали, засмеялись, не дали вожатому говорить, требуя на сцену Саньку.
– Пусть прочтёт! – кричали зрители.
Вожатый ушёл, и опять вышел Санька.
заорал он сразу.
Он прочёл всё стихотворение с вытаращенными глазами, и все остались довольны. Все просили ещё что-нибудь исполнить, а когда появился вожатый, некоторые зрители даже засвистели. Они ни за что не хотели Саньку отпускать, и он рассказал сказку писателя Козлова в своём изложении. Опять все захлопали и не хотели его отпускать. Но тут опять на сцене появился вожатый и, не обращая внимания на недовольство зрителей, всё-таки Саньку увёл.
На сцену выбежали девчонки в костюмах матрёшек.
Сзади шмыгали носом. Я обернулся и увидел того самого мальчишку-рыболова. Он меня тоже узнал и к губам палец приложил, чтоб тише. А рыбой от него пахло – жуть! Он ведь её всё время за пазуху пихал. Может, и сейчас у него там кой-какая рыба есть…
Матрёшки подняли клубы пыли, но, несмотря на это, ещё сильнее застучали ногами, как будто хотели всю пыль выбить окончательно.
После но́мера матрёшек зрители опять стали вызывать Саньку, а матрёшки думали, их вызывают, радостные, выбежали на сцену и ещё раз сплясали. Третий раз они уже не стали плясать – наверное, поняли, что это не им аплодируют. Видно было из-за занавеса в глубине сцены, как вожатый упрашивает Саньку выступить, а он ломается. Наверное, обиделся, что ему вначале не дали выступить. Но в конце концов Санька вышел, оглядел всех, подмигнул кому-то (наверное, мне) и крикнул:
– Концерт пляски!
И стал плясать так, что первые ряды встали со своих мест и отошли в стороны к стенам – он поднял столько пыли, что даже двадцать сестёр Трендафиловых не смогли бы этого сделать. Некоторые стали чихать и кашлять. Способный всё-таки Санька человек, ничего не скажешь! Кончив плясать, он сразу, даже не отдышавшись, запел новую песню. Он, видимо, боялся, что ему не дадут ещё раз спеть. Песня была о том, как любимая провожала на войну солдата, и когда доходило до слов «руку жала, провожала…» – Санька подбегал к самому краю сцены, даже казалось, он может свалиться вниз, и протягивал зрителям обе руки в крепком пожатии. В этом месте некоторые почему-то смеялись, но Санька на таких людей никакого внимания не обращал (не такой он был человек!) и спел до конца всю песню.
Когда он закончил, раздался прямо гром аплодисментов, Санька подождал, когда все успокоятся, и сказал:
– А сейчас я вам прочту стихи собственного сочинения, которые называются «Да здравствует лето».
В этом месте Санька остановился и сказал:
– Тут у меня как бы обрывается…
Все засмеялись, захлопали, а Санька сказал:
– Я вам могу прочесть другое своё стихотворение, если вы не устали…
Зрители опять захлопали, давая этим понять, что они нисколько не устали, и Санька сказал:
– Тогда – пожалуйста! Только названия у меня пока нету, и я буду без названия, если можно…
– Можно! Можно! Мы не устали! – закричали зрители.
– Тогда я начну:
Санька вдруг тяжело вздохнул и сказал:
– В этом месте у меня тоже обрывается…
К нему шёл вожатый.