И кинулся он обниматься со Стёпкой и Ерёмкой. Соловей стоял в сторонке.
–Эх, Соловушка, мой родненький, я бы тебя тоже обнял, но по росту своему малому, могу токмо сапог твой прижать к груди!
Соловей рассмеялся и, подняв Парамона, потрепал его по макушке:
– Молодчина, Парамон! Скучал я по тебе шибко. Мы же с тобой как братья, ты голосом камни гранитные рушишь, а я свистом.
– Погодьте с обниманиями, – прервал всех озабоченно Ерёма. – Пусть Птица Гамаюн расскажет нам, что с ней приключилось. Как в плену каменном оказалась?
Печальной стала Птица Гамаюн, потемнели её крылья, словно небо хмурое стали:
– Замуровали меня в камень прислужники чернобоговы, чтобы не могла я свои песни петь, чтобы не могла правду людям рассказывать. Расставили силки, сделали их прозрачнее воздуха. Опутали они, скрутили мне лапы и крылья. Тотчас прислужники явились. Хохотать принялись, глумиться, что более не услышать люди голоса моего. Затем сеть каменную набросили. Покрыла она меня, да в малое время в валун превратилась. Чернобог страшнее князя Тьмы и Мрака. Коварнее, злее.
– Да ладно, – недоверчиво сказал Ерёма, – Неужто страшнее Князя Тьмы и Тлена можно быть?
В тот же миг небо пропало, пустота чёрная разверзлась. Тьма непроглядная поползла со стороны пустоши омертвелой. Грохот сопровождал её. Такой грохот, будто сотни сотен камней, покатились с гор, тысячи тысяч громов гремели одновременно. Липким холодом веяло от той тьмы.
Соловей-Разбойник ошалело уставился на надвигающееся стращание:
– Ёк-макарёк, лысый пенёк! Бежим!
Схватив короб, засунул туда Стёпку, сверху кинул Парамона и, не закрывая крышки, пустился наутёк. Ерёмка засуетился, побежал следом, потом остановился.
– Не, Соловей, не годится так! – крикнул он. – Разве можем мы бросить птицу? Не для того её вызволяли из плена каменного, чтобы она опять туда попала.
Развернулся и пустился в обратную сторону, шлёпая лаптями по лужам. Разбойник оглянулся, вздохнул и, обогнав Ерему, прибежал первым. Чернота уже опутывала Птицу Гамаюн. Оперенье её вновь потемнело. Билась Птица, кричала страшным голосом, но слабел её крик с каждым мигом. Вот уж биться перестала, уж голова поникла. Ещё чуток и совсем пропадет Птица Гамаюн.
– Давай, Парамоша, попробуем вместе, – шепнул Соловей и, набрав в грудь воздух, свистнул, что было мочи.
Звонким эхом отозвался Звон – Парамон. Но не простым эхом. Звучали в нём и развесёлый щебет птиц, и шум солнечного водопада, и уютный треск дровишек в костре, и перекличку косарей, и девичий смех, и даже добродушный рык Топтыгина. Шарахнулась в сторону чернота. Ерёмка же не растерявшись, схватил обессилевшую Птицу Гамаюн, зажал подмышкой без всякого уважения, будто гуся с базара тащил, да и побежал, не чуя ног под собой. Сзади тяжело сопя, топал Разбойник.
– А далеко ли нам бежать? – тут же запыхавшись, спросил Ерёма. – Птичка-то пуда на полтора тянет.
– Беда мне с вами квёлыми, – Разбойник перехватил Птицу. – Беги, как можешь, тебя мне уж никак не донести.
– Сам справлюсь, – пробурчал Ерёма и припустил, что было мочи.
Глава II
– Не отчаялась ли ты, Марьюшка, матушку найти? – спросил Макар, присаживаясь отдохнуть.
– Дальний путь мы проделали, но верю, найдем матушку. Подсказывает сердце, скоро уже.
Макар погладил Марьюшку по голове:
– Сердце никогда не обманывает, значит, скоро встретишься. Думаю, что и она тебя не забыла, разыскивает.
Потупилась Марьюшка от смущения:
– Давно хочу спросить тебе, Макар, да не решалась всё. Дорога у нас нелёгкая, а ты не молод. Трудно тебе, поди.
– Неразумное дитя! – засмеялся Макар. – Когда я был горбат, колченог, а люди звали меня Коричневым Карликом, то всяк день был мучителен. А нонче я – ух, какой! Руки-ноги на месте, сила есть, можно разве большего желать? В радость мне тебе помочь. Окромя тебя и нет никого у меня на белом свете. Ты передохни, а я огляжусь, куда это мы с тобой пришли, может деревенька недалече. Авось и пустят люди добрые переночевать. Может, подскажут, в какую сторону идти, – сказал Макар, легко поднялся и пошёл по дороге.
Марьюшка проводила задумчивым взглядом Макара, прилегла на травку и задремала. Показалось ей, будто кто её толкает:
– Вставай, неблагодарная девка!
Подскочила испуганно, да никого не видит, только голос злой шипит:
– Забыла, кому жизнью обязана? Забыла, кого отцом звала-величала?
– Кто ты? – испугано вскрикнула Марьюшка. – Покажись!
–Дай мне каплю своей крови, – прошептал сиплый голос, – покажусь.
Лёг перед девицей нож. Рукоять из кости человеческой сделана, лезвие блестящее острое, всполохи по нему идут багряные.
– Возьми нож, дай мне каплю, всего лишь каплю крови.
Не испугалась Марьюшка, рассердилась:
– Поняла кто ты! Ты тот, кто лишил меня отца и матери. Тот, кто обманул меня. Тот, кто души безвинные губил! Скажу тебе, Князь Мрака и Тлена, ты мертв. Ты ничто! Нет твоей власти надо мной.
Задрожал нож, приблизился к горлу марьюшкиному, ещё чуть-чуть и возится, прольётся кровь. Схватила девица нож, да превратился он в змею. Завернулась вокруг руки кольцами змея, шипит, зубы ядовитые показывает.
– Ах, вот ты как! – разгневалась Марьюшка. – Крови тебе горячей надо? Получай! –оторвала голову змее, бросила её на землю.
А голова продолжает шипеть, зубы показывать:
– Понапрасну ты это сделала, глупая девка! Теперича кровь увечного карлика на тебе будет. Его найду, его кровью напьюсь.
Сказала так змеиная голова и исчезла в одночасье. Тело змеиное соскользнуло с руки, упало наземь и в прах рассыпалось.
Очнулась Марьюшка бледная, дрожит вся.
– Ох, и гадкий сон!
Вокруг полуденницы собрались, охают, ахают:
– Нет, Марьюшка, не сон, морок навел на тебя Князь Мрака и Тлена. Ты прилегла на траву его, вот и привиделось.
Показывают девы полевые траву, а та с цветами чёрными, стебли змеями извиваются, листья острые, как ножи, да кайма багряная. На концах листьев ягоды, но непростые. Сами желтые, посередине продольная черная полоска, будто змеиный зрачок, следящий за всеми.
– Да как так? – удивилась Марьюшка. – Князь Мрака в пепел превратился, схоронили тот пепел глубоко.
Полуденницы всплеснули руками:
– Из глубины он и лезет то травой ядовитой, то ягодами волчьими. Морок наводит на живых.
–Ну, коли морок, то не велика беда, – отмахнулась Марьюшка. – Скоро Макар вернется, пойдем дальше матушку мою искать.
Зашумели девы полевые, Марью за руки схватили, потащили по дороге:
– Нельзя ждать, предупреждение сие для тебя. Беги за Макаром. Князь Мрака хоть и в пепел превратился, но может ещё бед наделать. Беги, предупреди дедушку Макара.
Забеспокоилась Марьюшка:
– Спасибо, сестрички! Послушаюсь вашего совета, предупрежу Макара.
Бежит со всех ног, время от времени останавливается, прислушивается, может, голос Макара слышен будет. То сама крикнет:
– Ау, Макарушка! Отзовись! Где ты?
Услышала шум вдали, повернулась в ту сторону, видит, бьются двое.
– Ох, не зря меня предупреждали полуденницы! – ахнула девица. – Кабы и в самом деле беды не случилось! – и припустила вовсю прыть.
Добежала и видит, Макар с парнем молодым борется. Силен Макар, а парень сильнее, ловок Макар, а парень ловчее. Видно, устал Макар уже, рубаха к спине прилипла, кряхтит, но держится. Прихватил парня за грудки, да тот вывернулся, повалил Макара на землю, подмял под себя, занес руку, чтобы ударить, а в руке вдруг нож появился. Ручка из кости человечьей, лезвие острое, багряные всполохи по лезвию бегут. Закричала страшным голосом Марьюшка, вцепилась в волосы парню, треплет его:
– Отпусти, Макарушку, душегуб!
А он не слышит, не чувствует, в раж вошёл. Ещё чуть-чуть и зарежет Макара.
От гнева у девицы глаза потемнели, и откуда только сила в ней взялась, вывернула руку парню, укусила, что было силы. Дрогнула рука, разжались пальцы, нож упал наземь. Отпихнула его Марьюшка подальше. Сама отскочила от парня, а нож рукой боится брать, что делать не знает. Толкнул Макар парня, тот кулем и свалился. Поднялся, утёр пот со лба:
– Ах ты, шаромыжник! К нему по-людски, а он с кулаками кидается. Так бы и врезал! Да лежачих не бьют, – негодует Макар.
Отдышался и спрашивает:
– Ты как здесь, Марьюшка?
– Погоди, Макар, с вопросами, дело важное надо сделать, потом разговоры.
Парень же лежит, не шелохнется, глаза закатил.
– Повремени с делами, видишь человек в беспамятстве, кабы не помер.
– Успеется, – нетерпеливо ответила Марьюшка. – Да и не надо сейчас, чтобы он видел, чем займемся.
Показала на нож, да рассказала, что приключилось. Задумался Макар:
– Вот значит, каков Князь Мрака. Испепелили его, а он всё одно крови горячей жаждет. Не бывать этому! Ох, осерчал я, Марьюшка!
– Так что делать-то будем? Как изведем волшбу князеву?
– Средство у нас одно – огонь жаркий.
Подложил Макар под нож травы, веток сухих, зажёг костерок. Как только охватило пламя нож, извиваться он стал, шипеть. Макар внимания не обращает знай себе ветки подкладывает, чтобы огонь не погас. Чёрный дым пошёл и вдруг разом сгустился и предстал Князем Мрака и Тлена только бесплотным, дрожащим на ветру. Сипло зашепелявил Князь:
– Изведу, изничтожу! Напьюсь твоей крови, уродец!
Макар посмеивается только, да костерок всё жарче раздувает. Злится Князь:
– Почто молчишь, Карлик? Забыл уже, как одного моего вида боялся? Забыл, как прислуживал мне?
– Дык с тобой надоть говорить, токмо гороху наевшись, Князь. Да и какой ты нонче князь? Смрад один, – взяв ветку, принялся дым разгонять.
То по носу княжескому веткой пройдется, нос к пяткам и сползёт. То по ногам хлестнёт, ноги в разные стороны и разлетаются, а то и по спине перетянет, дырка на месте спины образуется. Беснуется Князь, крутится, вертится, подпрыгивает, да много ли попрыгаешь, ежели ты дым? Костерок меж тем прогорает, нож уж в пепел превратился, да и Князь совсем невидимым стал, прошипел в неистовой злобе:
– Оживит меня Чернобог, поквитаюсь с вами, – и исчез бесследно.
– То ещё твоя лысая бабушка надвое сказала, – усмехаясь, ответил Макар и развеял по ветру пепел.
Марьюшка облегчено вздохнула:
– Уф, обошлось!
– Обошлось, – согласился Макар. – Но вот ума не приложу, что за парень со мной дрался.
Марьюшка оглядела парня. Одежда на нем дырявая, пыльная, лапти дранные, длинные волосы лицо закрывают.
– Иду, вижу, лежит этот окаянник и не понять, спит али в забытье, – начал рассказывать Макар. – Чуток толкнул его, чтоб пробудить, да дорогу спросить. А он ни с того ни с сего в драку полез. Глаза чумные, слышать – ничего не слышит. На уговоры не поддается. Долго мы боролись. Тут уж и ты прибежала.
Подошла Марьюшка к парню, пригляделась, да запечалилась:
– Знаю его. Славный воин. Был когда-то.
– Погоди, причитать, может и не помер, – Макар приложил ухо к груди парня. – Стучит сердечко, стало быть, жив.
Достал флягу, сбрызнул лицо парню. Очнулся тот, сел, смотрит непонимающим взглядом:
– Где я? Что со мной?
– Зовут-то тебя как? – спросил Макар.
– Бранибор – странник.
– На странника не похож, быстр и ловок. Вот и Марьюшка говорит, что воином ты был.
Посмотрел парень на Марьюшка, да и замер, глаз отвести не может. Перевёл дыхание и спрашивает:
– Ты кто, милая барышня? Не думал, не гадал, что есть такие. Краше тебя и не встречал я.
Смутилась Марьюшка, бросила взгляд на Бранибора, да потупилась:
– Так уж и не встречал? – спрашивает.
– По чести сказать, свела меня судьба с одной девицей. Мореной звали. Спасла от лютой смерти она меня. Красивая, но красота её омутная. Говорит с тобой, а руки-ноги цепенеют. Смотрит на тебя, а душу, будто в пучину затягивает, задыхается душа – не выбраться. Жизни в Морене нет. Безжалостна и холодна она. Ты же, краса-девица, совсем другая. Похожа на неё, но будто Морена отражение твоё из вод темных. От тебя же свет идёт, словно солнышко в чистой реченьке сверкает, сердце нежностью наполняет – жить хочется.
Зарделась Марьюшка, никто ей таких слов не говорил, а затем отвечает:
– Зовут меня Марьей. А это Макар, батюшка он мне.
– Откуда меня знаешь, Марья? Неужто встречались, а я запамятовал?
– Может и встречались, – отвечает она.
Поглядел Макар на Бранибора, на Марьюшку, смекнул в чем дело и спрашивает:
– Вижу, что парень ты вроде и неплохой, чего это вдруг с кулаками полез?
Пожал плечами Бранибор:
– Прости великодушно, отец, но не знаю, что и ответить тебе. Чудное приключилось. Помню только, шёл по дороге, траву увидал диковинную с цветами черными, стебли змеями извиваются, листья острыми ножами торчат, да кайма багряная на них. На концах листьев ягоды, но непростые. Сами жёлтые, посередине продольная чёрная полоска, будто змеиный зрачок, следящий за всеми. Сорвал полюбопытствовать. А более ничего не помню.
– По какой же надобности странствуешь? Что за нужда заставила тебя по белу свету скитаться, воин?
Не успел ответить Бранибор, как всадники на дороге появились. Плащи зелёные на них, золотом отделаны, шапки бобровые, сапоги блестящие со шпорами. Кони все как один каурые, гривы зелёными лентами заплетенные. Скачут во весь опор, нагайками воздух хлещут, кричат:
– Стоять! Догоним, высечем!
Вскочил на ноги Бранибор, собой Марьюшку закрыл, прошептал:
– Беги, отец, с Марьей в лес, прячьтесь. Непонятно какие люди, видать не с добром.
– Нет, парень, одного я тебя не оставлю, – говорит Макар. – Их погляди с десяток. Одному тебе не устоять. А ты, Марьюшка, пока время есть, беги, затаись в лесу. И ежели что, то не поминай злым словом.
– Не пойду прятаться. Не брошу вас, – отвечает Марья. – И драться не надо.
Вышла вперёд, подняла руку, да крикнула сурово:
– Стоять, холопы! Чьих будете? Почто крик подняли?
Опешили всадники, коней остановили, недоверчиво разглядывают Марью, молчат. Окинула она их взглядом грозным, вновь говорит:
– Неужто я, княжна, должна вдругорядь вас, холопов, спрашивать: чьих будете?
Спешились всадники, шапки сняли, поклонились Марье:
– Мы стражники боярина Бубякина. Увидали они вас с пожарной каланчи, велели узнать, кто по их земле ходит, беспорядки творит.
– Доложите боярину… Впрочем, сама с ним поговорю. Подайте коней мне, моему батюшке и моему воеводе. Сами же рядом побежите, дорогу будете показывать,– велела Марья.
Засуетились холопы, подвели коней. Сели Марья, Макар и Бранибор, пришпорили каурых и поскакали. Холопы рядом бегут, шапки с голов сползают, пот глаза застит, но поспешают, дорогу показывают.
Глава III
Подъехали к бубякинскому дому. Забор высокий из тёсаного камня стоит вокруг дома, ворота дубовые на крепкий замок заперты. Из-за забора лишь зелёная крыша виднеется, да каланча пожарная небо подпирает. Робко стражники постучали в ворота. Никто им не открывает. Ещё раз постучали. Вновь тишина.
– Может, вы и не стражники боярина Бубякина, а самые что ни на есть лиходеи? – ухмыльнулся Бранибор. – От того вам и ворота не отворяют?
– Что ты! Что ты! – замахали они руками. – Стражники мы. Токмо у нас беда с радостью пришла.
– Как так? – спрашивает Макар.
– Пропал наш боярин по зиме. Почитай полгода их не было. Уж и не чаяли живыми увидеть, – принялся рассказывать старший. – Боярыня, как полагается, поплакала, затем утешилась, а опосля принялась хозяйством распоряжаться. Ладно выходило у неё. Но тут является обратно боярин. Да не один, а с Акишкой. Кто таков и не понять, – вздохнул стражник. – Боярыня как барина увидела, обрадовалась, весёлая стала. Всем дворовым подарки самолично поднесла. Три дня пировали, а на четвёртый день Акишка стал в доме верховодить. Боярин с боярыней свою опочивальню уступили ему. По утрам Акишке девки пятки чешут. Когда он спит, то не смей шуметь. За то могут на конюшне выпороть.
– Да кто ж таков этот Акишка? – удивляется Марьюшка. – Впервые слышу о таком!
– Не знаем, не ведаем. Но власть имеет он над барином нашим. Вот потому мы и боимся Акишку разбудить. Боярин же Бубякин завсегда крутым нравом славились. Сами же теперича на цыпочках ходят, когда Акишка храпака дает. И не велят его звать Акишкой, а токмо Ким Терентьевич.