Кочевала цыганка-феечка с крыши на крышу, жила и зимою и летом в настоящем шатре, шитом из черного платка с розами, никто и никогда не видел её унылой. Её гадания оказывались правдивы, танцы — огненны, а если она, разозлясь, начинала браниться, даже вороны прятали головы под крыло. Кое-кто опасался меткости предсказаний цыганки, кое-кто ужасался сомнительной чистоте её юбок и вечно босым ногам, но, в общем, относились к ней хорошо. Даже принцы влюблялись не реже, чем в других феечек.
Гадала цыганка красиво — расстилала цветком юбку, метала на нее карты и начинала жонглировать королями и дамами. Рушились дворцы, игрались свадьбы, открывались решетки казенного дома и под конец — «позолоти ручку». Денег на крыше не водилось, но подарками феечку никто не обижал. До одной неприятной истории.
…Чёрного господина на крыше никто раньше не встречал. Он был высок ростом, почти как человек, и отличался вкрадчивыми манерами. Кошки и крысы шарахались от одного звука его четких шагов, феечки дружно решили, что лучше остаться дома, домовой-сапожник запер свою будку, повесив на дверь корявую вывеску «не работаетъ». Нашей цыганке тоже было бы лучше просидеть это утро в шатре, но нелегкая вынесла её прямо под ноги нежданному гостю.
— Ай, давай погадаю, красивый-яхонтовый, — выпалила феечка, вместо того, чтобы улететь быстро-быстро. Не в её норове было кого-то пугаться.
— Буду счастлив узнать, что сулит мне судьба, — с поклоном ответствовал господин и улыбнулся так сладко, что у цыганки свело скулы. — Гадай, сивилла!
По щелчку черного из воздуха возникло роскошное кресло, господин опустился туда и вытянул длинные ноги. Цыганка споро раскинула юбки и одним движением разбросала колоду.
— Ой, беда тебе будет красивый-яхонтовый, большая беда грядет. Высоко залез, далеко забрался. Ищешь сокровище ненаглядное, а на тебя враги целятся. Вот пиковый король, вот бубновый король, а вот и трефовая дама волчицей смотрит. Берегись, молодой-ласковый, берегись высоты, уходи с простора, под землей прячься, горький хлеб ешь, чтобы напасти отвести! А не то придет червовый король с булатным мечом, не сносить тебе головы, рубиновый… Позолоти ручку!
На крыше аж потемнело, так изменился в лице черный господин. Феечка грешным делом подумала, что тот на месте лопнет от злости. Но обошлось. Поднялся черный, улыбку на лицо натянул.
— Спасибо за правду, сивилла, спасибо за доброту. Награжу тебя щедро.
Поклонился ещё раз феечке, поцеловал ей ручки — сперва правую, потом левую — и исчез с крыши, как не бывало. А цыганка глянула на свои ладони — и в плач. До плеча правая рука золотой стала, до локтя левая — и ни пальчиком не пошевелить.
Феечки тотчас повыскакивали на шум из своих домиков, крысы с кошками из щелей повылезали — и давай наперебой хвалить и жалеть цыганку. Какая она молодец, прогнала с крыши черное чудище (чтоб он споткнулся на банановой корке посреди бальной залы). Её, бедняжку, теперь ни за что не оставят, вылечат и помогут. Пустяки, дело житейское, как говаривал один карлсон.
Цыганке пришлось подчиниться — ей теперь было не раздеться самой, не поесть и даже не погадать. Она рассердилась, когда из родного шатра её переселили в волшебный домик, не желала надевать кружевные платьица и хрустальные башмачки, отказывалась кушать суфле, консоме и другие фейные лакомства. Феечки-спасительницы вздыхали — и поступали по-своему. Им понравилось ухаживать за бедной цыганкой, утирать её слезы кружевными платочками, развлекать миленькой музыкой и светской болтовней. Когда цыганка бранилась — феечки затыкали ушки. Когда плакала от злости — сочувственно плакали следом.
Ей приносили самые вкусные вещи и лучшие игрушки, принцы наперебой приглашали её танцевать и делали вид, что не замечают искалеченных рук, но бедняжка чахла день ото дня. Говорили, что золото вытягивает из неё жизнь. Приходили, конечно же, и целители, и ворожеи и даже настоящая Фея, но ни снадобья ни заклинания не помогали. А после того как особо ретивая феечка-терапевт покрылась золотыми прыщами, желающие связываться с болезнью куда-то пропали.
Старая Кошка оказалась умнее других. Красивыми серьгами со звездочками она заманила на крышу девчонку-цыганку из заезжего табора, привела её к феечке и хвостом на пыльной крыше написала «Гадай!». Семь раз плюхались старые карты на пеструю юбку, и семь раз выпадало «вниз» — внизу, мол, твое счастье. Вниз так вниз. Феечка-цыганка дождалась, пока её спасительницы соберутся на бал, попросилась отдохнуть в тишине, и когда за последней сиделкой хлопнула дверь, кое-как натянула цыганскую юбку поверх дурацкого платьица и сбежала.
На первый этаж она пробралась на лифте, дорогу в подвал ей указала Кошка, но в затрубные щели не полезла — нечего кошкам делать на глубине. Феечке было страшно, в трубе она ободрала себе коленки, в гадких лужах намочила юбки, и если бы не желание избавиться от золотой напасти, давно бы повернула назад. А так — её вело упрямство. Цыганка сбилась со счёту, сколько коридоров, щелей и ям ей пришлось преодолеть. Когда впереди словно бы зашевелился пол, она решила, что от усталости у неё двоится в глазах. Но это оказались крысы — много-много серых крыс. Цыганка дралась отчаянно — в кои-то веки золотые руки принесли пользу. Но нападающих было больше — вскоре цыганку связали её же юбкой и понесли.
Когда феечка кое-как разглядела, куда её доставили, она чуть не умерла со страху. В огромном зале возвышался костяной трон, а на нем, оскалив три свирепые морды восседал крысиный Король. Он обнюхал принесенную подданными добычу, с интересом попробовал на зуб золотую руку феечки и тотчас сплюнул. Феечка тоже хотела плюнуть в него, но от страха во рту пересохло. Король тоненько свистнул. Спустя небольшое время в залу внесли что-то пищащее в свертке из грязных тряпок. Цыганка вгляделась пристальнее — это был трехголовый, паршивый, вонючий и гадкий крысиный младенец. «Вылечишь, — раздались у феечки в голове слова. — Получишь руки». Цыганка поморщилась, глядя, как из свертка что-то закапало, но кивнула — хуже уже не будет.
Их поместили в сухую нору с прочной дверью, у которой всегда стояли два больших крыса-стража. Натащили тряпок, соломы, бутылочек с крысиным молоком, разной еды (большей частью, увы, объедков) и оставили в покое. Феечка затребовала воды — много воды — крысы неохотно, но выполнили просьбу. Первым делом цыганка искупала младенца, невзирая на его писк, хныканье и острые зубы. Удерживала двумя неловкими руками, брала в зубы мочалку и драила до тех пор, пока не смыла всю грязь, гной и струпья. Болячки она по цыганскому рецепту засыпала свежей золой, замешанной на слезах, благо слез ей было не занимать. Кормить крысенка оказалось не так уж трудно — смышленый звереныш уже умел придерживать бутылочки лапками. А вот укачать оказалось непросто — крысенок верещал и вырывался, а удержать его непослушными руками не удавалось. В конце концов феечка, помогая себе зубами, сделала колыбель из какого-то лоскута и уселась баюкать маленькое чудовище. Она пела все песни какие знала, а когда песни кончились — стала придумывать всякую ерунду. А крысенок хныкал и хныкал — то ли у него что-то болело, то ли он хотел к своей крысиной маме. Наконец феечка собрала тряпки в кучу и уснула там в обнимку со своим хвостатым воспитанником — пригревшись, он вдруг умолк. Поутру вредный крысенок разбудил свою нянюшку, цопнув её за палец — мало чему на свете так радовалась цыганка, как двум красным пятнышкам на сияющем золоте.
Возни оказалось много. Феечка носила на руках воспитанника, делала ему массаж, обрабатывала болячки, уговаривала поесть и побегать, выгребала мусор и стирала тряпьё. Чем больше она шевелила пальцами, тем лучше те двигались. Крысенок болел часто и тяжело, характер у него был не ангельский, ранки от острых зубов заживали долго. Впрочем, звереныш оказался привязчив и со временем почти приручился — насколько могут привязываться к живым крысиные короли с черной кровью. Он был доверчиво-теплым, как любое дитя, но иногда феечке снились его сны и, когда она просыпалась, то плакала от страха.
Наверху успел выпасть и стаять снег. Руки у феечки ожили. И крысенок превратился, наконец, в поджарого подростка с седой полосой по хребту. Он стал огрызаться, избегать нежностей и учиться управлять хвостатыми подданными. Необыкновенное облегчение испытала феечка, увидав однажды, что тюрьма её опустела и дверь открыта. В обратный путь её провожали хмурые крысы — вывели своей короткой дорогой до самого подвала. От свежего воздуха у феечки закружилась голова. Она увидела свое отражение в оконном стекле и задумалась — уж больно неказистой, тощей и грязной она выглядела. Посторонний взгляд бы и не заподозрил в ней феечку. Какой шанс — прикинуться настоящей цыганкой да сбежать по майской траве в кочевье… Но вдруг невыносимо захотелось консоме с пирожком, кружения вальса и веселых бабочек над головой. Она была цыганской, но все-таки феечкой — так что встряхнулась, расправила крылышки и полетела, надеясь, что никто её не увидит.
На крыше поднялся полный переполох. Оказывается, старая ворона на хвосте принесла весть, будто страшный черный господин превратил беглую цыганку в ночную вазу и сдал в музей, где ваза в первую же ночь разбилась на тысячу мелких кусочков. Поплакав вволю, феечки сделали из её шатра музей, куда пускали всех желающих посмотреть. И вдруг — такой конфуз. Поплакав ещё раз — от счастья — феечки немедленно учинили огромный праздник с балом, фейерверком и большим тортом в честь счастливого избавления феечки-цыганки. И, вздохнув, разрешили героине праздника явиться на бал босиком и в огромной пестрой юбке с заплатами.
…Цыганка-феечка до сих пор кочует по крышам, позвякивает браслетами и серьгами, танцует, гадает и сочиняет сказки для малышей. Об одном прошу вас, уважаемые читатели, — встретив её где-нибудь — НИКОГДА не предлагайте за гадание позолотить ручку.
…Ловишь счастье — не угоди в ловушку…
Восьмая сказка
Феечка чердачной двери была худенькой, неприметной и уже начала седеть. Только в стране феечек царит вечная юность, а на крышах им случается уставать и стареть. А наша феечка была хлопотлива на редкость. Содержать в порядке чердачную дверь, смазывать петли и замочную скважину, подкрашивать, следить, чтобы никого лишнего с чердака на крышу не просочилось и те, кому не положено, в пыльный сумрак не лазали, не занимало много времени. Поэтому все свободные часы феечка тратила на полезные, добрые и совершенно необходимые дела. Она вычесывала блох и клещей у ничейных кошек и крыс, кормила червяками осиротевших воробьят, варила суп старичку домовому, чистила козырек крыши от снега (если бы волшебством — лопатой, простой лопатой). Она даже ворон умудрялась усовестить, чтобы пернатые скандалистки разносили назад по домам случайно прихваченные вещицы. Неказистая феечка в такие минуты просто преображалась — её огромные глаза сияли, бледные щечки покрывались румянцем, и все, кто успевал заглянуть ей в лицо, ахали «какая красавица». Но сама феечка об этом не знала.
В своих хлопотах и бесконечных делах она чётко усвоила очень грустную мысль — ей, черствому и бесчувственному созданию, не дана способность любить. Её сердце навеки окаменело (как давным-давно заявила подружка-феечка, которой наша феечка не дала поносить любимую шляпку с розами) и покрылось льдом (как сказала другая феечка, чью историю о разрыве с очередным принцем наша феечка отказалась слушать в тридцать второй раз). Она порочит честное имя прелестных созданий с крылышками, таких розовых и аккуратных, когда машет своей лопатой, возится со всякими оборванцами и разгребает грязь. Ей следовало бы совершать все полезные дела эфемерно, не пачкая туфелек, улыбаясь, а не ругаясь такими словами, каких феечке и знать-то не подобает. И вообще суп для дедушки позавчера подгорел, у блохастой кошки лишай и снегу опять нападало…
От своих грустных мыслей феечка казалась нелюдимой и неразговорчивой, мало кто разбирался, что она просто стесняется. Младенцы — и двуногие и четвероногие и крылатые — затихали у неё на руках моментально, и вместо ора начинали агукать и улыбаться. А вот феечки её даже капельку сторонились — что это за феечка, которая не танцует, не печет вкусные тортики, не играет хоть бы на флейточке и работает руками там, где надо бы творить чудеса? И принцы пожимали плечами — можно же хоть немножко следить за собой, вовремя наколдовывать новые платьица, красить волосы и убирать морщинки?
Хлопотами феечка занималась обычно одна. Иногда ей помогали крышные кошки и седохвостые крысы, иногда — из благодарности — бывшие воспитанники и подопечные, изредка веселой компании феечек попадала под крылышки мысль заняться благотворительностью — но суеты от них было больше, чем помощи. Понимать феечковые заботы понимала только хозяйка Лавки ненужных вещей, но и она пожимала плечами — к чему суетиться? Все пройдет своим чередом, всё получится, как попало. Но феечка так не могла. Если она не умеет любить, должна же она хоть что-нибудь делать?
Она выхаживала, чистила, скребла, помогала, наставляла, вытаскивала из щелей, ям и прочих неприятностей. Но однажды и у неё опустились руки. Одна феечка собралась замуж. Она была очень тихая феечка, совсем недавно прилетела на крышу, подружек у неё не завелось, а когда остальные феечки узнали, что эта доморощенная золушка отхватила самого лучшего принца, они почему-то не стали помогать невесте с нарядом. Фату удалось сделать из обрывка от облачка, зацепившегося за флюгер, хрустальные башмачки по знакомству сотворил домовой-сапожник. Платье наша феечка вместе с невестой сшила вручную из старой-престарой простыни одной настоящей княгини, пролежавшей на чердаке лет сто (лежала, естественно, простыня, а не княгиня). А вот отделывать это платье было решительно нечем. Уложив невесту отдохнуть до утра, наша феечка вышла на крышу, и сев под луной, горько-горько заплакала, какая она никчемная и как у них ничего не выйдет. Она бы плакала так до утра, но вдруг у неё за спиной, что-то сперва захлопало и зашуршало, а потом весомо стукнуло о жесть. Феечка обернулась и увидела ангела — усталого, маленького, но до ужаса настоящего ангела с большим мешком.
— Утомила ты меня, подруга, своими хлопотами, — сказал ангел и сев рядом с феечкой, тяжело повел крыльями.
— Ты кто?
— Кто-кто? Твой ангел-хранитель, конечно! У феечек они тоже есть. Другим вон повезло, работа легкая, знай себе из маленьких неприятностей вытаскивай своих пташек, а ты меня как извозчичью клячу гоняешь. Ну ладно, ладно, шучу, — тотчас спохватился ангел, увидев, как огромные глаза феечки снова наполняются слезами. — Я тебе тут подарок принес. Полезный.
Удивленная феечка заглянула в протянутый ей мешок и обомлела. Он был полон чудесного жемчуга — белого, розового, желтоватого, лилового и даже зеленого.
— Каждый раз, как в твоем сердце шевелилась любовь, подруга, любовь, в которую ты не верила, в этом мешке появлялась жемчужина. Чем больше ты хлопотала, чем искренней сострадала, тем больше получался шарик. С каждым днем тяжелел твой мешочек. А таскал его — я, — сварливо сказал ангел.
— Ой! — сказала феечка и сильно-сильно покраснела.
— Вот только не надо меня благодарить, — ангел прикрылся крылом, ему тоже было неловко. — Хватит этой мишуры на платье?
— Да! Да!!! — тихонько, чтобы не разбудить невесту, закричала феечка. Поцеловала смущенного ангела в теплую щеку и тут же побежала за иголками, нитками и волшебной палочкой, которую наша феечка пускала в ход только в самых-самых крайних случаях.
Платье получилось просто невероятным, жемчужные цветы на нем сияли и переливались. Феечки, пришедшие на свадьбу только ахали и разводили крылышками, принцы любовались невестой и белой завистью завидовали жениху. На нашу феечку тотчас посыпались заказы, но она взяла только несколько — у тех феечек, которым чудесные платья были нужны больше всего на свете. Но главное было в другом — пока наша феечка, светящаяся от радости, стояла рядом с невестой и смотрела на мир широко распахнутыми глазами, её увидел один ланселот. Из тех ланселотов, которым вечно не дают покоя черные книги и человеческие несправедливости. Он сражался много лет, был ранен пять раз тяжело и два раз смертельно, влюблялся и в феечек и в принцесс и в спасенных девиц, но таких глаз не видел никогда и ни у кого.