- Кто ты сейчас?
- Аластер Гвардхайдвад, защитник мужей.
- Так-так! - добродушно рассмеялось чудовище, - Приятно познакомиться! Так значит, ты всего лишь должность, право и обязательство, всего лишь функция?
- Я так не думал.
- Пустое место ты, бывший король, таково и мнение твоих зеленых бывших братьев! Ты понял, почему я пропустил тех двоих?
- Нет.
- Эти двое существуют, в отличие от тебя! ты привел их, и за это я тебе кое-что позволю.
- Как существуют? Что ты мне можешь позволить или не позволить, ты, чудище?!
- Называй меня богом!
Голова короля Аластера все кружилась, мир, казалось, сдвинулся.
- Последний раз спрашиваю, кто ты?
- Странствующий рыцарь! - выпалил король.
- Этому - верю, - удовлетворенно произнес дракон, - Хорошо. Тогда сразись со мной! Ты ведь никогда не охотился на дракона, рыцарь? Вот сейчас и возьми мою голову, восполни провал, раз о богах ты ничего не знаешь...
Дракон неслышно скользил вправо-влево, и голова старого короля помутилась дремой. Чтобы очнуться, он произнес:
- Я не верю богам и не принимаю их! Они помыкали моими братьями всю жизнь, и я им не сдамся никогда!
- Хорошо! Браво, мой мальчик!
Дракон выбросил вперед три верхних щупальца, и старый король увернулся, едва устояв на ногах. Колено громко треснуло и не смогло разогнуться больше.
- Аластер Гвардхайдвад, старый зеленый дурак, вечный мой мальчик! Ты так и не понял, так и не понял, что был предназначен брату моему, Передиру, и я за него отомщу! А он разберется с тем, кто изувечил его, с твоим подзащитным!
Щупальца вытянулись, приняли форму лиры и охватили тень короля.
- Вспомни, подумай об этих своих волках, о луках и стрелах, о своей беспощадности! О Броселиане, которая больше похожа на сестру твою, чем на жену. Да, порождение инцеста, на сестру! Ты, бледная немочь! Вы с Локсием были бы очень похожи, но отправился он к епископу, нетерпеливый! Думаешь, почему?
- Кто ты?!
- Тот, кто был предназначен епископу Герме, его тезка. Тот, кто покалечен вместе с братом, кому недоступна прекрасная форма. Такой же, как ты, покровитель и мастер путей. Я сожалею... Я сожалею...
Глас бога терял глубину, и старый король очнулся.
- Просишь ли ты, бог, моей помощи и защиты?
- Нет. Но вызываю тебя именем брата моего Локсия и позволю тебе выбрать форму смерти. Чего ты хочешь, рыцарь?
- И дальше облегчать пути пилигримов. Помнить Броселиану и братьев.
- Хорошо. Сражайся.
Старый король сделал выпад; дракон выдохнул очень горячее бесцветное пламя, и меч короля пролился на песок алой широкой струей. Рука, однако же, осталась цела.
- Все. Мы закончили этот фарс. Ты - рыцарь, но не я: сдашься ты или нет, от этого ничего не зависит более.
- Нет!
Дракон еще раз испустил бледное пламя: оно охватило короля, он упал на колени и склонился в воде. Божественный жар иссушил и увеличил его тело - и стал он зеленым камнем, глыбою редкого пестрого малахита, почти статуей - рука ее протянулась мостом к водам Моря Крови.
Синяя драконья шкура упала к ногам невысокого легкого юноши. Улыбнувшись, распустив короткие золотые крылышки на висках и пятках, он радостно хлопнул в ладоши - "Я свободен, свободен!!!" - и побежал к Лестнице Детей Божьих.
***
А побратимы покойного короля мерно опускались в воды Сердца Мира - вот она залила колени, вот поднялась до пояса, вот скрыла обоих с головою.
- Здесь не нужно дышать, как и на Луне. Не пытайся, так будет легче, - мысленно промолвил Хейлгар.
Вода сейчас легка, напоминает белый туман, переливается жемчужным светом. Под ногами что-то твердое и надежное.
- Я вижу много-много света! - обрадовался Хейлгар, снова Зрячий. Разогнулись полжизни сведенные пальцы левой руки, обрел полную силу пробитый когда-то крестец. На плечах и шее епископа Гермы разгладились давние шрамы, наполнилась память и стала стройной. Когда-то ветхие силы потребовали плотских жертв, и теперь возвращали их.
Туман разошелся, и перед странниками открылась широкая лестница твердого темно-красного камня, кое-где поросшая чем-то мягким, но не скользким.
- Лестница Детей Божьих, ее продолжение на глубине!
- Кровоточащее Копье, его наконечник! Чаша там!
Хейлгар Зрячий вгляделся в даль:
- Она пологая, ведет куда-то к центру.
Епископ Герма ничего не увидел в сизой мгле вдалеке и предложил:
- Пойдем!
Бок о бок начали они спуск - царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.
Лестница была высока, полога, но скуки не было, потому что время в Сердце Мира не существует.
Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:
- Забавно. И правда, снежок...
Епископ подобрал сухой вишневый лист.
Потом его мысль зазвучала горько и сухо:
- Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.
- Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена... Для тебя самого не оставалось места.
- Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.
- Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит...
- Пошли!
Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а дальше Путь Крови обрывался в бездну. Там, скорбно мотая головой, ухватив себя за горло, пригасив пламя медных глаз, епископ Герма взмолился:
- Ты... если можешь... разреши!
Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:
- Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!
Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.
- Прости, я так и не смог...
- Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.
Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.
- Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?
- Не знаю.
- Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время...
- Хорошо. Попытаемся вверх.
Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, сердито брюзжал:
- И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он - ей, а все остальное доделает матушка-природа!
- А ты-то откуда это знаешь?
- Знаю, знаю.
- И как ты держался?
- Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты знаешь сам, как.
И опять снежок, и вишневые листья... Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:
- Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти...
Художник медленно развернулся всем корпусом:
- Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен, люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...
- Преображения...
- Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...
- А ты сам?
- Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...
- Как подходящего по возрасту и судьбе?
- Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней - что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?
- Нет! - с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.
- Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.
- Хорошо. Как зовут твоего бога?
- Вакх.
- Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!
Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.
***
У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.
- Иди же! Еще шаг!
- Не могу! - прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!
Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом - как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.
Осталась на месте крупная белая птица - то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:
- Я сам найду свой следующий дом!
Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.
***
Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.
Чуть дальше возник какой-то хаос - разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.
Поравнявшись с дольменом, епископ Герма резко сел. Под камнем часто дышала полосатая мясо-розовая пучеглазая рыба, сдвигала и раздвигала колючие жабры, дергала длинными усами. Крупный глаз провернулся и блеснул в красном кольце.
- Передир! Локсий! Ты, скарпия - вот я пришел.
Но рыба пока ожидала.
Гребешок снова взлетел и упал у ног.
- А, это ты, Киприда, - равнодушно и медленно сказал епископ Герма, - пришла и ты. И в таком виде - сплошное детородное место из известки, да еще с жемчужиной внутри - все как полагается. Понятно - медь, страсть, зеркала... Смешно: я жил как Гермес, так и не обретя его, и не думал, что понадоблюсь еще и тебе. Шаман переменного пола, гермафродит...
Киприда чуть зарылась в песок и осталась лежать, приоткрыв створки.
Тогда епископ Герма крепко схватил Локсия под жабры и взял на руки. Сдавил ладонями, прижимая иглы - хотел то ли раздавить, то ли слепить из нее что-то еще. Рыба заскрипела, пронзила руки насквозь и замерла, пульсируя, как сердце.
Епископ Герма еще сильнее сжал ладони, и тело его рассыпалось медной пылью. Приливная волна понесла часть его к берегу.
Скарпия зависла в воде, затряслась и сбросила, кувыркаясь, клочья полосатых покровов. Развернулся пружиною крупный серо-зеленый угорь, вытянулся и поплыл, извиваясь, к берегу. Там он выбрался на песок и пополз дальше на северо-запад, кратчайшим путем к Внешнему Океану.
***
Через час к берегу прискакали на быстрых мохнатых мулах Лесная Королева и ее племянница. Бледная Броселиана тихо плакала; лицо Аннуин горело нехорошим пятнистым румянцем. Соскочив с мула, курносая ведьма начала что-то искать в траве, следом спешилась и королева.
- Так! Турх Мак-Таред здесь все-таки был! - крикнула она, ощупывая горелые пятна, - А вот и шерсть, вот щетина! Так Хейлгар сражался! Погиб?! Турх его не задержал!
Она отошла чуть в сторону, опустилась на колени.
- Нет, упал наземь человеком и встал... Но яд! Безумец Мак-Таред, почему, ну почему он их просто не остановил?!
Броселиана спустилась с обрыва и стала звать племянницу:
- Там нечего больше искать. Турх ушел. Иди сюда - вот они спускались, вот король их тащил!
Аннуин спрыгнула в песок, упала на колени, поднялась:
- Все, ушли, - расплакалась она, - обратных следов нет.
Королева нежно поглаживала малахитовый мостик:
- Это ты... Ты сражался, ты победил, ты погиб. Я буду приходить к тебе, пока держится Лес.
По-королевски обернувшись к молодой ведьме с седыми волосами, она сказала:
- Пора. Нужно обновиться.
- Нет, тетушка, прошу: подождем и поищем!
Она подбежала к кромке воды и заметила в сырости легкий медный блеск. Лицо ее безобразно исказилось:
- А, этот стервятник, епископ. Будь он проклят, так ему и надо! - размазала ножкой металлическое пятно.
- Хейлгар! Хейлгар Зрячий! Мастер-Зима! Эй, лисенок!
Она не замечала, что за редким тростником стоит на воде небольшой черный водоворот. Только когда он приблизился, она вложила в него руку:
- Ты?!
Водоворот потерял границы и смешался с Кровью Мира.
Аннуин встала и слизнула воду с ладони. Броселиана поторопила ее:
- Пора, племянница! Войдем в воду и обновимся.
Аннуин произнесла решительно и почти грубо:
- Ты иди, тетушка, а я останусь.
- Но его не вернуть!
- Пусть. Ты хочешь хранить лес - иди. А я подожду, пока новые деревья сменят те, что сейчас, и отправлюсь за ним, когда умру.
- А если души смертны, если ты его не догонишь?
- Мне все равно!
Плача, Броселиана вскочила на мула и въехала в воду. Мул стал прозрачным, обернулся морским конем и повез ее на другой берег. Аннуин села на корягу и снова разрыдалась, длинные седые космы упали на воду.
***
Через несколько месяцев золотая пленка на воде собралась воедино и взвилась к небесам светлым огненным столпом. Столп бродил туда-сюда по воде, отсвечивая в облаках и перед грозой вызывая разноцветные сполохи.
Как знать, кто был ему нужен и нужен ли?
Может быть, Новому Богу подошел бы шах Лун, кое-что знавший о небесах; но он был давно зарезан, плоть его пожрали священные псы, а высушенные промытые кости покоились в тайной подземной гробнице.
***
Единственный раз в своей бесконечно долгой жизни белоликая лесная королева с волосами цвета топленого молока и ее поседевшая племянница приезжали в город, к Храму - это было осенью, когда леса уже засыпали. Они дали записать историю о сражении Зеленого Короля и Мастера-Зимы с Турхом Мак-Таредом и Синим Драконом, но напутствий не получили и вернулись обратно в леса.
После этого забеспокоился епископ Панкратий - что-то слишком мало осталось от его неистового предшественника. Тогда он призвал двух цыган, кузнеца и чеканщика, заказал им новый Выход Пилигрима - с изображением Сэнмурва на листе Мирового Древа. Когда это было исполнено, древний лист рассыпался в мелкую труху.
Тревога епископа Панкратия не унялась - он понял, что слишком мало осталось от его неистового предшественника. Двойной кенотаф, пусть у жреца и нет лица, слишком мало говорил о нем. Беспокоила епископа Панкратия одна латинская фраза на обороте маленького завещания пропавшего Гермы: "Страсть задает загадку; в загадке истоки истины" - начало то ли письма, то ли так и не написанного наставления. И епископ Панкратий повелел мастеру Махону высечь эту надпись на местном наречии по краю каменного столика.