LXXI
Скоро, скоро пройдёт двадцать восьмое августа 1974 года, среда. Скоро последняя неделя каникул растает, как полупрозрачный уже кубик рафинада в горячем стакане чая, и лето закончится, и потянутся серые дожди, и станет жёлтым старый тополь у трансформаторной будки, затем ночью повалит с неба весёлый снег, укроет белой простынёй двор дома № 15 по Брынскому проспекту. И выйдет с утра во двор бодрая дворничиха Козлова Настасья Филипповна, и присвистнет. Но мы с вами уже этого не увидим, потому что этим вечером наша история закончится.
Да уже и разошлись по своим делам некоторые её герои: Голландский и Португальский повели ужинать немного посопротивляшегося из деликатности участкового Галлиулина, и теперь расположились они втроём на кухне второй квартиры, посмеиваясь, обсуждают последние события и пьют сладкий чай с кисленьким кизиловым вареньем.
Пора бы расходиться и детям: вечер уже опустился над Брюквиным. Но оповцы сидят в Штабе, грызут последние сушки. Молчат оповцы, переполненные по горло приключениями, погонями и знакомствами с замечательными людьми. Обдумывают, что записать напоследок в общую тетрадку в голубой обложке из 48 листов в крупную клетку, которая сейчас лежит передо мной на столе между сборником стихов поэта Тютчева и чёрной чашкой с белым профилем Гоголя.
Молчание нарушает наконец рыжий Стасик Левченко, с которого всё, как мы помним, и началось:
— Он же глухой, — говорит Стасик.
— Что? — переспрашивает Юра.
— Приставалов, сосед наш, — поясняет Стасик. — Почти совсем глухой. Он на эти собрания ходит перед старухами пофорсить, а сам ничего не слышит. Ну, почти ничего. Вот и придумал про процент, чтобы было о чём разговаривать потом. Под конфеты.
— Ясно, — говорит Юра.
— И ничего не зря, — непонятно кому, но горячо возражает вдруг Таня Петрушкина. — Если бы Стасик не рассказал про шпионов, так мы бы ничего и не узнали. Надо всё это описать. Все наши приключения. Вот и будет отчёт.
Уже почти готова была согласиться с этим и Наташа Семёнова, когда произошло странное событие, небывалое в истории Штаба и вообще нехарактерное для Брюквина. А именно: вдруг секретное место (представлявшее из себя, как помнят читатели, конструкцию из кирпичей на крыше трансформаторной будки) начало само по себе светиться загадочным голубоватым светом, затем кирпичи тоже сами собой раздвинулись — и свет вырвался наружу. Луч, протянувшийся вверх из какого-то маленького приборчика, тихо жужжащего в вечерней темноте, остановился, не распространяясь дальше. Из луча свилась фигура, она была совершенно как настоящая, но полупрозрачная на просвет. Фигура ещё немного подёргалась в воздухе, принимая более определённые очертания, и онемевшие оповцы узнали в странном световом призраке Сергея Сергеевича, жильца пятнадцатого дома по Брынскому проспекту.
LXXII
Жужжание наконец умолкло. Из загадочного прибора, непонятно откуда взявшегося в секретном месте, донёсся голос Сергея Сергеевича:
— Здравствуйте, уважаемые дети, я попался!
Как вы уже знаете, я — шпион. И вот миссия завершилась. Теперь я уже улечу домой. Наши правила требуют всегда улетать, если попался. Я прошу прощения, что странно говорю. Мне было удивительно тут. Я жил у вас очень много, но никто не замечал. Ваши люди такие добрые: они всем верят весьма. Я работал в одном домике. Там принимают стеклянную тару. И никто не видел, что мой язык не такой, как у других людей. Только Ромашкин сказал: «Ты что, из Прибалтики?» Ромашкин — совсем особенный человек. Он не отравляет себя жидким спиртом, как, увы, к сожалению, делают другие люди в стеклотаре. А Ромашкин — нет. Он читает книги. Но я должен сначала представить себя и описать всё. Как я и откуда, почему я был здесь и зачем теперь улетаю назад.
Я — Сергей Сергеевич. Мне будет приятно, если вы так будете звать меня всегда. Но я живу обычно на планете Марс. Ромашкин часто шутил, есть ли жизнь на Марсе. На Марсе, увы, к сожалению, нет жизни. Мы — цивилизация роботов.
Наша жизнь была очень много тысячелетий и веков назад. Такая же, как у вас, на планете Земля. Те, которые создали нас, были тоже совсем настоящими людьми. Они сделали, чтобы мы стали похожи на них. Но живая жизнь у нас, увы, к сожалению, давно умерла. Это была космическая и страшная трагедия и катастрофа для нас. Мы сохранились внутри планеты. Вы говорите «под Землёй». Мы были под Марсом. Там те, которые создали нас, держали запасные склады. Только один из нас, роботов, тогда сумел пережить трагедию и катастрофу сверху. Он включил потом всю нашу цивилизацию внизу. Он — единственный, кто сам видел тех, кто создал нас. Он учит нас, как было, когда на Марсе была жизнь.
Он научил нас: люди должны помогать друг другу, роботы должны помогать людям.
Мы — очень хорошие роботы, но мы не люди. Мы сделаны, чтобы помогать, и мы умеем сами учиться и даже иногда делать новое. Но мы не живые. И нам очень больно от этого. Когда много веков и лет назад мы обнаружили, что вы есть, мы обрадовались.
Это был большой и весёлый праздник для нас. Мы пели песни, которые сами сочинили для этого случая. Мы придумали, как нам летать сюда к вам.
С тех пор мы бываем на Земле всегда. Мы в разных местах. Мы знаем всё вокруг и можем помогать немного, потому что у нас другое время. Так нас создали те, которых уже нет.
Я сказал это неправильно. Время такое же, но мы живём в нём не так. Это сложно, но я сейчас объясню. Если вы плывёте на реке и у вас плот, вы движетесь вместе с плотом — и время вас несёт. А мы можем прыгнуть с плота, поплыть сюда и туда. Но потом всегда должны вернуться назад. Мы можем помогать вам на плоту. И можем даже сказать: там будет опасность, я видел впереди. Мы бываем на Земле, помогаем и иногда говорим: эй, там будет опасность.
Мы не можем знать всё, что будет точно. Представьте, что на реке был опасный крокодил. Мы поплыли, потом вернулись и сказали: берегись крокодила! А крокодил уплыл, когда вы на плоту прибыли туда. Это бывает. Я говорил про это Ромашкину один раз. Я как будто всё это придумал сам. Это сложно. Но Ромашкин меня понял.
Но сейчас я вам расскажу, какой у каждого может быть свой крокодил. Пожалуйста, запомните это или запишите сразу в тетрадь. Я буду говорить медленно.
Татьяна Петрушкина, когда ты будешь после института, не слушай родителей. Делай так, как ты думаешь. Дети должны слушать родителей, но тебе, увы, к сожалению, лучше будет сделать не так.
Юрий Красицкий, тебе скажут: Украина или Казахстан? Тебе надо выбрать Казахстан.
Станислав Левченко, не надо плыть на моторной лодке, лучше тогда останься у костра.
Наталья Семёнова, у тебя совсем нет своих крокодилов. А с чужими ты справишься.
Теперь я расскажу, почему я улетаю. Такой закон: мы не можем быть на Земле, если мы попались. Мы можем только попрощаться с теми, кто нас заметил. Так я теперь прощаюсь с вами. Не переживайте: я не буду наказан дома. Нас всегда замечают люди, поздно или рано. И мы никого не наказываем.
Сначала я понял, что вы меня заметили, когда увидел, как Наталья смотрит на меня в оптику. Это был один пример. Я делал наше обычное вечернее упражнение. Так нужно по конструкции робота. Тогда я стал выполнять наше правило. Сначала надо сразу, на всякий случай, подготовить аппарат к запуску. Я ехал из своего места, где хранится летающий аппарат, и видел, что теперь Станислав следит за мной. Я знал, что вы вместе, потому что замечал вас на крыше раньше. Я ушёл из трамвая сразу. Это был другой пример. Но в тот же день я снова видел Татьяну и Юрия. Они были там, где я храню топливо батареи аппарата. Это был уже третий пример. И на следующий день я встретил Юрия совсем в месте, где был прямо мой аппарат. Это был последний пример. И вот я улетаю.
Сейчас мой аппарат взлетит, и вы можете это увидеть. Пожалуйста, давайте теперь попрощаемся, как люди. Я тоже буду махать вам рукой. И потом скажу ещё что-то.
LXXIII
Безошибочно догадавшись обо всём, Юра Красицкий указал рукой на старый город. Там, за полноводной Брюквой, уже не различимый в сумерках склон городского холма вдруг озарился коротким сиянием. Замок с привидениями на улице Толстого, впрочем, не вздрогнул, когда сквозь разобранную кем-то крышу с шестого заколоченного этажа его в тёмное уже почти по-ночному брюквинское небо бесшумно взмыла красивая небольшая ярко-зелёная летающая тарелка. Точно такая, как рисуют в журналах. Только эта была настоящая.
Она взлетела над городским холмом, поднялась в небо и зависла ненадолго над Брюквиным. С минуту, прежде чем исчезнуть навсегда в небе, провисела она над машущими ей руками Таней, Стасиком, Наташей и Юрой.
Светилась в небе чуть выше голубоватой звезды Венеры и красноватого родного Марса и прощалась со всеми:
с засыпающим уже, дремлющим, спящим, во сне перебирающим ветвями старым тополем,
с сидящей в сумерках перед окном Марией Тимофеевной Перевозчиковой, любимой младшей сестрой культурного купца Осьмирогова,
с Петрушкиными-родителями и с бабушкой Анастасией Мироновной,
с Маратом Маратовичем Голландским и Максимом Максимовичем Португальским,
со старшими Красицкими и с близнецами Владимиром и Дарьей,
с восьмиклассницей-третьегодницей Лёлей, примеряющей как раз перед зеркалом новое платье,
с Сергеем и Светланой Семёновыми и с дедушкой Владимиром Вадимовичем,
с другом растений прорабом Петренко и с умной серой вороной,
с котами Робертом и Барсиком,
с кошками Муркой и Серёжей,
с бабушкой Стасика Тамарой Львовной и лысым пенсионером Приставаловым,
с бравым лейтенантом Кукушкиным,
с удивительной лягушкой и чудесными кузнечиками,
с инженером Константином Михайловичем Сперанским и с Кларой Борисовной Минич,
с трудолюбивой Настасьей Филипповной Козловой,
с усталым участковым Галлиулиным,
с бойким эрдельтерьером Максом,
со строгим, но справедливым контролёром бароном Врангелем,
с бородатым Славой из Юрятина и с прекрасной Еленой, которым сейчас не было дела ни до кого,
с маленьким человеком Николаем Матвеевичем Гузем, неутомимо изучающим в своей квартире план Бабаевых пещер,
с Гамлетом Вахтанговичем Гогоберидзе и с Петром Петровичем Петуховым, засидевшимся на работе до вечера,
с уснувшим уже пенсионером Фомой Кузьмичом Бобровым,
с легкомысленной Марианной Александровной Гавазой,
и с всплывшим непонятно для какой надобности в эту самую минуту на поверхность знаменитым брюквинским сомом,
и с почти неизвестными нам генералом Бодрищевым, надёжным речным человеком Гавриленко, третьеклассником Матвеевым, лирическим баритоном Михайловым, Горбуновой Ниной Васильевной и актёром Макаренко,
и с Ваней Васильевым, младенцем,
и с помогавшим ему не так давно явиться на свет доктором Н. Н. Кащеевым, который упоминается в нашей истории в последний раз.
И со всеми вами, дорогие читатели.
Световой призрак Сергея Сергеевича, тая за спиной у прощающихся с нами героев, сказал:
— Пожалуйста, ещё к Ромашкину, в пункт у сорокового гастронома пойдите и передайте привет. Люди должны помогать друг другу.
И растаял уже окончательно.
Эпилог
Шпион, привычно озираясь, подошёл к маленькому деревянному дому, расположенному на окраине городского парка. В окнах первого этажа горел свет: знакомые бледно-синие занавески, как и следовало, были полузадёрнуты… Шпион подал условный знак, выждал положенное время и знак условный повторил. Конечно, он не усидел дома и сегодня. Но сегодня он никого не подвёл.
—… с Хлебниковым этим вашим — нет. С ним я близко не был знаком. Видел его несколько раз тогда, в восемнадцатом или девятнадцатом. Портянки учил его наматывать, да. Он же был сугубо такой штатский человек, немного даже, извиняюсь, идиот, хотя и гений, конечно. Всё из рук валилось у него. Девушки… О! Шпион явился! — сказал глубокий, но бодрый старик Исай Меламед своему гостю, молодому учёному человеку из столицы Володе Воронину, и открыл дверь.
Исай Григорьевич был когда-то поэтом и художником, воевал, числился футуристом и дружил с Бурлюками, жил в столицах, снимался в кино, всех видел, всех знал, всюду бывал: и в очень отдалённых местах и в не очень отдалённых. Теперь вот одиноко живёт в Брюквине, вспоминая иногда, по просьбе приезжих, давние годы. Конечно, многое в его памяти уже путается, а кое-что он нарочно присочиняет для красоты, да и приезжие учёные люди, записывающие рассказы Исая Григорьевича, тоже от себя путаницы и красоты добавляют. Но ведь так обычно бывает, когда пишут или рассказывают любые истории. Так что их всегда желательно, как говорится, разделить на сто.
И эта история, кстати, которая сейчас закончится, — не исключение. Вы и её, пожалуйста, тоже разделите на сто для верности.
— Такой у нас, молодой человек, нрав, всюду нам надо нос свой сунуть, настоящие мы шпионы, да? Да?.. На днях, соседка рассказала, целый трамвай с живыми пассажирами остановил, диверсант… Дыню на рынке стибрил вчера, шума было тоже… Еле отбоярился от продавцов. Он их, представляете, Володя, прямо сюда привёл. И дыню принёс: ломоть, на пробу. С прилавка утащил. Ну заходи, заходи, бродяга, не стой в дверях, — ласково сказал Меламед, — нашпионился сегодня, чёрт свинячий?
Шпион в знак согласия протяжно зевнул, мигнул левым глазом, улыбнулся, почесал ногой за ухом и дробно застучал грязноватым рыжим хвостом по неровному дощатому полу.