ЖЭКом называлось специальное учреждение, располагавшееся на другой стороне проспекта. Оно помещалось на первом этаже самого обычного дома № 38 и следило за порядком на вверенной ЖЭКу территории. Это было непростое занятие. Все знают, что чем больше следишь за порядком, тем легче беспорядку нарушить хрупкую гармонию. Например, если, убирая комнату, вы не вытрете пыль с письменного стола, то беспорядка потом не прибавится, пыль как лежала, так и будет лежать. Её будет, конечно, больше, но вы этого всё равно не заметите, потому что уже привыкли к пыли. Но если вы вдруг (чего не бывает в жизни!) всё же пройдётесь по столу влажной тряпкой, да ещё и проследите, чтобы на поверхности не осталось разводов, то потом обязательно придётся следить за чистотой и, может быть, даже вытирать стол всё время.
Собственно, все люди делятся на тех, кто упорно борется с беспорядком, всё время вытирая свой стол, и тех, кто полагает, что с пылью бороться бессмысленно, что порядок — всё равно явление временное, а пыль — постоянное. Много ещё доводов могут привести эти люди, но я не стану их повторять, потому что не разделяю таких взглядов.
Начальник ЖЭКа, Пётр Петрович Петухов, грустный пожилой человек в иссиня-чёрном костюме, тоже не разделял их и принадлежал к первому типу людей. Он сидел с утра до вечера у себя в кабинете и упорно следил за порядком. В зубах его всегда дымилась вредная сигарета «Прима». Петухов, не покладая рук, разговаривал по телефону. Глаза Петра Петровича горели мрачным торжественным пламенем. Он печально метал в трубку громы и молнии, требуя от кого-то то шифера, то краски, то каких-то асфальтоукладчиков, то ещё чего-то, без чего вверенная ему территория грозила погрузиться в полный хаос.
В промежутках между телефонными беседами Пётр Петрович отдавал краткие энергические приказы подчинённым: сантехникам и электрикам, слесарям и дворникам, водопроводчикам и разнорабочим. Командиром маленькой армии порядка ощущал себя грустный Петухов, и в минуты, когда он определял направление очередного удара, в лице его появлялось что-то наполеоновское.
К этому-то великому человеку и следовало обращаться незадачливым жильцам, оказавшимся перед запертой по собственной оплошности дверью. Осведомившись о документах и получив обычный ответ: «Да в квартире все документы остались», Пётр Петрович, не отвлекаясь на чтение морали пострадавшим, быстро снисходил к их несчастьям и немедленно вызывал к себе своего верного слесаря Гогоберидзе, человека с такими чёрными и густыми волосами, что, как прилежно он ни брился с утра, нижняя половина его лица всегда была синеватой, а к вечеру уже становилась почти чёрной от вылезших за день бороды и усов.
— Гамлет Вахтангович, — грустно, но энергично приказывал Петухов, — кто там у нас в пятнадцатом доме нынче дворником? Настасья Филипповна? Ай, как славно, помилуй бог! Так ты сходи, дорогуша, живо с товарищем к ней, пусть подтвердит личность. И вскрой вторую. Да смотри, голубь, аккуратненько, чтобы потом косяк не менять. Ну, ты сам знаешь. Акт составь, как положено, и возвращайся, есть ещё работа, ангел мой. Есть ещё работа.
Обсудив создавшуюся ситуацию, пенсионеры решили разделиться: Максим Максимович Португальский быстро, чтобы не попадаться на глаза подозрительным пионерам, прошмыгнул через двор и, как был в домашних клетчатых шлёпанцах и тренировочных штанах, направился через Брынский проспект к ЖЭКу.
Марат же Маратович Голландский, арбатовский охотник на сома, готовый как к труду, так и к обороне, остался до поры в подъезде, следя из-за открытой по-летнему двери за передвижениями потенциального противника и готовясь в любой момент пуститься в погоню. На груди его бинокль висел. Восьмикратный, между прочим. В военторге купленный, на улице Матроса Коваля.
XLI
Двадцать седьмого августа Наташа Семёнова всё на свете проспала.
Наверное, всё же сказались вчерашние блуждания по Бабаевым пещерам, потому что не услышала Наташа жестяных трелей похожего на консервную банку, вставшую зачем-то на дыбы, зелёного будильника. На другой бок повернулась она в постели, когда звонил ей в дверь Юра Красицкий, прибежавший в одиннадцать из штаба.
Укрылась Наташа одеялом с головой и спряталась подальше от солнечного света и тогда, когда затрезвонил в полдень телефон: а ведь это звонила Таня Петрушкина из автомата на углу улиц Чернышевского и Кольцова — звонила, чтобы сообщить важные новости.
Вот что именно проспала Наташа:
Во-первых, Таня и Юра, удивившись до невозможности опередившему их в Штабе Стасику, подождали немного Семёнову, но не добудились её. В одиннадцать часов десять минут Петрушкина и Левченко решили всё же ознакомить Красицкого с кандидатурой нового подозреваемого. Хотя без Наташи, предложившей предыдущую версию, это делать было как-то неловко, но дело не терпело отлагательств, и Стасик кратко изложил историю загадочного исчезновения соседа Миши и подозрительного поведения пишущей машинки в сто седьмой квартире. Чтобы окончательно убедить Юру, Таня быстро пересказала свой новый менделеевский сон, подтверждающий подозрения Стасика Левченко:
— Как будто мы с Юркой бежим по улице, а от нас этот шпион убегает. И всюду какие-то записки оставляет, для других шпионов. Но бежит так, что мы всё время на одной стороне, а он — на другой, и только мы перебежим, как все записки уже исчезли, а он — опять там. И тут вдруг бабушка кричит: «Таня, Таня!» И я вижу — прямо на нас трамвай едет, я Юрку оттолкнула из-под колёс, а тут Стасик меня за руку схватил и в другую сторону потащил. И тоже вытащил.
Во-вторых, около половины двенадцатого из двери второго подъезда вышел сегодняшний подозреваемый. Шёл как ни в чём не бывало и сумку, набитую шпионскими документами, придерживал рукой, чтоб не стучала по боку. То ли Таня не совсем точно запомнила, то ли сегодня шпион решил выйти на свой преступный промысел раньше обычного, но вновь перед оповцами встал нелёгкий выбор: преследовать злодея немедленно или ждать Наташу. Решили рискнуть, оставить записку с тайным словом и отправиться вслед за бородатым соседом.
В-третьих, если бы Наташа Семёнова проснулась хотя бы в это время или чуть-чуть позже, она бы увидела из окна, как к Штабу подбегает странный, готовый к труду и обороне широколицый старик с биноклем, в пижамных штанах, майке и резиновых зелёных вьетнамских тапочках на босу ногу, как он с несвойственной готовым к разным вещам старикам шустростью прилаживает приставную лестницу к трансформаторной будке, как находит и читает затем адресованную ей записку, извлечённую из секретного места (там опять было написано: «Наживка!»), как затем спускается из Штаба на землю и бежит, несмотря на свой достаточно необычный наряд, на улицу вслед за оповцами, как будто опасаясь не поспеть куда-то.
В-четвёртых, Наташа могла бы вскоре увидеть, как другой старик, похожий на небольшого и чем-то очень озабоченного чёрного жука, заходит в первый подъезд пятнадцатого дома в сопровождении слесаря Гогоберидзе и отличника труда дворника Настасьи Филипповны Козловой, как потом выбегает он из подъезда и растерянно озирается кругом, сопровождаемый взглядом жёлтой бабушки с третьего этажа. Поглядев в подзорную трубу, Наташа могла бы даже разглядеть, как этот встревоженный старик мелькает в лестничных окнах разных этажей, как будто ища кого-то или чего-то.
В-пятых… много могла бы ещё увидеть и услышать Наташа до половины первого дня, когда она проснулась наконец, села на кровати, покрутила головой, поглядела на ходики, равнодушно мотающие туда-сюда своим маятником, на уставший от напрасного звона будильник, похожий на консервную банку, вспомнила всё и воскликнула:
— Ой, мамочки, я всё на свете проспала!
XLII
Шпион строго сказал себе, выходя из дому: на сегодня никаких дел. Прогулка, недальняя и необременительная. Короткий сон после обеда. Может быть, какая-нибудь игра. Но ещё слишком сильно было вчерашнее напряжение, оно не отпускало, несмотря на принятое решение.
Погода была хорошая, ещё летняя. Шпион потянул носом воздух: с рынка, что ли, так пахнет? Что там, дыни?
Шпион любил дыни, и до рынка было недалеко.
«Ну и славненько, — подумал он. — Вот и занятие для выходного дня. Прогуляюсь, как человек. Побалуюсь дынькой. Как говорит Хозяин, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не здесь».
XLIII
Подозрительно бородатый молодой человек, которого оповцы, не сговариваясь, стали с утра именовать просто «Бородой», как и вчерашний шпион-лилипут, направился прямёхонько к остановке третьего трамвая. Это не застало оповцев врасплох: на этот раз подозреваемый сел во второй вагон, туда же поместились и сыщики, предусмотрительно проскользнувшие в переднюю дверь. Таня и Стасик уселись на обтянутое чем-то синтетическим, коричневым и скользким двойное сиденье, положившись на Юру, который сел через проход так, чтобы наблюдать за отражением опасного соседа в стекле, которым была отгорожена от пассажиров кабина водителя.
Борода впрямь вёл себя очень подозрительно: он всё время подозрительно вертелся, подозрительно листал какие-то свои записи в подозрительном блокнотике с изображением крейсера «Аврора» и делал там подозрительные пометки карандашом, время от времени что-то беззвучно и подозрительно бормоча себе под нос.
Трамвай переехал Брюкву, миновал старый порт и, вздыхая и урча на ходу, стал подниматься по склону городского холма наверх, в старый город. Справа по ходу, если повернуться назад, видны были за лодочным причалом рыбаки, среди которых можно было различить и уже знакомого нам любителя шашек доктора Кащеева, догуливающего последние дни отпуска (он ещё появится в этой истории). Но ни Таня, ни Стасик не вертелись, они следили за Юрой, как бы мимоходом поглядывающим на отражение злоумышленника.
Когда трамвай миновал остановку «Клуб пищевиков» и, попетляв немного по улице Некрасова, выбрался к рыночной площади, бородатый молодой человек поднялся с сиденья и направился к выходу.
Вслед за подозреваемым трамвай покинули и оповцы. Борода явно не заметил за собой никакой слежки, он равнодушно скользнул глазами по преследователям (Таня Петрушкина благоразумно стояла к соседу спиной), ещё раз зачем-то заглянул в свой шпионский блокнот и решительно направился к перекрёстку Кольцова и Чернышевского.
Юра, Стасик и Таня, не упуская молодого человека из виду, притаились в тени старого каштана, посаженного ещё в осьмироговские времена, и на скорую руку разработали план дальнейших действий.
— Главное — рассредоточиться. Я пойду первым, — сказал Юра, поправляя очки, — Стас за мной, шагов на двадцать сзади. Только не отставай. Ты, Таня, пойдёшь за Стасом. А то Борода тебя ещё может узнать.
— Мне идти тоже на двадцать шагов сзади Стасика? — поинтересовалась любящая во всём точность Таня Петрушкина.
— На пятнадцать, — ответил Юра, — чтобы не потеряться. Если Борода остановится, останавливаемся все и делаем вид, что смотрим в другую сторону. Но не теряем контакта.
— А когда он придёт? — спросил Стасик.
— Куда придёт?
— Ну, туда, куда он идёт.
— Стоим каждый в своём месте и ждём, — ответил Юра, до сих пор, честно говоря, не задумывавшийся над этим вопросом. — Всё, пора, он на Кольцова свернул.
— Стасик, сушек возьми с собой на всякий случай, — сказала Таня, — и ты, Юрка, тоже. А я ещё Семёновой позвоню из автомата, ладно?
И Таня, сунув друзьям в руки несколько сушек, не дожидаясь ответа и легкомысленно нарушая только что выработанный план, побежала к телефонной будке на углу Кольцова и Чернышевского.
Покуда в трубке сквозь шипение и хрип раздавались бесстрастные длинные гудки, которые так и не смогли, как мы помним, победить богатырского сна Наташи Семёновой, Таня увидела, как вслед за удаляющимся по улице Кольцова Бородой с видом мнимого безразличия идёт Юра Красицкий, как следом, стараясь не отставать, но всё же отставая немного от намеченной дистанции, движется Стасик. Подождав ещё немного, Таня отмерила на глаз пятнадцать шагов и пошла за Левченко.
XLIV
В голове Марата Маратовича Голландского, следовавшего в первом вагоне того же третьего трамвая, одновременно жили две думы. Они сидели в одной голове, как лягушка и кузнечики в его ящике: прямо не соприкасаясь, но всё время взаимодействуя и перекликаясь через перегородки и стены баночек друг с другом.
Первая дума была следопытской: Марат Маратович размышлял о том, удастся ли ему вывести похитителей на чистую воду и вернуть своё имущество. Вторая дума бывшего арбатовского бухгалтера касалась вопросов общественного приличия: никогда ещё ему не случалось ездить на трамвае в майке, пижамных штанах и зелёных «вьетнамках» на босу ногу, и теперь он тревожился, не зная, насколько это принято в Брюквине.
Вот что получилось бы, если бы кто-нибудь попытался заглянуть в голову пенсионера и записать услышанное там:
— В Арбатове-то теперь многие так ходят. Особенно из молодёжи. Но то Арбатов. Юг. И молодёжь. Пионеры, школьники, будь они неладны. Где, интересно, они ящик спрятали? Трамвай к причалу подходит, там и рыбалка. Нет, не вышли. В город едут. Господи, как же я по центру в пижаме? Меня же арестуют. Арестуют, а я тогда им так и скажу: товарищи милиционеры, обратите внимание, а если что, позвоните в отделение… Какой у них номер отделения? Неважно. Галлиулину позвоните, он подтвердит. Хуже, что тапочки резиновые. Если они побегут, я не догоню. И зелёные такие, как та лягушка. Эх, где теперь моя лягушка? А что штаны от пижамы, могут и не догадаться: может, я из санатория. Тут есть, интересно, рядом санаторий? Психдом точно есть, Португалыч говорил. Да, в пижаме, майке, шлёпки резиновые на босу ногу. И ещё бинокль этот на пузе. Типичный психический пациент. Сбежал, скажут. И про лягушку не послушают. Да, может, никто и не остановит. Лето ещё. И Брюквин — тоже, в сущности, юг. Не Анадырь. Вон товарищ с бородкой тоже на босу ногу на остановке садился. Сандалии, конечно, не тапочки, но в майках теперь многие ходят. Особенно в Арбатове. Из молодёжи. Вообще распустились люди. Несовершеннолетние ящики воруют и на трамваях разъезжают. Вон, билеты прокомпостировали. Мы-то на «колбасе» ездили, когда беспризорничали. А ящиков не воровали. Ну, то есть… замнём… Да, потерял страх народ. И бороды ещё отпускают себе, как священнослужители культа. Господи, кстати — как там кузнечики?..
Но никто не заглядывал в голову Марату Маратовичу, который вышел из трамвая на остановке «Клуб пищевиков», осторожно перешёл через небольшую площадь и занял наблюдательную позицию близ киоска «Союзпечать», откуда отлично видно было, как похитители растянулись в цепочку: девочка побежала вперёд, на угол, а за ней проследовали незнакомый мальчик в очках и давешний рыжий бандит. На углу Голландский чуть не столкнулся с девочкой, выскочившей из телефонной будки, что укрепило уверенность пенсионера в преступных намерениях троицы малолетних бандитов.
Бандиты между тем вели себя странно. Передового пионера близорукий Марат Маратович различал плохо, поэтому вынужден был ориентироваться на заметного издали рыжего и следовавшую за ним девочку. Пройдя немного по улице Кольцова, оба похитителя остановились: рыжий наклонился завязать шнурки, а девочка внезапно спряталась за ствол каштана, выкрашенного, как все каштаны в Брюквине, внизу белой известью. Остановился и Голландский.
Рыжий просидел согнувшись не меньше минуты — и вдруг разогнулся и отправился дальше по улице Кольцова.
Тут же и девочка выскользнула из-за дерева, аккуратно отряхнула синюю юбку от извёстки и проследовала за соучастником.
Они прошли совсем немного, и всё повторилось: рыжий завозился со шнурками, а девочка спряталась за очередной ствол.
Голландский воспользовался передышкой, вытряхнул из зелёных резиновых тапок набившиеся туда камешки и понял, что погоня будет тяжёлой и упорной.
XLV
— Погоня, — подумал в тот же самый момент Юра Красицкий, поправляя очки, — будет упорной и тяжёлой.