Николка перед стариком карманы вывернул, говорит:
«Глядите, папаша, я человек сознательный — ни огня, ни курева!»
А дед Егорыч отвечает ему ласково. «Вижу, сынок, разве позволишь…»
А мой друг ещё прибавил: «Я, дед, за него ручаюсь».
Спустились в шахту, в дальний забой. Взялись за дело. Застучали молотки, как пулемёты. Отбитые глыбы ползут по транспортёрной ленте, глядишь — ну, веришь, Пышта, красотища, словно чёрный ледоход идёт на чёрной подземной реке… Ах, Пышта, удивительное дело — работа горняцкая! Душа моя — уголёк… — Фёдор закинул руки за голову и потянулся с богатырской силой. — Кончу институт. Буду строить новые машины. Земля и глазом моргнуть не успеет, а мы уж возьмём от неё все вековые запасы…
Фёдор уже опять возился в моторе и что-то насвистывал.
— А дальше-то! — напомнил Пышта.
— Да, да… — спохватился Фёдор. — Дальше пришло время обеда. Выключили молотки, и я… то есть мой дружок достаёт завтрак, разламывает пополам и протягивает Николке. И тут луч его лампы освещает Николкины руки. А эти руки из хитро продолблённого тайничка в топорике вытягивают припрятанную папиросу и обломок спичечного коробка.
«Брось! Нельзя!» — кричу… то есть мой друг кричит.
«А я через «нельзя», одну затяжку!» — смеётся Николка, глупая голова, и — чирк спичкой!
Ну, бросился к нему, свалил парня на землю, прикрыл собой. Тут и ухнуло. Взрывом стойки повалило, и кровля обрушилась…
Фёдор замолчал.
Отвинтил какую-то трубочку, продул, приладил на место. На его склонённом лице у виска Пыште видна была синяя отметина и уголок яркого глаза — белок в синеватых точках.
— А их спасли? — спросил Пышта.
— Откопали. На вторые сутки. В больнице лежали долго. Николка меньше пострадал, всё же внизу был.
— А твой друг? Который его прикрыл?
— Ему лицо осколками поуродовало. Навсегда остались шрамы синие.
— Такие синие, как у тебя точки?
— Да.
— Я бы… я бы этого Николку… — сказал Пышта и сжал кулаки. — А твоего друга я бы орденом наградил, пышто он герой.
Фёдор засмеялся:
— Ты чудак. Тащи скорей, расстилай коврики.
Пышта расстилал коврики и думал: «Знал, что нельзя в шахту курево проносить, а сам нарушил… На-ру-шил? Что на-ру-шил?..»
Пышта высунулся из дверей, заорал что было силы:
— Ага-а! Обманул? Всё-таки про дисциплину рассказал?!
— Да неужели? — удивился Фёдор, вылезая из-под капота машины. — Ну, тогда один — ноль в мою пользу. Мне важно тебя хоть немного повоспитывать, я сегодня дежурный по тебе.
— Ну, уж если дежурный, тогда ладно, — простил его Пышта.
— Скажите, пожалуйста, вы и есть Непроходимимы? — вдруг услышали они совсем незнакомый тоненький голос.
— Да, мы, — Пышта обернулся.
Две девочки — под расстёгнутыми пальтишками пионерские галстуки, — а позади парень в пилотке, тот самый. Парень старается не смотреть на Пышту, смотрит девочкам в затылки.
— Что вы хотите, ребята? — спросил Фёдор.
— Мы просим, чтоб вы пошли к нам на сбор отряда, — сказал парень в пилотке.
— У нас важное дело, — сказали девочки вместе. Просто удивительна как у них так ладно получалось дуэтом. — А наша вожатая уехала в город…
— Ну что ж, — согласился Фёдор, — раз дело важное — пойдём!
Пышта распыжился от гордости. Он идёт на пионерский сбор! Но по дороге он всё-таки сказал мальчишке в пилотке:
— Не стоит ходить к таким, которые по чужим автобусам лазают.
— Ну и не шёл бы, тебя, что ли, звали?
Вошли в класс, ребята повскакали с мест, выстроились в линейку. Пыштин враг в пилотке отсалютовал Фёдору, сообщил, сколько в отряде пятого класса человек, и закончил:
— Рапорт сдал.
А Фёдор ответил:
— Рапорт принял! — И предложил: — Подсаживайтесь все поближе и выкладывайте, в чём у вас тут дело. — И сел на первую парту, прямо наверх, — такой огромный, он же не мог всунуться внутрь.
Пышта пристроился рядом. И тут Фёдору на колени ребята положили большую плоскую лепёшку.
— Покушайте! Маленький кусочек!
— Спасибо, давайте-ка лучше о деле! — сказал Фёдор и отложил лепёшку рядом на парту.
Пышта поскорей отломил кусок побольше, сунул за щеку и заработал зубами.
— Ой, осторожней!.. — Лица у ребят стали испуганными.
Едва Пышта разжевал кусок, как во рту стало горько и лицо его сморщилось.
— Выплюнь, выплюнь! — закричал отряд. — Горько!
Пышта, красный, с надутыми щеками, выскочил вон из класса.
— Что такое? — строго спросил Фёдор. — Пригласили, а сами…
— Мы хотели, чтоб вы маленький кусочек… Для важного дела… А он большой укусил… Мы ж не для вас испекли… — зашумели, заговорили ребята, и кто-то выбежал, помчался спасать Пышту.
Через минуту его привели — красного и сердитого. Фёдор усадил его рядом с собой.
— Послушаем, Пышта, для кого они испекли горькие лепёшки?
И они услышали такую историю.
— Поблизости от Семиречки есть приёмный пункт, туда возят зерно. Пионеры установили там свой пионерский контрольный пост — следить за порядком. И вот позавчера из Петрушечкиной бригады — это бригадира фамилия Петрушечкин — привезли зерно. А приёмщик не стал принимать: «Надо, сказал, лучше за посевами ухаживать. У вас зерно, засорённое полынью! Вам безразлично, что люди будут есть горький хлеб».
Тогда Петрушечкин увёз зерно обратно. И знаете, что сделал? Он перемешал это зерно с чистым и опять повёз. А другой приёмщик не заметил и принял. А пионерскому посту сказал: «А ну, брысь отсюда, не путайтесь под ногами!» И тогда мы насыпали полную Вовкину пилотку Петрушечкиного зерна, смололи его на тёти Любиной кофейной мельнице, а теперь всё думаем: кого же нам горькими лепешками угостить, чтоб вышла польза?
Фёдору рассказ очень понравился. Он похвалил:
— Ну, братцы, и молодцы же вы! Настоящие контролёры!
И он стал ходить по классу огромными шажищами, а ребята поворачивали ему вслед головы — туда и обратно. Фёдор всё обдумал.
— Сделаем так, — сказал он. — Сегодня вечером наша бригада выступает у вас в клубе. Нам с вами нужно, чтоб собралось побольше народу. Давайте сейчас отпечатаем на машинке приглашения.
Все похватали свои одёжки, замотали платки, надвинули фуражки, толпой побежали к автобусу.
— Граждане пассажиры, вагон не резиновый! — смеялся Фёдор и придерживал раскрытую дверь.
Все влезли до одного. Пышта сам открыл машинку, и Фёдор напечатал приглашения. Он печатал почти так же быстро, как Майка, только копирку один раз положил наоборот, и все буквы отпечатались перевёрнутыми. А все другие разы клал её правильно.
— Теперь впишем в приглашения имена главных виноватых! Говорите фамилии… Значит, так получается: «Уважаемый бригадир Петрушечкин, приглашаем вас на концерт, начало в 7 часов». Дальше у нас кто? Приёмщик, который принял засорённое зерно?..
Когда приглашения были готовы, ребята побежали их разносить.
— Не забудьте свои вкусные лепёшки вечером принести! — крикнул им вслед Фёдор.
Глава 21. Пусть будет горек им хлеб…
Вечером набрался полный зал зрителей. Клуб в Семиречке тесный, сделалось жарко. Пальто сложили кто под себя, кто на колени. И ребятишки на коленях у матерей.
— Мужики, не дымите табаком! Артистка закашляется! — запретили женщины. Это они увидели — Майка вышла на сцену с аккордеоном.
— А мы не артисты, мы комсомольская бригада «Не проходите мимо!», — сказала Майка и улыбнулась залу, и зал ответил ей сотней улыбок. Всегда ей все улыбались. Мужчины стали тушить цигарки.
Майка провела быстрыми пальцами по клавишам.
— Если хотите, мы вам споём!
Все захотели. И Майка пропела им прекрасную песню о Родине. А потом другую прекрасную песню, про любовь. А ребята стояли за занавеской, держали в руках свои лепёшки и тоже просили: «Ещё, ещё!»
пела Майка.
А Пышта (он стоял за занавеской на табуретке, это он открыл занавес, без него концерт не начался бы) видел, как шевелятся губы у женщин в зале. Женщины тоже пели с Майкой. Лица их были грустны и светлы. Они словно бы смотрели далеко и видели то, чего не мог увидеть Пышта даже отсюда, с высокого своего поста.
Фёдор запел «Рушничок»:
Почему взрослые люди всегда грустят, когда слушают эту песню? Наверно, они все далеко уехали от своих матерей и скучают по ним?
пел Фёдор.
Пышта думал о маме: «Мама, скоро мы уже вернёмся домой. И уж тогда я обещаю тебе… я обещаю тебе… обещаю тебе…»
Майкин аккордеон заиграл «Солнечный круг, небо вокруг», Пышта тотчас вытащил свою табуретку на серединку сцены и влез на неё. И когда наступила его минута, он спел голосом, резким, как у грачонка:
Так кончилась художественная часть. Все хлопали. Но Майка опять запела:
Вдруг Женя засвистел в милицейский свисток.
— Гражданка! Прошу уточнить, какую пшеницу вы имеете в виду? Кто её сеял? Кто растил? Кто боролся с сорняками? Назовите имена — страна должна знать своих героев!
Майка призадумалась.
— Ну, например, бригадир Петрушечкин!
По залу — шумок. Все оборачиваются на Петрушечкина. Он сидит — грудь колесом, рубашка застёгнута до горла, на пиджаке коллекция значков.
— Нельзя ли его на сцену, сфотографировать? — сказал Женя.
— Петрушечкин, на сцену! — зашумел зал.
Он пробирается к сцене. Женин киноаппарат тихохонько стрекочет.
— Не того фотографируете! Он об колхозе не думает, только об своём кармане! — сказал председатель, сидевший у окна.
— Того, — ответил Женя твёрдо. — Сейчас докажем, товарищ председатель! Каковы дела — такова и слава!
А Майкин аккордеон запел, как пионерский горн. И на сцену гуськом вышли пионеры. И за ними, без спросу, вышел Пышта.
— Кушайте лепёшки нового урожая! — звонко и дружно крикнул отряд.
И по пионерской цепочке побежала миска с лепёшками. Она добежала до последнего в ряду, до Пышты, и он поставил её на табуретку.
— Спасибо! А кого угощать в первую очередь? — спросила Майка.
— Бригадира Петрушечкина! — закричали пионеры.
Майка протянула ему лепёшки:
— Откушайте!
— Благодарствуем! — Петрушечкин отломил кусок.
А миску передали в зал, и она пошла гулять по рядам и мигом опустела. И как только рты задвигались, зажевали, киноаппарат снова зажужжал.
Ох, какие отличные кадры заснял он! Ох, как скривились жующие физиономии! А Петрушечкин сморщился, как гриб сморчок. Он прижмурил глаз, одну бровь зацепил за другую и, дёрнув носом как дятел, со злобой выплюнул жвачку в кулак.
— Горько! Горько! Полынное зерно! — кричали из зала. — Чьё зерно?
— Петрушечкиной бригады! — все вместе ответили пионеры.
— Напраслина! Не докажете! — побагровев, крикнул Петрушечкин.
— Уже доказано! На пункте дежурил пионерский пост! — смело ответил ему паренёк; пилотка торчала у него из кармана. — Не дали пионеры вашему зерну попасть в государственные закрома! И никогда не дадим!..
— Молодцы ребята! — шумел зал. — Гнать Петрушечкина из бригадиров! Гнать его!..
А Петрушечкин, злобно зыркнув на пионеров глазами, словно сказал: «Попадётесь вы мне!»
Но сомкнутым строем стояли ребята плечом к плечу, и вместе с ними Пышта. Все они смело глядели в лицо Петрушечкину — плохому хозяину, плохому человеку.
И во всех взглядах ребят, и в Пыштином тоже, Петрушечкин прочитал: «Всегда готовы!»
А председатель колхоза поспешно пробирался сквозь тесные ряды к сцене. Он поднялся и обнял ребят сразу столько, сколько смог обхватить широко раскинутыми руками.
Вся молодёжь Семиречки после вечера осталась в клубе вместе с Непроходимимами. И председателя колхоза тоже пригласили. Они сидели, спорили, подсчитывали какие-то строительные материалы, а у Пышты глаза слипались.
— Может, отведём его в автобус, уложим?..
Но Пышта ответил:
— Дед никогда не оставил бы ребёнка ночью одного в автобусе.
— Как только ему выгодно, так он вспоминает, что он ребёнок. Ну и тип! — возмутились Непроходимимы, и все, даже председатель колхоза, рассмеялись.
— Так это ж дедушка, а не я так бы сказал!
Они решили послушаться деда, и теперь Пышта сидит и клюёт носом. Их голоса он слышит сквозь глухую стену дремоты. Клюнет — проснётся, клюнет — проснётся… «Клюю как петух… И они про петуха говорят…»
Семиреченские девушки говорят:
— У вас тротуары, а у нас туфельки не надень. Возле клуба лужа — петух потонул… У вас клубы вон какие! У вас аккордеон с перламутровой грудью! А у нас одна трёхрядка-гармошка, да и ту вместе с её хозяином в армию проводили. У нашего председателя волейбольную сетку не допросишься…
Что ещё говорят, Пышта не слышит, он что-то уже видит во сне. Потом они про золотое яблочко на золотом блюдечке…
Это Майкин голос:
— Никто нам яблочко на золотом блюдечке не подносит. И клуб и стадион мы сами строили… А уж дороги… можем похвастать: получше ваших. Сами строили, поселковому Совету помогали. В вашей семиреченской луже мы полчаса буксовали…
А потом Пышта опять клюнул раз и услышал — говорят про камень, про дожди. Фёдор и Женя рассказывают, как спортивную площадку сделать, чтоб дождь между камешками уходил в землю.
Сквозь дремоту Пышта подумал: «Я люблю моих Непроходимимов. Я даже Майку, вредную, люблю». Он так сильно клюнул носом, что чуть не упал со скамьи.
Майка подошла, уложила, под голову сунула своё сложенное пальто: «Поспи, мы скоро кончим». Пощекотала ему щёку дыханием. Как мама. «Мама, мама, жаль, что я тебя не знал, когда ты была девочкой и училась в нашей школе. Ты, наверно, была храбрая. У тебя есть нож, как у охотника, и рюкзак, и сапоги. Ты у меня молодец, мама…»
Вдруг с грохотом открылась дверь. Пышта распахнул глаза и сел. Стуча сапогами, в клуб вошёл Петрушечкин.
— Председатель здесь, что ли?
— Что случилось? — Председатель встал.
— У вас всех один Петрушечкин всегда виноватый. А что молотилка стала и ни с места, я, что ли, виноват? Говорил — не для чего в ночную смену молотить, так нет! Вывели! Простаивают люди!
— Какая поломка? — спрашивает председатель.
— Электросварка нужна, — отвечает Петрушечкин. — Аппарат есть, а сварщик третьи сутки в Калитовке работает.
— Что ж, у вас никто сварке не обучен? — спросил Фёдор. — Комсомольцы народ грамотный, надо каждому изучить две-три профессии.
— Советовать каждый горазд, не дорого стоит, — злобно ответил Петрушечкин. — Что бороду выставил? Борода — трава, скосить можно! Борода — уму не замена! Вот коли бы ты электросварщиком был…
Фёдор встал, сказал председателю:
— Я электросварку знаю. Работал. Давайте сделаю.
— Если бы я что-нибудь в этом деле понимал, я бы пошёл тебе помочь, — сказал Женя.
— Сиди, — ответил Фёдор, накручивая на горло шарф.
Владик сунул ему в карман свой яркий фонарь:
— Пригодится.
И только Майка сидела отвернувшись и не смотрела на Фёдора.
Фёдор подошёл:
— Чего сердишься, Маечка?
Даже Пышта понял: Фёдору хочется услышать от неё на дорожку ласковое слово. Но Майка, кусая губы, сердито ответила: