Как и другие лягушки, в детстве она была лягушонком. Ночью обычно спала, а утром залезала на широкий лист кувшинки и сидела на нем весь день. Лист представлялся ей островом, большим, необитаемым.
— Я одна на нем. Одна на всем острове, — говорила она, поглядывая, как плавают вокруг лягушата. Йх было много в речке. Они уже учились квакать» а она сидела на листе кувшинки и молчала.
Подружки спрашивали ее:
— А почему ты не учишься? Пора.
Маленькая, серенькая, она пожимала плечами, не
знала, как сказать им, что ей не хочется квакать.
— Я хочу петь, — говорила она, и все смеялись над нею.
— Поют только птицы, а ты же не птица.
Она и сама знала, что она не птица, но ей хотелось петь и совсем не хотелось квакать. Она чувствовала в себе песню, но запеть боялась: вдруг не получится, и тогда засмеют ее на речке. И потому она молчала, сидела по целым дням на листе кувшинки и молчала.
Но однажды она выбралась из речки и ушла в Го- реловскую рощу. Она все-таки решилась пропеть свою песню, а в роще это сделать удобнее: если она и заквакает в роще, никто не удивится, на то она и лягушка, чтобы квакать. А если не получится у нее песня, она вернется на речку и будет жить, как все, и никто никогда не узнает, что она пробовала петь.
Так рассудила лягушка и так сделала: пришла в рощу, спряталась между корнями старой липы и запела. Она пела о речке, о цветах и листьях кувшинки, о солнце, которое светит всем. Она пела свою песню, и птицы на время притихли. Никто из них никогда не слышал такой песни. Они не слышали, чтобы пели лягушки.
В речку к себе она больше не вернулась: бултыхаться в мутной воде и квакать — ей этого не хотелось. И она осталась в роще, среди птиц и зеленых деревьев, и зовут ее все древесной лягушкой — Древесницей. Поет она часто. И деревья говорят о ней:
— Хорошо, что она пришла к нам. У нас здесь все поют, и теперь у нас одной песней стало больше.
ДОБРОЕ СЛОВО
У Пеночки-веснички вывелись в гнездышке птенцы. Это были первые ее птенцы. Она радовалась им, всем показывала. Увидит Мухоловку, зовет ее:
— Мухоловушка, посмотри: у меня птенцы в гнездышке.
Не успеет Мухоловка улететь, она уж Дрозда кличет :
— Дрозд, ну что ты там все щелкаешь? Иди посмотри, какие птенцы у меня в гнездышке лежат.
На старом березовом пне грелась Гадюка. Услышала она, как говорила Пеночка-весничка Зарянке:
— Это они у меня пока птенцы, а вырастут — птицами будут.
«А вот и не будут, — подумала Гадюка, сползая с пня. — Кольну сейчас каждого по разу и нечему радоваться будет».
Ее не любили в лесу. Никто не дружил с ней, и она решила Пеночке-весничке отомстить сразу за всех. А Пеночка увидела ее и крылышками всплеснула:
— Змеюшка, милая, посмотри, какие у меня птенцы в гнездышке... Ну что ты остановилась? Иди сюда.
Но Гадюка не двигалась с места. Она не ожидала, что Пеночка так радостно встретит ее. Ее, Гадюку, все в лесу Гадюкой зовут, а Пеночка сказала «змеюшка», а Пеночка сказала «милая». И Гадюка не двигалась с места.
— Ну что же ты, — погрустнела Пеночка. — Ты не хочешь посмотреть птенцов моих? Это они ведь пока только птенцы, а вырастут — птицами будут.
Гадюка приподняла над гнездом Пеночки голову. Увидела пять розовых живых комочков с открытыми, ртами. Сказала:
— Они будут птицами.
И отодвинулась в сторону. С тонкой губы ее упала на лист воробьиного горошка тяжелая капля яда. И лист сразу же стал черным.
ВАХТА
Это только теперь земля наша старенькой стала, морщинками оврагов покрылась, взбугрилась вершинами гор, а когда-то она была молодой и все на ней только-только рождалось. Родилось однажды и первое Озеро, Лежало оно в своих берегах и думало. И думы его были светлыми и чистыми, как отраженное в нем небо.
Думало Озеро: вот придут к нему травы, поселятся на его берегах птицы и будет возле него и красиво, и весело. И когда пришли и встали у его берега три цветка, три друга — Трилистник, Белокрыльник и Сабельник, — сказало:
— Вам здесь хорошо будет: я буду досыта поить вас водой.
— Смотрите, какое приветливое Озеро, — сказал товарищам Трилистник. И предложил: — Давайте создадим для него что-нибудь такое, чем оно могло бы гордиться.
Сабельник подумал и сказал:
— Давайте украсим его берега такими цветами, каких еще никогда на земле не было.
И на следующую же осень он поднял над собой темно-красные цветы из пяти лепестков. Не цветы огненные звезды.
Колыхнулось Озеро, плеснуло в берег волной:
— Вот это да!
И Трилистник с Белокрыльником подтвердили:
— Что да, то да!
А Белокрыльник даже добавил при этом:
— Лучше, чем у Сабельника, мне цветов не создать, поэтому я придумаю какие-нибудь необыкновенные ягоды.
Он думал всю весну, а к середине лета поднял над собой гроздья красных ягод. Таких ягод больше ни у кого в округе не было, и они были далеко видны.
Колыхнулось Озеро, плеснуло в берег волной:
— Вот это да!
И Сабельник с Трилистником подтвердили:
— Что да, то да!
А Трилистник даже добавил при этом:
— Никогда мне не создать ни лучших, чем у Сабельника, цветов, ни лучших, чем у Белокрыльника, ягод. Поэтому я придумаю для Озера что-нибудь другое.
Он думал все лето, а когда пришло время рассеивать семена, воскликнул:
— Я рассею семена по Озеру. Они прорастут, и Озеро станет зеленым.
Так он и сделал: засеял Озеро своими семенами. На следующую осень он опять засеял его, и так засевал его год за годом и засеял от берега до берега. И Озеро стало зеленым. Колыхнулось Озеро и плеснуло в берег волной:
— Вот это да!
И Сабельник с Белокрыльником подтвердили:
— Что да, то да!
А Белокрыльник даже добавил при этом:
— Ты здорово придумал, Трилистник: сделать зеленым Озеро. Но надо его сделать еще зеленее. Мы поможем тебе с Сабельником.
И они тоже стали засевать Озеро своими семенами.
Они прошли по нему от берега до берега, и следом за ним приползли мхи и укрыли Озеро толстой зеленой кошмой. И не стало на земле Озера: превратилось оно в болото, и начали тонуть в нем звери. Увидел это Трилистник и понял: вместо радости беду принес он Озеру. Сказал товарищам:
— Ошиблись мы немного. Не надо нам было на воду спускаться. Надо бы у берега расти. Идемте к берегу.
Но Сабельник с Белокрыльником только посмеялись над ним.
— Чудак ты, чудак! Ты же замечательно придумал: сделать зеленым Озеро. Теперь оно, как лужайка, — сказали они и остались, где были.
И тогда Трилистник один пошел к берегу. Встал возле него и поднял над собой крупную кисть белорозовых цветов. Закачал ею из стороны в сторону предупреждая:
— Будьте осторожны: дальше — болото.
И звери перестали сворачивать к Озеру. Не понравилось это Сабельнику с Белокрыльником, и они перебрались жить на соседнее озеро, его превратили в болото. Но вслед за ними пришел и встал у берега Трилистник. Поднял над собой, как, фонарь, бело-розовую кисть цветов, и все опять услышали его голос:
—- Будьте осторожны... .
Ему верили и обходили болото стороной.
С той поры, когда случилось это, прошла не одна тысяча лет. Много озер превратили в болото Сабельник с Белокрыльником. И к берегу каждого из них
пришел й встал Трилистник. В ненастье и вёдро, днем и ночью стоит он как часовой и предупреждает:
— Дальше болото, будьте осторожны.
И за эту верную службу дали ему еще одно имя —
Вахта. Й теперь все на земле знают: туда, где стоит Вахта-Трилистник, идти нельзя — там болото.
ВАНЬКА МОКРЫЙ
По ночам на окошке у бабушки Агафьи разговаривали цветы. Все три окна ее небольшого домика были заставлены цветами. Днем они глядели на улицу, показывали прохожим зеленые ладошки листьев, делали вид, что кроме как стоять в горшочках и цвести они больше ничего не умеют. Но по ночам, когда все в доме затихало и бабушка смотрела свои сны, цветы оживали и начинали разговаривать.
Так бывало каждую ночь: оживали цветы и по очереди рассказывали друг другу до утра о себе. Всем было интересно, и ночи проходили быстро. Но был среди них цветок, угрюмый, насупленный. Никто никогда не видел, какие у него цветы, и никто никогда не слышал его голоса. Он всегда молчал, смотрел сквозь стекло в темные глаза ночи и плакал. Это все видели: из листочков его падали светлые капли.
Его горшочек стоял рядом с горшочком Бегонии, и Бегония жалела, что ей попался такой скучный|
неразговорчивый сосед. И вдруг ночью, когда затихло все в доме и цветы начали оживать, он повернулся к Бегонии и сказал:
— Послушай, Бегония, ты знаешь, кто я?
— Конечно. Ты — Ванька Мокрый.
— Э, это меня так бабушка зовет за слезы мои, но никто не знает из вас, почему я плачу и никто не знает из вас моего настоящего имени. Меня зовут Огонек.
— Странное какое имя, — сказала Бегония. — Огонек, а никогда не горишь, никогда не цветешь.
— В этом вся и печаль была моя, что не давала мне бабушка зацвести. Я такой: отцвел и помер, а
если срезать бутоны моих цветов, не давать им расцвести, я могу жить долго. Вот она и высматривает,
нет ли на мне бутонов, и, как увидит, срезает. Но она все-таки проглядела.
— Как проглядела? — воскликнула Бегония.
— Да уж так, — сказал Ванька. — Упрятал я от нее один цветок, и завтра он раскроется.
Бегония встревожилась, заговорила осторожно:
— Зачем ты это сделал? Ведь ты же после этого...
— Умру, хочешь сказать? — перебил ее
Ванька.
В окошко глядела луна, и в ее свете видно было: Ванька лучится весь радостью.
— Верно, умру. Зато у меня теперь будет свой цветок, и у меня теперь есть о чем говорить с вами.
— Но тебе же нельзя цвести. В твоем цветке — твоя смерть. Что ты наделал, Ванюша!
— Я не мог иначе. Если не цвести, зачем жить?
Вы обижались на меня, что я не разговаривал с вами. А мне просто сказать было нечего. Бабушка срезала бутоны моих цветов, и потому я плакал. А вы дразнили меня Ванька Мокрый... '
— Прости, мы не знали, ничего о тебе, — сказала Бегония.
— Я на вас не обижаюсь. Я плакал, я действительно был Ванькой Мокрым, а завтра я зацвету, и вы увидите тогда, почему зовут меня Огонек.
И утром, когда взошло солнце, он зацвел. Бабушка увидела его цветок и всплеснула руками:
— Батюшки, не углядела-таки.
Ванька ничего не говорил. Ванька держал над собой, как звездочку, свой красный цветок. Все пять лепестков его огненно горели. Все знали: теперь умрет Ванька, но никто не думал о его смерти. Все радовались его цветку. И только бабушка все ходила и повторяла:
Не углядела, не углядела-таки.
ШЛА К МОРЮ РЕЧКА
Родилась в горах Речка. От орлов узнала она, что далеко внизу есть Море. Со всех концов земли идут к нему реки, чтобы влить в его чашу свои воды и сделать его еще шире и глубже.
— Я тоже пойду к Морю, — сказала Речка и, прыгая с уступа на уступ, помчалась в долину.
Она была молодой й сильной. И ей хотелось, чтобы об этом знали все. И, хвастаясь, она опрокидывала на своем пути каменные глыбы,, хотя могла обойти их стороной, шутя выворачивала с корнями гигантские деревья.
Птицы говорили ей:
— Будь бережливее, не трать на пустяки силу. Всякая дорога не началом — концом красна. Нам часто случается совершать большие перелеты, мы знаем.
Но Речка смеялась над ними. Глупые птицы, они тревожатся за нее, а в ней столько мощи, что ее хватит на десятки дорог.
И говорила:
— Вот вы увидите, какие высокие волны всколыхну я на Море, когда вольюсь в него.
И чтобы показать всем, как много воды она несет
в себе, речка то и дело выходила из берегов и разливалась по окрестностям, мелела, теряла легкость движения.
И однажды, когда до Моря оставалось совсем немного, на ее пути встал невысокий степной курган. Курганы встречались и раньше. Она размывала. их и шла, дальше. Некоторые даже лежали в стороне от ее пути, но она сворачивала к ним и размывала их говоря:
— Вот как я вас.
А перед этим курганом приостановилась, почувствовала вдруг, что ей не снести его, что она бессильна перед ним. Тогда она разделилась на два рукава и,
обогнув курган, еле-еле потекла дальше.
;
Потом встретился небольшой пригорок, и Речка разделилась еще на два рукава, потом на ручейки и тоненькой струйкой влилась в Море. И если бы не чайки, Море не узнало бы даже о ее приходе. Но чайки прокричали:
— К тебе пришла новая Речка, Море.
— О какой Речке говорите вы? спросило Море. — Я вижу тоненький ручеек.
— Это она к тебе пришла ручейком, а родилась она Речкой, но не сумела удержать себя в берегах, расплескалась на стороны. Этот ручеек — все, что осталось от
ее бурного потока.
Ничего не сказало на это Море. Промолчала и Речка. Горы дали ей столько силы, сколько они не давали еще никому. Ей суждено было, придя к Морю, всколыхнуть над ним высокие, под облака, волны, а она, измельчав до ручейка» лишь взбила на Море
горсть красивой радужной пены.
РОМАШКА
Как и все цветы на лугу, Ромашка родилась, весной, как только уползли в речку снега. Сначала, как и другие цветы, она была просто зеленой травкой и ничего не видела — Ромашки начинают видеть, когда зацветут. Потом она зацвела, и все услышали ее голос:
— Я вижу солнце, я вижу небо. Я вижу луг наш. Смотрите, вон цветет голубая Вероника.
Все посмотрели, куда указывала Ромашка, и увидели: точно, цветет Вероника. Покачивались, говорили друг другу:
— А красиво Вероника цветет, правда?
А зацвела Герань луговая, и все опять услышали голос Ромашки:
— Смотрите, Герань цветет.
И все повернулись в сторону Герани и, покачиваясь, говорили друг другу:
— А красивый цветок у Герани.
А Ромашка уже показывала в сторону речки, и звенел над лугом ее голосок:
— Смотрите, вон у речки Горечавка цветет.
Bсe смотрели и видели: красиво цветет Горечавка. И так было всегда: Ромашка покажет,— и все смотрят. Но цветы видят, пока цветут. Однажды заметили вдруг все: на лугу открываются все новые и новые цветы, а Ромашка молчит. Повернулись к ней, а она уж облетела, отцвела свое.
И сказала тогда голубая Очанка:
— А ведь и у Ромашки был цветок. Он был красивым, но никто из нас и не заметил его, а она наши цветы видела.
И всем немножко стало стыдно, что они не догадались порадоваться цветку Ромашки.
ДАР ПОЛЕТА
Вывелся у домашней Гусыни маленький Гусенок, и повела она его на озеро купаться. Они плавали возле прошлогодних камышей, когда на воду опустились две большие птицы. Серые, они были похожи на обыкновенных домашних гусей, но в них было что-то решительное.
— Кто это? — спросил Гусенок.
— Твои дикие братья, — ответила Гусыня. — Они прилетели с юга, куда улетали на зиму.
— А мы тоже осенью улетим на юг?
— Зачем? Нам и здесь неплохо. У нас теплые сараи и сытный корм. Но наши предки когда-то тоже
летали, пока люди не приручили их и они не стали домашними. Й теперь уже им не нужно было заботиться о тепле и пище. А те, которые не захотели быть ручными, так и остались дикими.
Дикие гуси поплавали, по озеру и с шумом поднялись в небо. Гусенок посмотрел, как летят они уже под облаками, сказал:
— Вырасту, и я тоже буду высоко летать.
— Нет, — сказала Гусыня, — ты никогда не будешь летать: став домашними, наши предки разучились летать, и поэтому нам никогда не бывать в небе.
Это было весной. Вскоре Гусенок забыл об этом. Сытно ел, сладко спал. Располнел, стал тяжелым инжирным Гусем. И всё лето ни о чем не думал. А осенью вдруг затосковал. Худел, хирел. Ему чего-то хотелось, а чего, он и сам не знал.