8
Боль зубная лишь родня
ожиданью того дня.
Вот и этот день настал.
Ночь никто из них не спал.
Отодвинув чуть в сторонку
у печной трубы заслонку,
дед сидел, курил всю ночь,
отгоняя думы прочь.
Бабка, та в углу на печке
засветила богу свечку, —
пусть не числит как докуку
и пошлёт чуть счастья внуку.
Нет покою от волненья, —
мать скользит неслышной тенью,
вся поникнув от расстройства…
Лишь виновник беспокойства
спит–сопит "без задних ног",
как телёнок–сосунок:
уезжать, а он – каков! —
всё до третьих петухов,
заявился на рассвете.
Что тут скажешь… Эх вы, дети!
Спит себе, и нет забот,
хоть семнадцатый идёт.
Сладко чмокает во сне…
Вот и зайчик на стене, —
над землёю солнце встало,
на работу люд позвало.
Зайчик прыгнул на кровать.
Что ж, пора, пора вставать!
Долго ль, коротко ль сбираться, —
срок в дорогу подаваться.
И Никита – вот он, весь:
скромен, тих, посбилась спесь.
Вид немного необычный,
в первый раз одет прилично.
Что и скажет, то негромко.
Просмотрел свою котомку,
сунул мыло, щётку, пасту.
Хомутом неловким галстук.
Жжёт подошвы ног обнова
после беганья ночного. —
А! пустяк, – пройдёт, притрётся.
Подберём, коль плыть придётся
в Антарктиду на китов.
Ну а тут и так готов!
Первый шаг, он – на всю жизнь.
Время, стой! Чуть задержись,
дай подумать человеку:
можно жить как интересней
и шагать по жизни с песней;
и – пройти по ней калекой…
Дай подумать человеку!
"Что ж, готов? – Твоя берёт, —
дед тут выступил вперёд. —
Ну, присядь перед дорогой,
я скажу тебе немного…
С точки зренья старены,
спать мы нынче не должны.
И чесать лопатки тоже
вроде нам теперь негоже.
Но, скажу тебе, Никитка,
хочешь жить начать ты прытко.
Ладно, съезди, посмотри.
Только всё ж глаза протри:
вон соседский сын Данилы
сеет, пашет любо–мило;
говорит о нём народ -
будет славный хлебороб.
Иль возьми Гаврилы сына:
на завод пошёл детина,
он до техники охочий, —
будет стоящий рабочий.
Мог и ты б по их примеру.
Аль ты сразу в инженеры,
в доктора там, – как их там?"
"д-Я ещё не знаю сам…"
"Мда-а, я вижу – держишь стойко,
и науку знаешь бойко,
что есть классы, что прослойка:
пусть те – в дом, а мы – в пристройку?
Ладно, что уж тут тянуть,
коль решил, то – в добрый путь!"
Дед вздохнул, шагнул к порогу,
кукиш тыкнул в угол богу, —
(а! греши иль не греши…), —
"Ты уж нам… того, – пиши!…"
9
В тишине, звеняще–хрусткой,
даль полей равнины русской,
темь лесов, предхолмий синь.
Край родной, куда ни кинь!
Ты потом нам будешь сниться
журавлём, а не синицей.
О тебе, сколь жизнь отпустит,
чувство тёплой сладкой грусти
мы храним как амулет…
Только не в семнадцать лет!
А в семнадцать наш Никита, —
ну к чему тут волокита -
прелесть, воздуха дрожанье,
писк цыплят, лошадок ржанье,
охи, вздохи, провожанье, —
вскинул за спину мешок,
в дни военных лет рождённый,
у туристов утверждённый,
плеч не режет ремешок, —
и – пошёл походкой строгой.
Пыль завесой над дорогой:
мчит машина спозаранку.
Подвезти? – Один момент!
Влез Никита под брезент,
в пыльный кузов.
До свиданья!
Позади все сны–гаданья.
Сел, вздохнул, махнул рукой…
Виснет дымка над рекой.
Пахнет пылью, потом, пашней.
Пахнет… выпечки домашней
пирогами из мешка, —
есть так сразу захотелось!
И куда–то делась смелость,
видно, брат, тонка кишка.
И Никита, – в эту пору
грузовик вползал на гору,
с перебоями тянул, —
пироги все "навернул"!
Посмотрел – далёкой точкой
всё стоят и дед, и мать.
Пашня, поле, луг, цветочки, —
доведётся ль увидать?
И село уходит в даль.
Жаль? – А вроде бы не жаль…
Скрылся дом за поворотом.
Распахнула жизнь ворота:
ну, езжай смелей, Никитка!
(Не забудь: назад – калитка…)
Старики одни. Одни…
Боль зубная – та сродни
этой боли расставанья.
Что ж, теперь лишь ожиданье.
Глава II. На учёбу в столицу
10
"… У артиста – сын артист,
(в гармониста ж гармонист!), —
лет на сто, ну на полста
все-е позаняты места…"
"… Кукарекнул дед когда–то, —
внукам, правнукам – зарплата;
чужаку наверх пробиться -
надо заново родиться…"
"… Хлопотно житейско море!…"
Эти мысли в разговоре
наш Никита уловил.
Собеседник мил, не мил,
коль попутчик ты дорожный,
говорить тебе всё можно.
Не о солнышке, о счастье, —
разговоры про ненастье,
всё про слякоть, непогоду,
про всеобщие невзгоды.
До чего же люди падки
всласть мусолить недостатки!
Плохо – в радость… Непонятно.
После них хоть на–попятный:
вот тебе, мол, по лбу, в лоб ли -
поворачивай оглобли…
Ну уж шиш! Не тут–то было,
(руки б только вымыть с мылом).
Если есть и впрямь преграды,
самому пощупать надо,
пусть на лбу набьётся шишка,
не девчонка же, мальчишка.
Перестук вагона мерный
успокаивает нервы…
Вспомнил страхи на вокзале.
"Нет билетов." – Так сказали.
По перрону вдоль вагонов
сколько заячьих дал гонов!
"Нету мест", – ответ девиц
в строгой форме проводниц.
Быстрый взгляд на весь твой вид:
"Нет", – и в сторону глядит.
Седоусый проводник
в положенье разом вник.
"Хм… ехать надо – нет билета.
Если б дело только в этом!
Раз уж едешь ты учиться,
дай–ка бог тебе пробиться,
одолеть все льды–торосы, —
вдруг ты новый Ломоносов!…"
Чуть прилёг на верхней полке -
где там спать, как на иголках!
Глаз коли, никак не спится, —
как–то там Москва–столица,
встретит как?
И вот она
замелькала из окна.
Чинны прибранные дачи,
сини луковки церквей.
О житье народ судачит,
и конечно о Москве.
Вон над трубами завода
лёгкой тенью виснет хмарь.
Как подпорка небосводу
телебашня–пономарь.
А дома! друг друга краше.
(Вот бы их в деревню нашу!)
Сколько ж их, ну прямо туча!
Блещут в мареве текучем,
всё один другого круче,
те вразброс, те сбились в кучу,
эти вытянулись вкось.
Хорошо тут жить, небось!
Во–от какая ты, столица…
К окнам вытянулись лица,
как бы что не прозевать,
чтоб потом порассказать, —
всё хоть съездил не напрасно,
(кто ж в Москве побыть не чает!)
Где ж Москва гостей встречает, —
не на площади же Красной?
Или Красное крыльцо
здесь Садовое кольцо?
(Это ж знается с азов…)
Вдруг
шипенье тормозов.
Переборы буферов.
Всё. Столица.
Будь здоров!
11
Все в Москву ведут дороги,
все в Москву, со всех концов.
Обивают ей пороги
тыщи резвых молодцов.
В сто дорог и сто ворот
день и ночь снуёт народ,
на ходу и спит и ест.
Но у каждого присест -
свой вокзал и свой подъезд.
Ленинградцы, те на свой,
едут с опытом–обменом,
выверяют по безмену,
соревнуются с Москвой.
Моды шик везут из Риги:
женский пол, долой вериги!
Платья, юбки – без подола,
всем курить, орать "спидолам"!
С соловьиной стороны
прёт торговый люд страны.
Фруктов полные корзины
круглый год везут грузины.
Как свои в базарной Мекке
развернули торг узбеки.
У ларьков с вином, что няни,
рассыпаются армяне.
Украинцы валят валом
с вишней, семечками, салом.
У кого ж дары попроще,
ну картошка там, ну в общем,
кто от плуга–бороны -
с Ярославской стороны.
Наш Никита – с той, "попроще"…
Что ж, Никита, не у тёщи,
коль приехал – вылезай,
подтянись, смелей, дерзай!
Подхватил мешок свой тощий,
вмиг поддался общей спешке,
(тут бегом ходи, не мешкай),
Очутился на метро
и – нырнул Москве в нутро.
Ну пока там озирался
восхищался, разбирался,
поезд дважды постарался
пробежать весь свой маршрут.
Наконец–то вроде тут.
А потом еще трамваем.
Сам кондуктор, позевая,
объяснил ему всё толком.
Дом–то что же, не иголка, —
адрес верен, дом, он – вот,
тётка где–то здесь живёт.
"Проходи, – сказала тётка, —
нынче родич – кто с мошной!…"
Будто вытянула плёткой,
станешь тут себе смешной.
Молча взял он раскладушку,
вещмешок свой за подушку,
молча сунул в дровяник,
ну и… тут немного сник:
"Да-а… Родство – обычай древний,
только здесь не как в деревне".
Дума думой, дело – делом:
чёрный пёс не станет белым,
что при тётке – то при ней.
Утро ночи мудреней.
Потому давай–ка, братец,
времени не будем тратить, —
зададим–ка храпака!
(Сон всё лечит, – юн пока…)