Центром города считалось двухэтажное здание из красного кирпича, состоявшее из десяти комнат. Это школа Монеты. Она располагалась ниже по дороге, если идти в направлении от бейсбольного поля. Почти каждый житель Монеты посещал эту школу по крайней мере несколько лет. Моих ровесников было всего восемь человек, но это скромное количество компенсировалось другими благами и преимуществами. Две местные женщины готовили домашнюю еду для всей школы на целый день. Двум девочкам в классе, Джанет и мне, нередко разрешали отправляться утром на кухню, чтобы покрывать булочки глазурью. Если у тебя возникала какая-то проблема и нужно было обсудить ее с глазу на глаз, учитель мог пойти с тобой на полянку в рощице за школой. Если тебе хотелось уединиться или побыть с кем-то, тоже шли в рощицу. Там я впервые поцеловалась.
В конце каждого учебного года в школе устраивали праздник со множеством состязаний: бег в мешках, скачки на лошадях и, конечно, бейсбол. На пикнике собирался весь город. Приходили все жители. В середине лета, когда высокая кукуруза напоминала крепостные стены и окружала город, проходила встреча выпускников школы, на которую в 1950-х годах приезжали несколько тысяч человек. Все до одного.
А в 1959 году власти штата закрыли школу в Монете. Население в городе убывало, и штат больше не мог нести расходы на содержание школы. Монета всегда притягивала окрестных фермеров, но и само сельское хозяйство менялось. В начале 1950-х годов появились гигантские комбайны и сноповязалки, что позволяло фермерам вспахивать и засевать большие площади угодий. Некоторые фермеры обзавелись новыми машинами, затем прикупили земли соседей и удвоили свой урожай, а затем пустили в ход заработанные деньги, чтобы расширить владения за счет земли соседей. Сельские семьи, потерявшие свои наделы, стали перебираться в города, такие как Спенсер. А вместе с хозяевами исчезали и фермерские дома, приусадебные садики и ряды деревьев, которые первые поселенцы высаживали для защиты от летнего солнца и зимних ветров. Это были огромные, вековые деревья, по пяти футов в обхвате [около 1,5 м. – Ред.]. Когда на этих землях стали появляться крупные хозяйства, новые владельцы бульдозерами сносили все: деревья, строения – одним словом, все; сгребали в кучи и сжигали дотла. Зачем держать дом, в котором никто не живет, когда на его месте можно разбить поле? Земля вернулась, но не к природе. Ее засевали кукурузой.
На старых семейных фермах выращивали скот. Сажали сады. А зерно культивировали на отдельных небольших полях. На новых огромных фермах остались только кукуруза да соя. Каждый год Айова производила все больше кукурузы, но нам доставались лишь крохи. В основном она направлялась на корм скоту. Какую-то часть стали перерабатывать в этанол. Остальная собранная кукуруза пускалась на переработку. Вы когда-нибудь интересовались вопросом, откуда берется ксантан, природный полисахарид, используемый при производстве жевательных резинок? Это переработанная кукуруза, впрочем, как почти все, что входит в длинный список непонятных ингредиентов, указанных на упаковках с едой. Семьдесят процентов рациона среднестатистического американца – подумайте: семьдесят процентов! – связано с кукурузой.
Однако жизнь в сельскохозяйственном штате была нелегкой. Нескольким крупным фермам удалось сколотить себе состояние, но большинству фермеров, а также людям, которые на них трудились – работники, коммивояжеры, заготовители, местные торговцы, – деньги доставались тяжело; работа была изнурительной и часто с непредсказуемым результатом. То льют дожди, то приходит засуха; то слишком жарко, то слишком холодно, а если цены падают, когда поставляешь свой товар на рынок, ты бессилен что-то изменить. Жизнь на ферме сильно изменилась, совсем не то, что было когда-то: сорок акров да мул. Фермерам потребовались современные машины, чтобы обрабатывать огромные угодья, и им приходилось выкладывать за них по пятьсот тысяч долларов и больше. Семенное зерно, удобрения, расходы на жизнь – и фермерский долг легко может подскочить до миллиона. Если фермер со временем спотыкается или падает, то зачастую ему уже не подняться.
Все сказанное справедливо и для городков в сельской местности. Ведь, кроме всего прочего, в них живут люди. Город зависит от людей, люди – от города. Это как пыльца и шелковистые нити кукурузы – они неотделимы одно от другого. Вот почему жители северо-западной части Айовы с такой гордостью относились к своим городам. Вот почему они вкладывали столько энергии в то, чтобы их города жили и работали. Они сажали деревья, закладывали парки, создавали общественные организации. Люди понимали, что, если город не будет обращен в будущее, он зачахнет, а потом и вовсе умрет.
Есть мнение, что город Монета пришел в полный упадок после пожара на большом элеваторе в 1930-х годах. Я же считаю, что причиной послужило закрытие школы. В 1959 году дети Джипсонов стали ездить на автобусе за десять миль в Хартли, и тогда отец потерял интерес к борьбе за ферму. Наша земля не отличалась плодородием, и отец не мог позволить себе купить новые мощные машины. Он занялся бизнесом по продаже говядины, а потом стал продавать страховки. Три поколения Джипсонов были связаны с сельским хозяйством, но через два года после закрытия школы в Монете отец продал ферму соседу и целиком сосредоточился на страховом бизнесе. Ему была ненавистна его работа и противна тактика запугивания, которую приходилось применять к обнищавшим семьям. Он перестал работать коммивояжером в семенной фирме Кроу. Сосед, купивший нашу землю, снес дом, выкорчевал наши деревья и превратил все сто шестьдесят акров [около 0,65 кв. км. – Ред.] в сельхозугодья. Он засыпал даже ручей. Часто, проезжая мимо, я не узнаю этих мест. Начальные четыре фута [1,2 м. – Ред.] нашей грунтовой дороги – вот и все, что сохранилось от времен моего детства.
Теперь, если отъехать на пятнадцать миль [24 км. – Ред.] к западу от Спенсера, на обочине дороги можно увидеть указатель – «Монета». Поворот налево. Еще две мили до конца дороги, а дальше лишь пыльная колея, которая пролегла между полями. Города больше нет. Осталось, возможно, домов пятнадцать, половина из которых брошены. Ни одного производственного или торгового здания вы не встретите. Почти все такие строения в старой, деловой, части города, которые я помнила с детства, исчезли, и на их месте разбили кукурузные поля. Может быть, вы стоите на том месте, где раньше был универсальный магазин Монеты; здесь дети, как завороженные, замирали перед огромной стойкой, заваленной леденцами и свистульками. Теперь перед вами предстанет другая картина: остроконечные ножи культиватора, горы удобрений, из-под которых вытекают ядовитые струйки, и скопление кузнечиков, кормящихся на безлюдных просторах. Сохранились танцевальный зал и старый кабачок, но и эти строения разваливаются. Наверное, через пару лет и от них ничего не останется.
Школа Монеты по-прежнему стоит за старой изгородью, но между кирпичной кладкой здания уже пробивается растительность. Бóльшая часть окон разбита. За минувшее десятилетие здание школы облюбовали козы. Они уродуют полы, объедают известку со стен, оставляя в них дыры, и козий запах чувствуется даже на расстоянии. Единственное, что сохранилось, – это встречи выпускников. Год спустя после закрытия школы в Монете ежегодные встречи по-прежнему собирали тысячу бывших школьников на том поле, где когда-то мы играли в бейсбол и в конце года устраивали пикники. Теперь на встречу приезжают около сотни бывших выпускников. В скором времени дорожный знак на шоссе 18 станет последней приметой города, которая указывает, что до дороги на Монету осталось всего две мили.
Глава 7
Гранд-авеню
Кризис 1980 года оказался очень тяжелым, но большинство жителей не верили, что Спенсер постигнет участь Монеты. Мы не верили, что город может сдаться, рассыпаться в тлен, исчезнуть, ведь всей своей историей он показывал стойкость и выносливость. Ни Спенсеру, ни его гражданам ничего не давалось даром. Все, что чем обладали, мы заработали.
Зарождению Спенсера способствовали мошеннические сделки. В 1850 году застройщик продал несколько крупных земельных участков у излучины реки Литл-Сиукс. Поселенцы надеялись увидеть здесь процветающий город, раскинувшийся в плодородной речной пойме, но этого не случилось. Здесь не оказалось ничего, кроме сонно текущей реки и единственной хижины, находившейся в четырех милях [около 6,4 км. – Ред.] отсюда. Город существовал лишь на бумаге.
Вопреки всему первые поселенцы решили здесь остаться. Вместо того чтобы перебраться в ближайший город, они создали общину на голом месте. Спенсер заявил о своем существовании в 1871 году; тогда община подала правительству петицию по поводу строительства железнодорожного вокзала; ждать пришлось без малого пятьдесят лет. В том же году Спенсер отвоевал место в законодательном собрании округа Клей у Петерсена, более крупного города, расположенного в тридцати милях [48 км. – Ред.] южнее. Спенсер был городом «синих воротничков»[3]. Жители были не в претензии и знали, что именно здесь, на Великих Равнинах, надо расширяться, модернизироваться и расти.
В июне 1873 года на окрестности налетела саранча. Она уничтожила кукурузу на корню, после чего принялась за созревающее зерно. В мае 1874 года саранча вернулась. Она появилась вновь в июле 1876 года, когда зерно начало наливаться восковой спелостью и на початках созрели шелковистые нити. В отчете, посвященном столетию нашей общины, опубликованном в «Ежегоднике Спенсера», в частности говорилось: «Саранча съедала колосья и принималась за кукурузу, пока та не падала на землю под собственной тяжестью. Это была настоящая катастрофа».
Фермеры стали покидать эти земли. Горожане передавали свои дома и бизнес кредиторам и уезжали из округа. Те же, кто остался, объединились, чтобы поддержать друг друга и помочь пережить эту долгую голодную зиму. Весной они кое-как наскребли кредиты для покупки семенного зерна. Саранча, уничтожая все на своем пути, продвинулась от западной границы округа Клей примерно на сорок миль [около 64 км. – Ред.], но дальше не распространилась. Урожай 1887 года был рекордным для этого района. Саранча больше о себе не напоминала.
Когда поселенцы в первом поколении состарились и не могли больше работать на земле, они перебрались в Спенсер. К северу от реки они выстроили маленькие домики, в которых занимались ремеслом и торговлей. Когда наконец была проложена железная дорога, местным фермерам уже не приходилось запрягать лошадь в повозку, чтобы проделать пятьдесят миль [около 80 км. – Ред.] и попасть на рынок. Город отметил приобретение расширением дороги от реки до железнодорожного вокзала. Эти восемь кварталов, названные Гранд-авеню, стали главной торговой улицей города. Здесь располагались сберегательные кассы и кредитные учреждения, а также фабрика попкорна на северной стороне рядом с площадью для ярмарок, завод по производству цемента и кирпича и лесопилка. Однако Спенсер нельзя назвать промышленным городом. Здесь не было крупных предприятий. В этих краях так и не объявились увешанные драгоценностями финансовые магнаты, которые прикуривали от 20-долларовых купюр. Не появились особняки в викторианском стиле. Здесь простирались поля, жили фермеры, и имелось восемь деловых кварталов под невероятно синим небом Айовы.
И тут грянуло 27 июня 1931 года.
Стояла сорокаградусная жара. В 13:36 восьмилетний мальчик зажег бенгальский огонь возле аптеки Отто Бьорнстада, что находится на углу Мейн-стрит и 4-й Западной улицы. Кто-то закричал, и от неожиданности ребенок бросил бенгальский огонь в большую витрину с петардами. Они взорвались, и огонь, разносимый горячим ветром, распространился по улице. Через несколько минут пламя охватило обе стороны Гранд-авеню, и немногочисленная пожарная команда Спенсера была бессильна справиться с напором огня. Четырнадцать близлежащих городов направили команды и оборудование, но воду из реки пришлось качать насосами. Когда пламя достигло пика, пылала даже мостовая на Гранд-авеню. К концу дня сгорели тридцать шесть строений, в которых располагались семьдесят две коммерческие фирмы – это почти половина того, что имелось в городе.
Не могу представить, о чем думали эти люди, глядя как дым тянется над полями и тлеющими останками их родного города. В тот день жители северо-западной части Айовы должны были чувствовать себя одинокими и всеми покинутыми. Город умер. Деловая активность застыла, а люди покидали насиженные места. Уже три поколения основной массы семей в Спенсере с трудом зарабатывали себе на жизнь. И теперь, в преддверии Великой депрессии (она уже дала знать о себе на побережье, но до внутренних районов, таких как северо-западная часть Айовы, добралась лишь к середине 1930-х годов), сердце Спенсера лежало во прахе и пепле. Урон от бедствия составил более двух миллионов долларов по курсу того времени. Эта трагедия до сих пор остается самой масштабной рукотворной катастрофой в истории штата Айова.
Откуда все это мне известно? В Спенсере все об этом знают. Огонь стал нашим наследством. Он и определил нашу дальнейшую жизнь. Единственное, чего мы не знаем – это имени того мальчика, что устроил пожар. Разумеется, кому-то оно известно, но было принято решение не предавать огласке имя ребенка. Главное – мы остаемся городом. И мы едины. Так что давайте не будем ни на кого указывать пальцем. Лучше займемся своими проблемами. Мы назвали это прогрессивным подходом. Если спросить у кого-нибудь из жителей Спенсера о их городе, то вам ответят: «Он развивается». Это наша мантра. Если вы попросите пояснить, мы ответим: «У нас есть парки. Мы работаем добровольно. И стремимся к совершенствованию». Если вы копнете глубже, то на минуту мы задумаемся, а потом скажем: «Ну, здесь был пожар…»
Однако наши действия обусловлены вовсе не пожаром. Спустя несколько дней собралась комиссия, которая должна была предложить план по созданию нового делового центра, современного и максимально защищенного от несчастных случаев, даже если на первых порах магазинам придется торговать под открытым небом. Все согласились. Никто не сказал: «Давайте воссоздадим все как было». Лидеры нашей общины отправились в крупные города Среднего Запада, такие как Чикаго и Миннеаполис. Они познакомились с планировкой городов и изящным стилем таких мест, как Канзас-Сити. Через месяц был готов план деловой части города в стиле современного ар-деко, который присущ процветающим городам. У каждого сгоревшего здания имелся владелец, но в то же время каждое строение было частью городского ансамбля и формировало облик города. Владельцы одобрили план. Они понимали, что нужно жить, работать и существовать сообща.
Если вы сегодня посетите деловой центр Спенсера, вам не придет в голову даже сама мысль по поводу стиля ар-деко. Архитекторы были в основном из Де-Мойна и Сиукс-Сити, и они строили в стиле прерия-деко. Здания, преимущественно кирпичные, были малоэтажными. На некоторых красовались башенки, как на здании миссии в Аламо. Прерия-деко – стиль практичных людей. Спокойный и одновременно элегантный. Неброский и без всякой вычурности. Он ориентирован на нас. Нам нравится современный дух Спенсера, но мы не привыкли быть объектом внимания.
Когда вы отправляетесь в деловой центр, возможно, за кондитерскими изделиями в пекарню Кэролла или за покупками в «Хен-Хаус», то, скорее всего, не обратите внимания на удлиненные безупречные линии фронтонов. Вероятно, припаркуете машину где-нибудь на Гранд-авеню и пройдете под широким плоским навесом вдоль витрин магазинов. Вы увидите металлические фонарные столбы и узорную кирпичную кладку на мостовой, длинный ряд магазинов и подумаете про себя: «Здесь здорово! Этот город живет и трудится».
Наш деловой центр стал наследием пожара 1931 года и в то же время – отголоском фермерского кризиса 1980-х годов. Когда настают трудные времена, вы или сплачиваетесь, или разбегаетесь. Это справедливо применительно к семьям, городам и даже отдельным людям. В конце 1980-х годов Спенсер опять ощутил себя единым. И вновь преображение города началось изнутри, когда торговцы с Гранд-авеню, многие из которых были продолжателями семейного бизнеса с 1931 года, решили, что город нуждается в улучшении. Они наняли бизнес-менеджера для реконструкции розничных магазинов в центре города, усовершенствовали инфраструктуру и вложили средства в рекламу, даже в тех условиях, когда у них, казалось, уже не оставалось свободных средств.