Мне помогали прогулки. В последующие за смертью Джанета недели я постоянно кружил по просторам Норфолка – бродил по бечевникам[4], мимо шлюзов и руин монастырей, перелезал через заборы, вышагивал по лугам в изношенных прогулочных сапогах, наслаждаясь растворением в стихии и освобождением от физического груза. Иногда мне составляли компанию друзья или Генри, кокер-спаниель моей знакомой Ханны, жившей на нашей улице. Пес напоминал мне Джанета своим легким отношением к миру и пристрастием к стоялой воде. Но и одному мне было тоже хорошо. Нравилась простота и бесцельность прогулок: нет необходимости стараться победить в игре, что-то доказать или вырваться в жизни вперед. Находишься на вольном воздухе и переставляешь ноги ради самого процесса. После прогулки можно почувствовать себя хуже, но со мной в прошлом такого не случалось. Нечто подобное я ощущал в юношеские годы, когда бродил по вотчине комиссии по делам лесного хозяйства, что простиралась за коттеджем родителей, и брал с собой кота своего детства Монти. Твердил себе, будто гуляю, чтобы убить время, пока нет более неотложных дел – интервью с музыкантами рок-групп, – но на самом деле эти прогулки являлись главным событием недели.
– Монти исключительно умный кот, – как всегда, громогласно возвещал отец. – Такого, наверное, больше не сыщешь.
Тон отца подразумевал: если ты кот, то довольно рано в жизни становишься перед выбором – либо тянешь лямку, вовсю работаешь и добиваешься успеха, либо ленишься и общество тебя выбрасывает.
Умерший в 1998 году Монти был не последним котом родителей. Дейзи представляла собой комок застарелых неврозов и служила Монти девчонкой для битья. Она пережила его на девять полных страха лет, постоянно убегая, заслышав громоподобные шаги отца. Изредка одаривая маму крупицами ласки, она так и осталась одинока и водила дружбу только с метелкой из перьев для смахивания пыли, которую родители купили в 1990 году в мэнсфилдском отделении компании «Уилкинсонс». Видимо, Дейзи принимала ее за необыкновенно уживчивого попугая. То, что родители провели последние три с половиной года без кошек, объяснялось золотым стандартом кошачьего поведения Монти. Он был котом-гулякой, самым самоуверенным, серьезным из всех, каких можно найти в викторианских детских историях, и я понимаю, почему родители не захотели заводить после него другого. Но в последние месяцы им явно чего-то не хватало, и, приезжая в их дом, я считал себя обязанным подбивать родителей к переменам. Прошло шесть лет с тех пор, как у меня в последний раз жил котенок. Но со смерти Джанета миновало слишком мало времени, чтобы я решился взять нового. Однако это не означало, что я не готов был взять котенка для них.
– Думаю, время пришло, – говорил я матери.
– Нет, – возражала она. – Я так радуюсь, что в доме чисто.
– Вам от этого будет только лучше.
– Вероятно. Но если я заведу котенка, откуда мне знать, что он хороший?
– Они все хорошие, если с ними нормально обращаться.
– Согласна. Но все равно нет.
Я чувствовал, что стена дает трещину, особенно когда мать приезжала ко мне.
– У тебя слишком много кошек. Хватило бы двух. А вот этого я возьму себе. – Она поднимала Медведя на руки, прижимала к себе, и тот, давно оценив ее интеллект и считая достойной своей любви, позволял приласкать себя в воздушных объятиях. Начинал мурлыкать и цеплялся за нее своими, как у коалы, когтями. – Этот хороший. А Шипли его постоянно обижает.
Шипли не давал прохода Медведю, но я сомневался, что все настолько серьезно, чтобы котов навсегда разделить. Иногда Шипли лупил его по голове, но обычно трусливая агрессия ограничивалась тем, что он сгонял Медведя с теплого местечка, которое присмотрел для себя, или приплясывал перед ним и строил отвратительные рожи заправского кошачьего хулигана. Будучи котом, твердо верившим в принцип непротивления злу, Медведь не отвечал, полагаясь на единственный способ защиты: способность исторгать звук, похожий на тот, что производит небольшой дракон, когда полощет горло топливом для зажигалок.
– И-и-и-и… – говорил Медведю Шипли и приплясывал перед его мордой с такими ужимками, что, будь он человеком и выступая подобным образом в ночном клубе, получил бы по шее.
– А-а-ргл б-а-ргл, – отвечал Медведь и ретировался за диван.
Неприятная сцена, но чаще всего их обмен мнениями дальше не шел.
Но все это не важно. Ведь мы сейчас говорим о Медведе, а он лучший кот во всей вселенной. Когда-то я считал, что все мои коты лучшие, но с объективной точки зрения Медведь – лучший из лучших. Пусть он недавно написал на шторы, а в прежние темные годы случился инцидент с его калом и карманом халата Ди, но в целом нет кота, у которого был бы более располагающий к себе характер, чем у Медведя. Словно в подтверждение тому, у него на груди вечным знаком особой душевности красуется белое пятно в форме кривоватого сердца. Медведь сложное, совершенное существо, и требуется время, чтобы понять его. Мать считает, что готова к этому, но изменит свое мнение, проведя с ним пару дней: кот будет повсюду следовать за ней, в тысячный раз о чем-то спрашивать, и ей никуда не скрыться от вопросительного взгляда его влажных, глубоких глаз. Требуются стальные нервы, чтобы приспособиться к этому. Я знаком с ним более десятка лет, но подчас едва сдерживаюсь, чтобы не сбежать с ящиком особенно крепкого пива в соседний парк после того, как Медведь возникает из ниоткуда рядом с моим стулом и начинает сверлить взглядом. Кроме того, отдать Медведя родителям значило бы нарушить негласный закон. Следующей владелицей кота должна быть моя следующая экс-половина. Таковы правила, и они незыблемы.
Я могу понять, почему родители не склонны заводить нового кота, если только это не такой пацифист, как Медведь. Их сад в последнее время превратился в настоящий рай для всякой дикой живности. В мой тоже заглядывают курочки и мунтжаки, но я так и не сумел наладить с ними отношения, а мать с отцом водят дружбу с рыбами, лягушками, жабами, дроздами и дятлами. Дня не проходит, чтобы мать не прислала мне сообщения о новых эпизодах общения с дикой природой. Иногда действие не ограничивалось территорией рядом с домом: «Наш телефон беспрестанно звонит, но нас никто не вызывает. В нем полно муравьев».
Недавно я заглянул к родителям, и отец отвел меня в сторону:
– Том, могу я с тобой поговорить?
Если отец спрашивает: «Том, могу я с тобой поговорить?», это означает:
а) хочет узнать, подал ли я налоговую декларацию;
б) подготовил ли машину к зиме;
в) решил предостеречь, чтобы, выходя из дома, я опасался всяких ненормальных и психов.
Но на сей раз повестка дня оказалась иной. Отец вывел меня в кладовую и показал на полку, где лежала садовая обувь – отдельные образцы сохранились еще с 1946 года.
– В моем ботинке поселилась жаба, – сообщил он.
Я наклонился и заглянул в его садовые шлепанцы, те самые, без застежек, в которых вопреки предостережениям моей матери отец пятнадцать месяцев назад полез под проливным дождем подрезать деревья и сломал спину. Да, точно: в левом уютно устроилась маленькая зеленовато-коричневая жаба. Она выглядела вполне довольно, я бы сказал, самоуверенно. К мыску была приклеена бумажка со словами: «Там жаба!»
– Написал, чтобы случайно не забыть и не попытаться обуть их, – объяснил отец.
Мы прогулялись по саду, и отец показал мне недавно выращенные цукини. Одним из них он особенно гордился из-за его выгнутой формы. Затем – сеть на пруду, которую установил, чтобы его японских карпов не таскала вороватая цапля.
– Совершеннейшая негодяйка. Даже теперь не может успокоиться, все ходит и ходит.
На прошлой неделе цапля поймала его любимую рыбу по кличке Финн и бросила с высоты ее бездыханное тело. Заметив нарисованные мелом контуры карпа там, где он упал на плитки возле пруда, я понял, что отец тяжело переживает потерю, и не нашел нужных слов утешения.
– Он теперь в лучшем месте.
– Что? В земле под кустом кордилины твоей матери?
– Нет, я имел в виду, на рыбьих небесах, или что там у них есть.
Мы направились к сараю.
– Здесь еще одна жаба, обосновалась на куче компоста. Я накрываю ее одеялом, а на ночь подтыкаю со всех сторон. Ты починил навес над летним садом? Не лазай сам, так погиб Кейт Харрис и его утка Орвилл.
А позже вечером мать накормила меня потрясающе вкусной едой и повторила трижды, чтобы компенсировать то, что я в последнее время к ним редко приезжал. Отец тем временем рассказывал о писателе Мартине Эмисе, который был того же возраста, что и он, и о том, какие, благодаря разному происхождению, у них были различные в жизни возможности.
– Когда Эмису было восемь лет, он наблюдал, как его отец делится мыслями с Филиппом Ларкином[5]. Когда мне было восемь лет, я наблюдал, как мой дядя Кен делится сыром со своей немецкой овчаркой Брюсом.
Когда отец начинал говорить, то часто вспоминал смешной случай, который произошел на прошлой неделе во время их прогулки с матерью.
– Мы прилегли на поле вздремнуть, но разбудила корова, которая принялась меня облизывать. Я уж подумал, что это твоя мать меня целует. Не тут-то было – оказалась Буренка.
Когда мы вымыли тарелки, раздался стук дверного молотка. Я решил, что это Роджер и Би – очень симпатичная пожилая пара. Соседи родителей. Частенько преодолевают на машине сорок ярдов от задней двери до конца своего сада, чтобы выпить чаю в беседке, и иногда по дороге заворачивают навестить моих отца и мать. Но с удивлением увидел сидевшего на крыльце и смотревшего на нас призрака белого котенка.
– Каспер! – воскликнула мать, открыла дверь и, взяв призрака на руки, покрыла его голову поцелуями. – Как поживаешь? Какой ты красавец!
Котенку поцелуи понравились, и это предполагало, что раз он их чувствует, то является существом телесным. Он ухмылялся с таким видом, словно хотел сказать: «Я того заслуживаю».
Я испытующе посмотрел на родителей.
– Ну… да, – протянула мама. – Это Каспер. Живет по-соседству. Научился забираться наверх и колотить лапой по дверному молоточку.
Я почесал Касперу голову. Оценивая меня, он лениво поднял голову. Его взгляд отличался от проникавшего в душу взгляда Медведя. Каспер сонно определял мое место в мире, будто мое лицо представляло для него всего лишь очередное явление расплывчатой, доселе неизвестной, но приятной плоти. Котенок казался простофилей, был полон доверия и не сомневался в своей роли в мироздании. В нем было нечто знакомое, хотя сначала я не мог определить, что именно. Но вскоре меня осенило: если добавить несколько рыжеватых пятен, получится копия четырех-пятимесячного Монти. Та же аура самоуверенности, до такой степени сильной, что, будь он человеком, в его гардеробе заняли бы достойное место бриджи.
Мама капнула Касперу немного сливок, и он с энтузиазмом слизнул их.
– Знаю, не следует этого делать, – сказала она. – Но я редко его балую. О, смотри, он оставил мне свое сердце!
Там, где котенок лизал угощение, остался узор – классическое изображение любящего сердца. Это производило впечатление, но на меня, наверное, меньше, чем на других, – ведь со мной живет кот, у которого на шкурке есть пятно в виде сердца.
Следующие несколько недель мне постоянно приходили по электронной почте от мамы фотографии с похождениями Каспера в родительском саду. Каспер шествует через лужайку с таким видом, словно опаздывает на важную презентацию. Каспер умывается, а на заднем плане отец колет дрова. Каспер на дереве смотрит на родительский огород, будто не сомневаясь, что это он, а не кто-нибудь другой, засадил грядки и окучивал картофель. Мать посылала и другие фото, но иногда и в них проглядывалась подсознательная тема Каспера. Получив изображение лоскутного одеяла, я не сразу оценил аккуратность шитья и цветовую гамму, потому что на нем развалился белый кот.
Прошел, таким образом, месяц, и я решил, что пора серьезно поговорить с матерью.
– Сейчас позову. Она вышла на улицу с Монти. А я опять заснул в компосте.
– Подожди, что ты сказал?
– Сказал, что заснул в компосте.
– Нет, перед этим.
– Что она вышла на улицу с Каспером.
– Но ты сказал, что она вышла с Монти.
– Разве? Странно. Тот кот очень был хорош. Таких немного.
– Все прекрасно складывается, – сообщила мне мать через несколько минут. – Он иногда заглядывает, и мы милуемся. Но я не собираюсь тратиться на кошачью еду и жертвовать временем, оттирая кошачьи следы и прочие прелести.
Я задавал себе вопрос, откровенна ли мать сама с собой? Когда она приезжала ко мне на прошлой неделе, я заметил белый волосок на ее черном свитере.
– Ты уверена, что это лучше, чем взять себе кота? По улицам бродит много милых беспризорных, которые с радостью отдадут свое сердце твоим сливкам.
– Было бы чудесно. Но мне нужен только такой же замечательный, как Монти. Извини, я хотела сказать, как Каспер. А как я узнаю, что он такой?
Я беспокоился, что родители слишком привязываются к соседскому коту – все могло закончиться слезами. Но у меня появился план с дальним прицелом. Разработка его многих элементов требовала определенного времени, но я над этим трудился.
Со времени смерти Джанета я заметил, что наверху моего перевернутого вверх ногами дома происходит нечто странное. Заходя утром в кухню, обнаруживал, что исчезал кошачий корм, причем в гораздо большем объеме, чем могли съесть мои коты. Человек, обладающий воображением, мог бы представить, как корм волшебным образом перемещается из раздатчика прямо в невидимый огромный желудок. Доставая купленную накануне буханку хлеба, видел, что упаковка разорвана и кончик покусан. Затем, перебирая коллекцию виниловых пластинок, чтобы найти альбом Билла Уизерса 1972 года «Still Bill», обратил внимание, что он покрыт вязкой желтой субстанцией. На следующее утро то же самое случилось с грифельной доской, на которой я записывал то, что требовалось купить на неделю. Критические потеки пересекали слова «кондиционер для ткани».
Даже если бы я искренне верил в мир привидений, то все равно бы не согласился, что это проделки духа Джанета. Кот не писал где попало при жизни, и если бы решил облить пластинку, то выбрал бы из тех, которые на этом свете раздражали его слух, – «Freball» или первый долгоиграющий альбом группы «Urial Heep». Мои сомнения подтвердились, когда неделей позже я поднялся в кухню выпить воды и застал там рыжего кота, воровато поедающего корм из раздатчика. Вы можете возразить, что «воровато» – неподходящее слово для действия, производящего столько шума – хрум-зрум-хрум, – но ведь он же тайком проник в мой дом и, будучи застуканным на месте преступления, немедленно дал деру.
С тех пор я начал следить, не появится ли снова рыжий грабитель, но он принимал меры предосторожности и планировал набеги так, чтобы не столкнуться со мной – когда я спал или смотрел внизу телевизор. Если же я все-таки заставал его, несся прочь стрелой, перескакивая через перила и других котов и не давая себя разглядеть. Я пытался его издалека фотографировать – когда он высовывал голову из-за нижней лестницы, или, остановившись, оборачивался посмотреть на меня с явным сожалением, или скатывался по ступеням сада – но сделанные телефоном снимки получались размазанными. Я даже начал сомневаться, что дело вовсе не в качестве снимков, а очень размазанный сам кот.
Выполнение плана потребовало больше времени, чем я рассчитывал. Если сумею подружиться с этим котом и исправить его поведение, то смогу предстать на пороге матери и, подарив в качестве средства восстановления в рядах кошатниц, отвлечь от Каспера. Первым шагом было терпеливое приручение и присвоение мохнатого беспризорника. Для начала надо было понять, каков он собой. Наблюдая за его манерами, я сделал вывод, что, если мой план удастся, это не будет кражей чужого кота. Если он даже и чей-то, то совершенно заброшенный. Кот был постоянно голоден и каждую ночь жалобно мяукал под дверью. Его голос напоминал голос Рода Стюарта, как это часто бывает у рыжих котов, с той лишь разницей, что в нашем случае он больше походил на шум, который производил бы Род Стюарт, если бы его заставили петь после недавно перенесенного свиного гриппа.