Спартаковская улица переходит в Бакунинскую, перпендикулярно здесь её пересекает Бауманская улица. Та её часть, что идёт налево, — бывший Девкин переулок. Забавное название, не так ли? Есть две версии, как оно возникло, — прозаическая и романтическая. Прозаическая гласит, что тут были мануфактуры, производившие ленты, нитки, тесьму и прочую дребедень, потребную для женских рукоделий. Работали на предприятиях преимущественно женщины — девки. Вот переулок так и назвали. Но есть и другая версия! В Девкин переулок легенда селит полюбовницу Петра Первого — Анну Моне, в дом № 16. Ну а кто же она, как не девка? И, кстати, древняя двухэтажная палата, хоть и с новыми пристройками, но сохранилась. Может, в одно из её окошек и вправду лазил русский царь к своей зазнобе?
Хотя — вряд ли. Постройки более поздние, но, возможно, на старых фундаментах, Они относятся уже к бывшему здесь цинковальному заводу. В XVIII веке тут поселились старообрядцы-предприниматели, и большая часть домов вокруг принадлежала им. Старообрядцы несколько раз обращались в Городскую думу с просьбой изменить неблагозвучное название переулка, но тщетно. Теперь о них напоминает одинокая красавица колокольня храма св. Екатерины (Бауманская, 18), выстроенная по образу колокольни в Рогожском посёлке. Одинокой она стала после слома моленной в доме купца Карасёва и части корпусов его цинковального завода. Приземистые здания красного кирпича в глубине двора — остатки этого завода и бань. Раньше колокольня была намного красивее, но в её стенах остались проломы от снятых большевиками колоколов, золотисто-сиреневую керамику с первого яруса выломали в 1990-е, а теперь стала осыпаться и «лемеховая» черепица с трёх глав.
На нечётной стороне улицы стоит особняком четырёхэтажный доходный дом (№ 23), явный образец стиля модерн, напоминающий старинный замок. Его автор — архитектор Мазырин, владельцем значился «крестьянин Фролов», то есть переселившийся из деревни негильдейский купец. В доме № 28, типичном доходном доме конца XIX века, с 1878 года жил основоположник гидро- и аэромеханики Николай Егорович Жуковский. По правую руку, на углу Бауманской и Бакунинской — дом № 33/2 — жилой дом богатейших купцов Рахмановых. Старинные дома № 36 и 38 приписываются Матвею Казакову. На месте дома № 58 бельмом выпирают новые строения, а раньше здесь находился «Дом Щапова» — первое самостоятельное творение знаменитого архитектора Фёдора Шехтеля. В 1995 году здание было передано некоему ООО «на реконструкцию» и снесено.
Владение № 47/1 — пустая площадка. На этом месте находился Бауманский, или Басманный, рынок с красивым стеклянным куполом, сооружённый в 1970-е годы. В феврале 2006-го купол рухнул, погребя под собой множество людей. 56 погибших, 32 раненых — таков был итог трагедии. Комиссия установила, что крыша здания рынка обрушилась из-за обрыва одного из тросов, на которых она держалась. А сам обрыв стал следствием нескольких причин, среди которых были коррозия и внеплановая перестройка здания, — в нём был возведён внутренний круговой балкон, который затем перегрузили товаром. Проектировал Басманный рынок тот же инженер, который создал проект рухнувшего аквапарка Трансвааль, — Нодар Канчели. Обвинений ему предъявлено не было, причиной трагедии назвали «грубые нарушения правил эксплуатации здания». Впрочем, заслуг у инженера много: он сконструировал купол храма Христа Спасителя и торговый комплекс на Манежной площади. После трагедий Канчели продолжил работать и, в частности, занимался реконструкцией Большого театра.
Жуткую проплешину обрамляют два переулка — Посланников и Старокирочный. Название первого традиция связывает с жившим здесь прусским посланником, приехавшим в Россию в конце царствования Петра Первого, Акселем фон Мардефельдом. Он оставил едкие, ироничные мемуары о нравах при дворе императрицы Елизаветы. Однако некоторые историки спорят, доказывая, что его дом был вовсе не здесь, а на Немецкой ул. в районе дома № 57.
Со Старокирочным — та же путаница. По одним сведениям, здесь была старая лютеранская кирха, сгоревшая в 1812 году, и названием своим переулок обязан ей. По другим, здесь стоял первый в России завод по производству этилового спирта, и название восходит к слову «кирять». Что ж: и кирха, и завод не выдумка, они действительно существовали, так что каждый может выбрать себе версию по вкусу. Заводские строения сохранились — это владение № 5, теперь там одна из контор ОАО «Мосхимфармпрепараты».
Мы свернули в Старокирочный переулок, чуть не дойдя до Денисовского, называющегося так по имени владельца бывших там бань на ручье Кукуй, за ним — Гарднеровский переулок, напоминающий о Френсисе Гарднере, обрусевшем англичанине, владельце первого в России фарфорового завода, существовавшего до Кузнецовского, в XVIII веке. Ныне его изделия — коллекционная редкость!
Но вернёмся к Старокирочному. Мы уже вспоминали красавицу немку Анну Монс; теперь, забыв о полуразвалившихся домишках в Девкином переулке, можно с большей долей вероятности утверждать, что жила она здесь, рядом со старой кирхой, в доме № 6. Впрочем, оба адреса могут быть верными: один — место жительства её родителей, второй — дом, что Пётр подарил ей.
Aннa Иоганновна Монс была дочерью купца-виноторговца из немецкой слободы. Пётр так влюбился в неё, что даже подумывал жениться. Он осыпал Анну и её родителей подарками, жаловал её родню имениями. Страсть не ослабевала до 1704 года, когда он неожиданно уличил свою милую в измене. Последовала страшная сцена, во время которой Пётр чуть не убил неверную возлюбленную. Следующие два года она находилась под строжайшим домашним арестом, и поначалу ей даже запрещали посещать церковь. Одновременно Пётр завёл процесс о взяточничестве родственников Анны. Но постепенно гнев угас, ив 1711 году Пётр разрешил ещё не старой Анне выйти за прусского посла. В этом браке родилось двое детей.
Старокирочный переулок выходит на Лефортовскую площадь, названную так по имени друга Петра Первого Франца Лефорта. Прежде чем рассказать о нём, обратим внимание на строгое и элегантное здание Лефортовской полицейской части (№ 13) XVIII–XIX веков, оно находится на стыке переулка с Лефортовской площадью. Здесь же, на площади, а формально на Второй Бауманской улице стоит Лефортовский дворец, одно из самых загадочных и несчастливых зданий в Москве. Он был возведён по приказу Петра в качестве подарка Лефорту.
Франц Яковлевич Лефорт (1655–1699), по всеобщему мнению, был человеком большого ума, хорошо знающим состояние Европы и приятным в обхождении. Именно он приобщил молодого царя ко всему западному. В его доме Пётр «начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первый быть к одной дочери купеческой», там он «научился танцовать по-польски»; освоил фехтование и верховую езду, выучил иностранные языки. Пётр считал Лефорта своим другом и назначил его генерал-адмиралом.
Архитектором дворца был переучившийся печник, «каменных зданий художник» Дмитрий Аксамитов. Он был действительно талантливым и умелым человеком, царь остался очень доволен его работой, после отправив Аксамитова в один из самых прославленных монастырей — Киево-Печёрский — строить ограду с башнями и церковь. Мастер и там справился с заданием.
Строительство дворца завершилось в 1698 году. Дворец, выходивший фасадом на Яузу, выглядел необычно, в нём сочетались старинные русские мотивы и западные формы. Народ специально приезжал из разных мест любоваться на это здание — об этом хвастливо писал в письме брату довольный таким щедрым подарком Франц Лефорт. Приёмный зал площадью свыше 300 квадратных метров с потолком высотой 10 метров мог одновременно вместить полторы тысячи гостей. Вокруг был разбит парк с прудами, в которые запустили рыбу, в роще гуляли лани. Прекрасно было и внутреннее убранство: стены обили гобеленами, парчой и даже кожей; комнаты украшали дорогая мебель и множество замысловатых и красивых вещиц: статуи, макеты кораблей, поделки в китайском стиле…
Новоселье справили пышно и весело, с танцами, фейерверком… Разгорячённые и захмелевшие гости забыли, что на дворе только февраль — месяц студёный и коварный. Во время гуляний сорокапятилетний Лефорт простудился — и через три недели его не стало. Ни прекрасный уход, ни лучшие врачи, ни тем более такие ухищрения, как музыканты, присланные молодым царем, чтобы больной не печалился, — ничего не помогло.
С тех пор довольно долгое время во дворце никто постоянно не жил, он использовался как место проведения праздников, знаменитых петровских ассамблей и кощунственных «всешутейших и всепьянейших соборов». Председательствовал на них Никита Зотов — «всешумнейший и всешутейший патриарх московский, кокуйский и всея Яузы». Ручей Кокуй протекал здесь рядом — помните Денисовские бани в одноимённом переулке? При Зотове состоял конклав из дюжины отъявленных пьяниц и обжор обоего пола. Обычно их называют игуменами, стесняясь выговорить настоящее слово, которым прозывал этих людей Пётр — «хуйгумены». Особыми членами «собора» были женщины-«монахуйни». Высшим женским считался титул «княжна-игуменья», до 1717 года ею бессменно была Дарья Гавриловна Ржевская (разбитная весёлая старуха, мать одной из любовниц Петра), потом на короткое время должность заняла Анастасия Петровна Голицына, которую Пётр прозвал «дочка-бочка» из-за огромного количества спиртного, которое она могла выпить, не свалившись. Даже прилизанные приукрашенные портреты не могут скрыть, каким одутловатым и испитым было лицо этой женщины. Голицына продержалась недолго: её привлекли по делу царевича Алексея, признали виновной и били батогами. Однако «дочку-бочку» это не сломило, и уже через несколько лет она сумела вернуть расположение царя.
Пётр сам сочинил устав всешутейшего собора, в котором первой заповедью его членов было названо напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У шутов были свои облачения и песнопения, пародирующие церковные обряды. Как в древней церкви спрашивали крещаемого: «Веруеши ли?», так в этом соборе новопринимаемому члену задавали вопрос: «Пиеши ли?» Трезвых отлучали от всех кабаков в государстве, пьяноборцев предавали анафеме.
Часто на святочной неделе Пётр собирал огромную компанию — человек двести, обряженных в вывернутые наизнанку полушубки и страшные маски, и ночами напролёт катался на санях по Москве. Во главе процессии стоял шутовской патриарх — с жезлом и в жестяной митре. Он благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому, как делают архиереи в церкви. Хозяева домов, удостоенных посещением этих гостей, обязаны были угощать их и одаривать деньгами.
Эти пьяные и кощунственные забавы послужили одной из причин возникновения легенд о царе-самозванце, царе-антихристе. Петра объявляли сыном немки и «Лаферта», говорили о том, что в «Стекольном царстве» (Стокгольме) настоящего государя похитили и, посадив в бочку, пустили в море, а заместо него прислали «немчину». Или того хуже: раскольники толковали священные книги, вычитывая, что Антихрист родится от недоброй связи от жены скверной и девицы мнимой, и вспоминали о том, что Пётр родился от второй жены, по старообрядческим представлениям — незаконной.
В 1706 году Пётр подарил Лефортовский дворец Александру Меншикову, его собственный, в Семёновской слободе, — сгорел. Меншиков принялся достраивать здание, пригласив архитектора-итальянца. Тот, к счастью, не тронул старое здание, а просто окружил его квадратом из двухэтажных флигелей, соединённых с главным корпусом переходами. Второй этаж был жилым, а первый — хозяйственным; дворец стал намного комфортнее и удобнее.
Меншиков владел дворцом двадцать лет. Он пережил Петра, возвёл на престол его любимую, но неграмотную супругу Екатерину, после её смерти — внука Петра, сына казнённого царевича Алексея. Этого царственного мальчика-подростка он планировал женить на своей дочери Марии, но честолюбивым планам не было суждено свершиться. Из-за интриг завистников Меншиков потерял власть, был сослан, а дворец конфисковали в казну.
В недолгое царствование Петра Второго Алексеевича статус столицы был вновь возвращён Москве, а императорский двор располагался в Лефортовском и соседнем Головинском (позднее переименованном в Екатерининский) дворцах. Головинский стоит на противоположном берегу Яузы.
Сам мальчик-император жил в Лефортовском, покинув его лишь ненадолго, на несколько месяцев, — после смерти своей любимой старшей сестры. Как и при его деде, во дворце проходили многочисленные попойки. К юному императору были приставлены два «воспитателя», которые должны были учить его наукам и государственному управлению. Один из них, немец Остерман, старался выполнять свои обязанности, а второй — из старинного княжеского рода Долгоруковых — принялся потакать самым дурным наклонностям коронованного ребёнка и нарочно его спаивал. В этом ему помогал сын Иван, «красивый молодой человек и живого характера», который сумел стать лучшим другом юного монарха.
"Долгорукие не упустили воспользоваться этою привязанностью и стали во главе всех дел…»
— писал современник.
Это было не трудно: царь-подросток не имел ни опыта, ни образования. Из-за опалы и казни отца Пётр Великий мало уделял внимания внуку. Его растили сначала две «мамки» из Немецкой слободы, а затем гувернёры, которые из всех наук лучше всего обучили мальчика татарским ругательствам, за что и были самолично биты его царственным дедом. Впрочем, вполне возможно, что виноваты были не только учителя, а унаследованные маленьким Петром фамильные дурные качества: упрямство и самодурство. Его старшая сестра, великая княжна Наталья Алексеевна, воспитывалась также, однако в отличие от брата выросла очень умной и образованной девушкой. К сожалению, как и брат, она рано умерла.
«…Государь знает свою неограниченную власть и не желает исправляться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов»,
— замечал австрийский посол в России.
Пётр Второй обожал охоту и посвящал ей всё свободное время, забывая о занятиях и государственных делах. Но не очень сильному физически мальчику явно не по силам было рыскать по полям и лесам по несколько дней кряду. Результатом стали болезни: корь, затем тяжёлая простуда — горячка, как называли тогда грипп. Долгоруковы забеспокоились, но не о здоровье Петра, а о собственном благополучии. Чтобы упрочить свою власть, они решили срочно женить императора на сестре Ивана Екатерине. Правда, девушка уже была помолвлена с другим, но кого волновали её чувства?
Незадолго до дня назначенной свадьбы в Лефортовском дворце произошёл случай, воспринятый народом как роковое предзнаменование: «государыня-невеста» в новой карете въезжала во дворец. Кичливые Долгоруковы постарались изукрасить экипаж как можно богаче, а наверху установили императорскую корону. Однако высоту кареты не рассчитали, и вызолоченная корона оказалась выше, чем арка ворот. Корона зацепилась, упала и разбилась на множество кусков. «Свадьбе не бывать!» — закричали в народе.
Так и случилось: сразу после пышных празднеств по случаю нового 1730 года император вновь заболел, на этот раз очень серьёзно — это была чёрная оспа. Нет, приговором эта болезнь не считалась: врачи XVIII столетия уже достаточно поднаторели в её лечении и большая часть больных выживала. Однако организм юного царя был ослаблен беспорядочной жизнью, и это создавало дополнительную опасность.
Поначалу казалось, что лекари справились: жар спал и юноша пошёл на поправку. А затем случилось непоправимое: молодой и глупый государь, не привыкший соблюдать режим и прислушиваться к мнению старших, встал с постели и открыл у себя окно, решив полюбоваться на замёрзшую Яузу и подышать свежим воздухом. В результате он простыл, последовали осложнения, и в конце месяца, ровно в день предполагаемой свадьбы, он умер.
Всё это случилось здесь, в Лефортовском дворце, положив начало эпохе «дворцовых переворотов», или «царству женщин». Затем последовали новые интриги, коронование нового государя, ссылка Долгоруковых — они поплатились за свою жадность и беспринципность.