Начало
Был тот самый осенний вечер без дождя, когда упавшие на город сумерки окутывают людей серым плащом неузнаваемости. Впрочем, теперь уже, наверно, нужно было говорить: наряжают в серые шинели обезличивания.
Всё началось, когда в почтовом ящике обнаружилась повестка. Призывник Артур Зайцев не стремился в армию, как, впрочем, и не собирался отлынивать от исполнения гражданского долга. Хотя – почему долга? Никакого такого долга он за собой не чувствовал. Просто предстояла длительная и тягостная история, которую нужно было некоторым образом избыть. Зажмурить глаза – и переждать. Отечество банально нуждалось в очередной порции патриотов. Как кто-то верно заметил, когда государству от человека что-нибудь нужно, оно всегда называет себя Родиной.
Впрочем, на гражданке Артуру тоже ничего особо не светило. Работа была бросовая, с наёмной квартиры в силу ряда причин приходилось в ближайшем будущем съезжать, очередная подруга обиделась из-за выдуманного ею же самой повода, и они вдребезги разругались. Родители были далеко, в другом городе, и повлиять на ситуацию никак не могли. Короче, ничего его больше с прожитым и закончившимся отрезком жизни не связывало.
Следующий отрезок жизни определяли для него сейчас ефрейтор Гребе и старший лейтенант Ахтыблин (даже ухом не поведший в ответ на смешки, раздавшиеся при представлении). Эти судьбоносные люди прибыли в военный комиссариат из N-ской части за молодым пополнением.
На погонах старшего лейтенанта явственно виднелись дырочки от ещё одной – капитанской – звёздочки, что могло свидетельствовать либо о непомерном служебном рвении и ожидании эту звёздочку вот-вот заслужить, либо о столь же выдающемся отвращении к службе, выразившемся в недавнем разжаловании. Форма же ефрейтора была наглажена и вычищена до всевозможной степени. Сапоги сияли, пилотка сидела боевым петушиным гребнем, на плечевом шевроне горела удивительная эмблема со скрещивающимися киркой и лопатой, под которыми золотыми буквами было вытиснено «БОН СУАР», а пониже – «ПВО». Шанцевый инструмент на изображении несколько настораживал: никто из призывников, даже специально интересовавшихся предстоящей службой, такой эмблемы не знал. Впрочем, на заднем плане достаточно явно просматривались то ли самолётные, то ли ракетные контуры.
В военкомате Артура позабавил врач-хирург, велевший приспустить трусы, нагнуться и раздвинуть ягодицы. Врач долго и с остервенением глядел куда-то в совершенно посторонние бумаги, а затем потрясающим медицинским почерком начертав на бланке «годен», так же не глядя вернул Артуру карточку. Следующий!
Всё делалось крайне медленно, бестолково и неорганизованно. Везде, где бы ни появлялась команда призывников, приходилось подолгу ждать. Впрочем, сейчас это уже было не их личное время – время принадлежало государству, которое имело право распоряжаться им по своему усмотрению. Да ещё неизвестно, будет ли лучше там, на неведомом месте службы, так что все эти задержки, может быть, только к лучшему. Такие соображения заставляли Артура смотреть на жизнь философски и терпеливо переносить тягостное ожидание.
В три часа ночи метро, конечно, должно было быть закрыто, однако на сей раз, похоже, их ожидали специально. Лейтенант Ахтыблин, шурша списком, долго толковал со здоровенным командиром ОМОНа, девственно-непорочного лица которого никогда не касалось тлетворное влияние интеллекта. Несколько раз долетали обрывки фраз типа «…точно не чеченцы, слово офицера!», «…да какие нах террористы?!» и «…ты чё, читать не умеешь?!». Призывников построили, несколько раз пересчитали и, наконец, запустили в вестибюль.
Эскалаторы, естественно, не работали, поэтому спускаться пришлось пешком. По боковым проходам, сопровождая растянувшуюся колонну, двигались молчаливые омоновцы с фонариками, привычно поигрывая дубинками. На самой станции была включена только дежурная лампочка, и противоположный конец залы скрадывался тьмой. Эхо от шагов их немногочисленной группы многократно отражалось в пустом пространстве, поэтому казалось, что там, в темноте, собралась толпа призраков и перешёптывается мёртвыми голосами.
Ахтыблин расписался в какой-то бумажке, после чего омон, откозыряв, затопал обратно по лестнице. Дождавшись, когда последний из них окончательно скроется в темноте, лейтенант, нервно оглядываясь, позвонил по мобильному телефону – Артура удивило, что связь здесь работает – и вполголоса произнёс несколько фраз. Тут же из чёрного провала туннеля пахнуло воздухом, словно приближался поезд.
Это и был поезд, только такого поезда Артур никогда и в глаза не видел. Цельнометаллический вагон, длиной примерно в пять обычных, совершенно без окон. И вибрация от его движения была такая, словно колёса у него были квадратные. Со стен местами даже штукатурка посыпалась. Артур заглянул под вагон – и остолбенел: колёс под ним не было совсем. То есть висела эта штука ни на чём, хоть и темно было, а это-то разобрать было можно.
Тут и дверь появилась. То ли обшивка скользнула в сторону, то ли стенка сама собой лопнула.
– Ефрейтор! Заводите людей! – скомандовал Ахтыблин. Голос у него был зычный и пронзительный, а может, только казался таким в ограниченном пространстве. Но его голос был ничто по сравнению с лютым рыком ефрейтора Гребе:
– Взвод! Справа по одному, вперёд – марш! Быстронах! Отставить! Уродыбля! Я сказал – справа!
Ефрейтор Гребе тосковал по дисциплине. Затосковал он с тех пор, когда, будучи ещё зелёным курсантом, умылся из служебной бочки, находившейся в подразделении и стоявшей рядом с пожарным щитом. Впоследствии он обнаружил, что старослужащие, когда им лень бывало тащиться в сортир, справляли в неё малую нужду. Из-за этого, несмотря на естественное испарение, данный пожарный резервуар бывал всегда полон. Впрочем, время от времени воду в бочке меняли.
Был Гребе выходцем из поволжских немцев. От арийских предков он унаследовал неукротимую тягу к аккуратности и порядку, а от окружающей его русской действительности – бесшабашную веру в собственную непогрешимость. Был ефрейтор белобрыс, глазки имел слегка выпученные и под носом взращивал карликовую поросль дрянных усишек. При взгляде на него в мозгу непроизвольно возникало сочетание слов «белокурая бестия» одновременно с осознанием полной непригодности этого понятия к данному случаю.
– Товарищ ефрейтор, а что это за машина? – попытался кто-то проявить любопытство, как оказалось, неуместное. Что вызвало новый взрыв административных эмоций:
– Чтобля?! Салабон! Ещё из опы домашние пирожки торчат, а он уже вякает! Совсем обурел? Бегомнах!
Ну, бегом не бегом, а заметное оживление движения буйная ефрейторская энергетика произвела. Погрузились, и тут же вход опять непостижимым образом затянулся, бесповоротно отрезав личный состав от гражданского общества с его законами, жизненным укладом и некими умозрительными фикциями, называемыми правами человека. Всё это теперь должна была заступить жёсткая дисциплина и уставы, коих, как впоследствии оказалось, насчитывалось целых четыре: строевой устав, дисциплинарный, устав внутренней, а также гарнизонной и караульной службы.
Корпус удивительной машины задрожал ещё сильнее – звук стал чуть выше и интенсивнее, хотя внутри салона вибрация ощущалась гораздо слабее. Артур с сомнением и опаской поглядел на стенки, за которыми слышалось теперь какое-то шуршание и шорох. Тут раздвинулись створки дверей переднего отсека (на этот раз по-нормальному раздвинулись, как двери в гостинице высшего класса), и перед взорами молодого пополнения предстала новая колоритная фигура. Был новоприбывший донельзя уверен в себе, деловит и нагл. В то же время чувствовалось, что самоуверенность эта имеет под собой незыблемое основание. Облачение его составляла такая же форма, как на ефрейторе Гребе, только без пилотки, а на ногах вместо сапогов красовались щегольские белые кроссовки. Бляха на новеньком кожаном ремне была немыслимо выгнута выпуклым образом и свисала гораздо ниже пояса.
– Так, войска, – бодро начал он на том же языке, на котором столь мастерски изъяснялся ефрейтор. – Блянах, ну и уроды! Слушай сюда. Если какая-то лядь зарыгает мне палубу, заставлю пропидорасить весь ангар. Всем ясно? Я спрашиваю – всем? У кого бухло есть? Не слышу ответа!
Ефрейтор Гребе хранил молчание торжественное и настолько красноречивое, что становилось абсолютно ясно – претенденту следовало выделить запас алкоголя в количестве не менее двух бутылок водки.
В общем-то, спиртное у призывников, конечно же, было. И было его столько, что эти две несчастные бутылки просто терялись на фоне суммарного количества. Поэтому ли, или по какой другой причине, но наглый пришелец требуемую мзду получил и, изрыгнув очередную дозу проклятий – уже более добродушных – исчез за таинственной перегородкой.
Тут народ опомнился.
Почему это, если другим можно, нам нельзя?! Тоже можно.
Конспиративно звякнули доставаемые стаканчики. Зашуршала магазинная, а у кого и домашняя обёртка, являя на свет джентльменские наборы различной комплектации. Сперва скрываясь, а потом и не очень, забулькали всевозможные спиртосодержащие жидкости. Неподкупный ефрейтор Гребе, яростно шевеля ноздрями, мгновенно согласился на кощунственно недопустимое предложение и пил так, что зелёные новички только изумлялись. Выпитое никак на нём не отражалось, только всё больше выцветали неистовые белые глаза. Даже лейтенант Ахтыблин втихую опрокидывал рюмку за рюмкой, стараясь держаться при этом в пределах офицерской чести, ибо употреблял исключительно коньяк.
Спонтанно возникли островки бесед. Самые любопытные пытались прояснить перспективы и разузнать свою дальнейшую судьбу.
Оказалось, что БОН означает «батальон особого назначения», а СУАР – это «секретное управление армии России». Что никак не определяло туманного будущего, а наоборот, ставило новые вопросы. Что за особое назначение? Да ещё и секретное управление какое-то? Куда их везут? Что за войска, в конце концов, имеют такую невиданную эмблему? При чём тут кирка с лопатой?
Тут же пошла гулять ниоткуда взявшаяся легенда, что везут их охранять заключённых, осуждённых к высшей мере и навечно сосланных в урановые рудники. Ефрейтор Гребе, уйдя в себя и зажмурившись, только тихонько ржал в ответ на все вопросы, а старший лейтенант Ахтыблин сосредоточенно отдыхал на полу и время от времени уверенно подавал признаки жизни.
Трудно было назвать начавшееся время утром. Когда Артур открыл глаза, над ним нависала всё та же, становившаяся уже привычной, обшивка кабины. Корпус всё так же содрогался. Горели синие дежурные лампочки, в свете которых лежавшие вповалку люди были похожи на кладбище вампиров. Несмотря на монотонное шипение вентиляции, воняло – причём гадко и узнаваемо. Тот, в белых кроссовках, был прав в своих опасениях: кто-то не рассчитал своих сил и не сдержал внутреннюю гнусную сущность. И, судя по интенсивности запаха, этот подлец был не одинок в своих начинаниях.
Несколько дальнейших часов Артур старался никогда не вспоминать. Ни поведения очнувшегося и жизнерадостного Гребе, ни реакции невменяемого Ахтыблина, ни появления белокроссовочного наглеца (позже Артур узнал, что был это пилот Лукинский, и даже подружился с ним).
Артур был уверен, что таинственный аппарат доставит их на тщательно охраняемую, укрытую от посторонних глаз территорию. Он рассчитывал, что местонахождение его будущей войсковой части будет не слишком далеко от какого-нибудь населённого пункта. В уме ему представлялось, как он, в новенькой, ловко сидящей форме и тщательно начищенных сапогах, проводит увольнение в каком-нибудь местном ДК, провожаемый восхищёнными взглядами тамошних девиц. Ну, в крайнем случае, судьба забросит его в тайгу – но опять-таки, неподалёку от центра цивилизации – и посещать этот центр он будет в компании таких же суровых и немногословных воинов. Тайга представлялась ему пронизанной солнечными лучами, напоенной запахами молодой хвои и багульника, с далёкими вершинами гор, тающими в голубой воздушной дымке. В ней должны были водиться непуганые звери с блестящими глазами и чудные птицы, цвести редкостные в своей неброской красоте цветы. Ручьи и реки с кристальной водой, туманы, которыми он будет любоваться, бдительно охраняя ответственный пост…
Действительность превзошла все ожидания. Территория части действительно была укрыта от посторонних глаз, но на этом всё сходство с мечтами и представлениями заканчивалось.
Таинственный аппарат доставил их в огромную пещеру, своды которой терялись во мгле, а дальние стены были испещрены чёрными отверстиями туннелей. С вышек били лучи прожекторов, повсюду змеились чёрные тела кабелей и крашенные жёлтым трубы. Чем-то пахло – не то чтобы неприятно, но настолько странно и непривычно, что память отказывалась искать аналогии в предыдущем жизненном опыте.
Артуру повезло – он успел выскочить наружу за секунду до того, как Лукинский принялся набирать команду для санитарной обработки палубы. Глядя на безапелляционное лицо пилота, нельзя было усомниться, что не более как через пятнадцать минут полы (или, как здесь называли, полá) будут блестеть, «как у кота яйцы» – опять-таки, местное выражение.
Снаружи их ожидала небольшая делегация. Точнее – ожидала не их, а транспортное средство.
Дембеля готовились к отбытию.
Среди всех выделялся могучим телосложением старшина – большая продольная полоса по погону, это Артур уже знал. Был он не в обычной форме, как, например, Гребе, а в гимнастёрке старого покроя, надевавшейся ещё через голову. Полушерстяные офицерские галифе середины прошлого века (опять-таки невиданный случай), сбитые в гармошку сапоги, немыслимо сверкающие. Криминально бархатные погоны, отороченные красным кантом. Аксельбант. Всё не по уставу.
Произошедшую из-за необходимости уборки паузу старшина использовал своеобразно:
– Смирно! – рявкнул он. Отряд убывающих (все вычищенные, лощёные, смотреть приятно) каменно застыл.
Печатая шаг, старшина подошёл к табурету, на котором стоял баян – и откуда он здесь взялся, подумал Артур. Ловко забросив на плечи ремни, он рванул меха. Грянула мелодия дембельского марша – «Прощание славянки».
Играл старшина виртуозно. Уволенные в запас торжественно и сосредоточенно вскинули руки к виску в воинском салюте. То же сделал и ефрейтор Гребе. Призывники затихли и глядели во все глаза, пока марш не кончился и старшина не отдал команду «вольно».
– Так, духи, строиться! – тут же взревел Гребе. – Быстронах!
Артур уже освоил несколько армейских выражений. Уродыбля, быстронах, ёмть – оказалось, эти краткие и чёткие лингвистические конструкции несут громадную смысловую нагрузку, совершенно различную при разных обстоятельствах, но интуитивно понимаемую в нужной направленности на чисто подсознательном уровне. Поэтому, наверное, они смогли так прочно закрепиться в специфическом военном языке. В самом деле, нельзя не согласиться, что «быстронах!» гораздо более эффективно и действенно, чем, например, «товарищи бойцы, поторопитесь, пожалуйста!». А в реальных боевых условиях, когда дорога каждая секунда, это сэкономленное мгновение может запросто решить исход боя.
От теоретических изысканий Артура отвлекла новая поступившая команда. Классический сценарий развития событий требовал, чтобы первым делом призывники попадали в баню.
Первым делом в предбаннике была проведена санобработка. Те, кто на гражданке не озаботился удалением излишнего волосяного покрова, подвергались стрижке. Здоровенный сержант, чем-то похожий на чемпиона по стрижке овец, ручной машинкой приводил в соответствие с армейскими требованиями причёски клиентов. В качестве основного течения местной модельной моды царил аскетичный минимализм. Затем полностью освобождённое от штатских одежд тело получало маленький кусочек хозяйственного мыла и попадало непосредственно в помывочную зону.
Все душевые воронки были подсоединены к одной и той же трубе холодной воды. Второй кран был подключён к трубе перегретого пара – опять-таки к одной на всех. В результате при тотальном беспорядочном верчении вентилей установить приемлемую температуру на мало-мальский промежуток времени не представлялось возможным: голову то обдавало крутым кипятком, то заливало ледяной капелью. Вездесущий ефрейтор Гребе то и дело поторапливал личный состав на универсальном языке всеармейского общения, сопровождая каждую команду громким подтверждающим ударом кулака, используя новенькую жестяную шайку как барабан.