Дядя Витя
Дядя Витя никогда не отличался многословностью. Когда его жена, семипудовая тетя Лиля, устраивала ежемесячные поиски заначки и выбегала на балкон второго этажа, чтобы оповестить весь двор о том, какая ее муж скотина и свинья, слышно было только тетю Лилю. Двадцать пятого числа каждого месяца она доставала из старых рыбацких сапог мужа три рубля и, размахивая зеленой бумажкой, словно флагом, врубала сирену:
– Что, сволочь, опять на водку свою поганую приберег?! Что, скотина, от больной жены деньги прячешь?! Я тебя, алкоголика в ЛТП сдам, пусть тебя там научат, как водку жрать!
Водку жрать дядя Витя и сам умел. И совсем не собирался в этот самый лечебно-трудовой профилакторий, куда, по слухам, сварливые жены сдавали пьющих мужей. Поэтому он лишь тихо молчал над разоренным тайником и вздыхал:
– Нашла…
Сапоги обыскивались регулярно, и весь двор точно знал, какая свинья наш безобидный дядя Витя.
Даже когда дети подожгли тарный склад продовольственного магазина, дядя Витя не шумел, в отличие от жены. И это несмотря на то, что склад находился аккурат под тем самым балконом для экзекуций. Пока тетя Лиля своим басом оповещала округу о том, какие именно ценные вещи сейчас погибнут в пламени и что именно она повыдергивает всем малолетним мародерам, дядя Витя подошел к телефону, набрал "01", сказал: "Северная, 35" и повесил трубку.
Склад быстро потушили.
В тот вечер дядя Витя шел домой после использованной-таки заначки. Чтобы хоть как-то сгладить вину, алкоголик и свинья пропил не все три рубля, а только один. На оставшиеся деньги дядя Витя сумел выторговать у собутыльников огромную люстру, которую, похоже, те сперли где-то на работе. Люстра, по тогдашней моде, напоминала замок эльфов в миниатюре – эдакая груда помутневшего хрусталя – и весила килограммов пятнадцать. Дядя Витя не дыша нес покупку домой, слегка петляя по двору.
Валерка Шариков как раз бил штрафной. Взыскание на команду соперников наложили за то, что Сашка в горячке ткнул Юрку локтем в нос. По правилам, за удар без крови полагался всего лишь угловой. Но из Юркиного носа все-таки вытекла пара капель, а это уже одиннадцатиметровый. Точнее, удар был "одиннадцатишаговый", поскольку размеры футбольного поля ограничивались старым гаражом и помойкой, а между ними было всего метров десять. Бить поручили Шарикову, как самому старшему в команде.
Бил Валерка сильно, и не только по мячам – это знал весь двор. Поэтому, когда мяч с гулом пролетел над воротами, никто не удивился. Все с тоской проводили его до самого дяди Вити.
Тот как раз добрел до подъезда и одолел пару ступенек. Пролетев по правильной баллистической кривой, мяч ударил мужичка между лопаток. Бум!
Не удержав равновесия, дядя Витя сделал пару торопливых шагов вперед и со звоном рухнул вместе с люстрой.
Полежал немного на груде битого хрусталя. Сел.
Грустно посмотрел на мальчишек. Вздохнул и сказал:
– Гол, бл…дь.
Дурью маюсь
По московскому метро бродят женщины с удочками над головой. Иногда это просто веточка, иногда древняя учительская ручка-указка. К концу удочки обычно привязан платок. Это наживка. Завороженно гядя на наживку, за женщинами семенят толпы старичков и старушек в шортиках. Женщина становится в углу станции, старички окружают ее, так что над головами видна только удочка, и рыбачка оттуда, изнутри пытается перекричать грохот прибывающих поездов.
Это экскурсия. Женщина – гид, а старички в шортах – туристы.
Сегодня по дороге на работу я случайно попал в самый центр такой экскурсии. Гид-рыболов уже закончила кричать и повела группу на выход. Я вышел вместе с ними, и оказалось, что траектории нашего движения по поверхности тоже совпадают. Дворами по Малой Лубянке. Так и иду – в самом центре. Экскурсаны переглядываются и перешептываются. Я одет почти так же, как они – гавайская рубашка, шорты, тапки на босу ногу. Но на морде утренняя хмурая сосредоточенность, и в ухе – наушник от телефона. Лохмат, небрит, зол. Одним словом – русский.
Через пять минут добрались до моей работы. Неприметная дверь без вывесок, но с домофоном. Там даже на звонок не нужно нажимать – охрана все рано постоянно глядит в монитор и помнит меня в лицо, поэтому обычно открывает дверь, стоит только к ней подойти.
Каюсь, не сдержался. Проходя мимо двери, достал из кармана бумажник, развернул его, как документ, в сторону двери, чуть прижал пальцами наушник и вполголоса, но четко сказал:
– Майор Пронин, КГБ.
Дверь запищала и открылась.
Уже внутри обернулся.
Какие у них были глаза!
Маленькая железная дверь в стене или Продолжение дури.
… И вообще, способов войти в эту дверь множество.
– На клочке бумаги написать "свои" и, затравленно озираясь, тихонько показать в глазок. Дверь открывается.
– Подойти спиной, обернуться через плечо и сквозь зубы, кривя рот, громко прошептать: "У вас продается славянский шкаф"? Дверь открывается.
– Пароли менять ежедневно: "Пароль – рыба меч!", "Я от Ивана Ивановича" или "ТАСС уполномочен заявить". Дверь открывается.
– Сделать руками магические пассы и произнести таинственным голосом: "Сим-сим, откройся!". Дверь открывается. Можно "Сим-селабим-ахалай-махалай!" и щелкнуть пальцами. Или дернуть пару волосков из несуществующей бороды, порвать и пошептать.
– Посветить фонариком в глазок, оскалиться и проорать: "Ночой дозор! Всем выйти из сумрака!". Дверь открывается.
– Спеть тоненьким голосом: "Тетя-тетя Кошка, выгляни в окошко, жрать хотят котята…". Дверь открывается.
– Погрохотать в дверь кулаком и ботинком, грозно рыча: "Марина, я все знаю! Я знаю, что ты там с ним! Открывай!" Дверь открывается.
– Перекрестить дверь. Когда откроется, сказать: "Вот что крест животворящий делает!"
– Опустить пальцем нижнее веко, чуть пригнуться к глазку, приказать: "Сканирование сетчатки!" Дверь открывается.
– Жалобно сказать: "Дверь, впусти меня, пожалуйста…". Откроется – сказать: "Спасибо тебе, миленькая".
– Уткнуться лбом в домофон, пьяным голосом произнести: "Люся… ик!… Это я. Узнаешь?" И дыхнуть в глазок. Люся откроет дверь.
– Принести с собой пульт от телевизора. Направить на дверь, нажать на кнопку. Пискнет и откроется.
Недавно послал в дверь воздушный поцелуй и похлопал глазками в глазок. Никакой реакции. "Дорогой, – говорю, – я пришел, любимый" с характерными такими интонациями. Щелчок, обалдевший голос из коробчонки: "Вам что нужно, молодой человек?"
Новый охранник. Не успели предупредить.
Завтра просто принесу фомку и начну взламывать дверь, как сейф. Или нет – подбирать к ней несуществующий код, нажимая несуществующие кнопки. Или нет! Нарисую мелом на двери магическую формулу! Или – начну выстукивать код азбукой морзе. Или с таинственным лицом в правильном порядке прикасаться к кирпичам вокруг дверного проема.
Откроется, куда ж она денется.
Оркестровка
У Тимура хитрющие глаза и круглое пузо.
У Тимура жена-скрипачка на пятом месяце.
У Тимура новая квартира – большая и гулкая.
Тимур – звукорежиссер, поэтому в квартире у него музыкальный центр, два стула, диван и маршалловский концертный комплект акустики – два небольших портала по киловатту каждый.
С остальными жильцами дома Тима не знаком, но зато отлично разбирается в музыкальных пристрастиях соседей снизу. Они каждую ночь врубают небольшой магнитофончик на полную громкость, и агрегат до трех-четырех часов выплевывает в окружающую среду Сердючку, похрюкивая от напряжения всеми своими китайскими динамиками.
Не спит полдома. На стук по батареям, телефонные звонки и удары ногами в дверь любители Сердючки не отзываются. Слышен только скрежет магнитофона да пьяный смех.
Тимур с женой каждую ночь окукливаются в одеяло, придавив уши подушками. Не помогает.
– Света?
– М? – из-под подушки.
– Хочешь музыку послушать?
– С ума сошел?
– Ну-ка, помоги мне.
Тима встал с дивана и аккуратно положил Маршалл на пол, мордой вниз. Один, потом второй. Затем не торопясь подключил усилитель и музыкальный центр.
– Свет, у тебя есть что-нибудь погромче?
Поскольку пятимесячная скрипачка на дух не переносит попсу и прочую чепуху, из громкого у нее нашелся только Бетховен. Тимур вдумчиво выставил таймер и вывернул ручки усилителя.
– Ну что, пойдем погуляем?
Казалось бы – ну что такое киловатт? У каждого на кухне стоит электрочайник, который этим киловаттом кипятит у себя в животе литр воды и никому при этом жить не мешает. А на пылесосе вообще написано – 1500 ватт, и шуму от него совсем не много. Просто это другие ватты. Если потратить два киловатта исключительно на сотрясение воздуха, мало показаться не должно.
Тимур вывел жену во двор, усадил на лавочку, укутал пледом и дал в руки чашку горячего чая. Посмотрел на часы.
– Три минуты. Подышим пока воздухом.
Через три минуты в "Соньке" тронулся компакт-диск, и невидимый дирижер взмахнул палочкой. Людвиг Ван Бетховен. Пятая симфония.
– ТА-ДА-ДА-ДААААА!…
Пауза. Птицы сиганули с крыши в темноту.
– ТА-ДА-ДА-ДААААААААА!…
И понеслось. Глухой немец накрыл раскрашенного хлопца с шариками в лифчике, как слон Моську. Соседский магнитофончик неслышно попискивал сквозь артобстрел. Разговаривать в атакуемой квартире можно было только жестами. Впрочем, как и на лестничной площадке. Сердючники, беззвучно матерясь, добежали до седьмого этажа и попинали сейфовую Тимину дверь, но на фоне литавр слышно их не было.
Дом, конечно, разбудили весь. Окна не лопались, но ощутимо вибрировали. В округе лаяли собаки. В какой-то машине сработала сигнализация, но не от звука, а от свалившегося на капот кота.
Тима покрепче обнял жену:
– Нравится?
– Очень! – улыбнулась она и поцеловала Тимура в небритую щеку.
Кто-то вызвал милицию. Но пока "Бобик" с мигалкой продрал фары и явился по вызову, Тимкин таймер тихо пискнул и отрубил звук. Из подъезда вывалились люди – они с криками мяли поклонников Сердючки, которых выловили-таки на площадке. Милиция похмурила несвежие лица и не стала разбираться. Увезли.
Нет, конечно, кое-то понял, что произошло. Но эти немногие просто пожали Тимуру руку и никому ничего не сказали.
Спустя пару спокойных ночей соседи снизу вновь попытались включить музыку. Негромко. Но часа в два.
Тимур перегнулся через балкон и громко, во всю глотку проорал вниз:
– Та-да-да-дааа!…
Тишина и покой вновь окружили спящий дом.
Листопад
Юра уронил роль.
Есть старый театральный обычай – если ты, упаси Господь, случайно уронил текст своей роли, ты просто обязан сесть на него. И только потом поднять. Иначе, говорят, роль у тебя будет неудачной. Не знаю, какой в этом смысл, и какая связь между удачной ролью и задницей актера. Но – традиции, обычаи…
Роль у Юры была не шибко массивная. На пять листов. Не Принц Датский, конечно, но и не Пятый Молчаливый Гриб В Шестом Ряду Немых Грибов. Два выхода в первом акте и пощечина от главного героя. Правда, герой все норовил в последний момент сжать ладонь в кулак, чтобы пощечина повесомей была. Но это только потом.
А пока – Юра уронил роль. Художественно уронил. Красиво. Два листа – на первую ступеньку автобуса, еще два – на асфальт и один – в лужу. Ехал бы один да трезвый – молча бы собрал по листочку и спокойно пошел домой. Но не повезло. Вместе с Юрой ехали товарищи по увечью – актеры. С пивом.
– Юра, Юра, посидеть! Посидеть положено!
Первыми двумя листами Юрка подтерся довольно легко. Просто присел на ступеньку, пока пара друзей придерживали створки автобусных дверей, чтобы ему талант не прищемило. Отпустив автобус, посидели и на страницах номер "два" и "четыре". Последний лист бороздил рябую поверхность лужи под весенним ветерком.
Решение созрело быстро. Было предложено взять Юру за руки и с двух сторон аккуратно опустить до уровня лужи. Слегка коснуться джинсой бумаги и тут же поднять страдальца.
Встали. Взяли. Опустили. Третий приятель присел сбоку и руководил процессом:
– Майна, майна… Еще майна… Осторожненько…
Остановка мгновенно наполнилась любопытными. Еще бы, не каждый день мужики друг друга в лужи макают, да еще так нежно.
И все бы было хорошо.
Наверняка обошлось бы.
Но нашелся в зрительном зале какой-то острослов. Он громко, на пол-улицы сказал:
– Ну, теперь хватай, хватай! Зажимай задницей бумажку-то!
Нельзя такое под руку. Особенно, когда товарищ твой висит на волосок от гиб… эээ… от лужи.
Уронили, конечно.
Зато роль спасли. Получилась.
Креатив
В одном не очень крупном городе на одной не слишком приметной улочке стоял некрупный такой киоск. Сначала в нем продавали газеты и журналы, и назывался он "Союзпечать". Потом Союза не стало, и киоск назвали тем, что от союза осталось – "Роспечать". Потом не стало газет и журналов, зато появилась колбаса, которую какой-то предприимчивый малый стал продавать в этом же самом киоске. Для начала он его подремонтировал, а на крыше установил красивую светящуюся вывеску: "Колбасы".
Спустя полгода хозяин киоска вновь сменился, и на прилавке появились блокноты, тетради, кнопки и прочие канцелярские принадлежности. Вот только вывеску сменить все руки не доходили.
А поскольку торговая точка располагалась в непосредственной близости от школы, то веселые подростки раз двадцать в день с чистыми и ясными глазами уговаривали продавца продать им немного колбасы. Веселились.
Когда терпение арендаторов закончилось, они решили действовать. Но менять замечательную (и дорогую) вывеску не стали. Вместо этого они дорисовали к старому названию всего три буквы.
И стоит теперь в том городе на неприметной улице киоск с канцелярскими принадлежностями, на крыше которого ярко горит название:
"Колбасы НЕТ".
Молодцы. Нет, правда – молодцы.