Едва солнце, как хохлатка, выставило в окно свою макушку, помахивая корзинкой со старым бабушкиным рушником на удачу, я заспешила на базар… Центральную часть крытого рынка занимали всё те же откалиброванные фрукты и овощи, сошедшие со стандартных конвейеров турецких и польских «биофабрик», но всё же кое-где белели ряды сала: свежего, подсоленного и копчённого с чесночком.
Сало достойно оды, поэмы!
Лет сорок тому назад его заворачивали в холщовые тряпицы и коптили на ольховых, сосновых и можжевёловых опилках. У каждого хозяина был свой секрет приготовления копчёного сала. Но сегодня мой нос привёл меня к прилавку, за которым стояла румяная, пышногрудая молодуха и бойко стрекотала по телефону. Мечтательное настроение и потрясающий запах копчёного сала заставили меня спокойно простоять у прилавка минут пять, терпеливо слушая болтовню молодой женщины, абсолютно не обращавшей на меня внимания. Потеряв надежду быть обнаруженной, я начала действовать: решительно взяла в руки кусок сала и понюхала его.
– Тю! Чаго лапаешь, не паложено покупателям лапать товар, видишь, занятая я, щчас. Всё равно лепей маяго сала на рынке не знойдешь, а потом метнись гроши разменяй, а то раницей сдачи у мяне зусим нету. Иди-иди к Дуське в ларёк – она табе разменяе, – не прекращая свой разговор по телефону, прогэкала молодуха.
Ожидание чуда разбилось. Улыбка моя упорхнула в далёкое детство.
– Что расстроилась, красавица, у меня сало не хуже, чем у Ядвиги, – услышала я приветливый голос. – Подходи: всё сама посмотришь и выберешь, в обиде не будешь. Я здесь один шучу и смеюсь, поэтому и зовут Зубоскалом, а мамка кличет Ахмедом: мать – белоруска, отец – азербайджанец, – махнул мне рукой, улыбаясь от уха до уха, чернявый парень у прилавка напротив.
От сердца отлегло, появился свет маяка-улыбки на лице продавца.
– А помидоры настоящие, грунтовые у тебя есть, Ахмед? – спросила я его, с сомнением глядя на одинаковые, почти без запаха помидоры.
– Вах! Конечно, есть. Видишь, помидор воробей клюнул – значит, грунтовые. Разве шалаш с порванной плёнкой, где выросли эти помидоры, можно назвать парником?! – продолжал балагурить парень. – А если честно, то иди, хозяйка, за ворота крытого рынка, там под небом, на воле, у местных жителей ещё можно найти настоящие продукты: и сало, на можжевельнике копчённое; и масло подсолнечное душистое; и яйца только что из-под счастливой курицы, петухом топтанной; и зелень-мелень разную; и редиску ядрёную с огурчиками сладкими. Что захочешь, то и купишь. И ландыши там продаются с запахом весны! А помидор этот клюнутый на удачу бери и не переживай из-за грубости людской – тяжело здесь люди живут, безрадостно, вот и не улыбаются вовсе.
Вокруг рынка расплескалось море торговли, где всё, что я хотела, кроме свежей речной рыбы, то и купила. Обмелел Днепр с притоками, и рыба куда-то исчезла, как, впрочем, и крепкие молодухи в цветастых платках – стали старухами, суетливо прячущими деньги за товар. Увы, улыбка Ахмеда так и осталась единственным маяком смеха на этом рынке-море.
Картинка 2
Чемодан без ручки
Дотащив домой наполненную доверху корзину с продуктами, я обзвонила школьных подруг, ещё откликающихся на старые городские телефоны, пригласила их на вечер воспоминаний и начала готовить обед.
Что за стол в Беларуси без драников?!
Вначале я натёрла картошку и лук на мелкой тёрке, потом на чёрной, чугунной сковороде поджарила драники на густом, тёмном, деревенском растительном масле. Затем приготовила начинку из обжаренных кусочков копчёного и свежего сала для картофельного пирога, состоящего из нескольких слоёв драников. Далее залила всё это свойской сметаной и, за неимением настоящей деревенской печи, поставила в духовку. Сквозь открытое окно кухни запах такой силы и вкусности вырвался наружу, что аж коты со всей округи собрались и начали жалобно мяукать, выклянчивая чаевые. Пришлось спуститься во двор и накормить эту ораву кусочками жареного сала и драниками.
За окном, как начищенный солидолом пятак, сверкало солнце. К пяти вечера начали подтягиваться школьные подружки. Собралось нас из всего класса только четверо. Люся – моя соседка и лучшая подруга детства, красивая, спортивная брюнетка, бабушка двух замечательных внучек и, по совместительству, заведующая конструкторским бюро. Наталья – яркая блондинка, раньше нас всех вышедшая замуж, вырастившая троих детей, не работавшая ни одного дня, потрясающая хозяйка, жена и мастерица. Галка – маленькая, толстенькая, озорная певунья, выдумщица и хохотушка.
Люся появилась первой; она притащила золотистый луковый пирог и здоровущую тарелку вкуснейшего салата.
– Все овощи свои, с дачи, только вчера сорванные с грядки. Здесь редисочка первая, весенняя; огурчики пупырчатые, медовые, салатик нежнейший, ну и, конечно, трава-мурава: крапива молодая, мята, лучок зелёненький, петрушечка кучерявая и семечки тыквенные сверху. Да, всё полито маслицем подсолнечным, что сосед мой по даче, Василий Петрович, выжимает. Золотые у него руки, как из начальников цеха ушёл, так и мастерит различные механизмы: маленькие трактора, косилки, хлебопечки, – бойко рассказывала Люся, по-хозяйски выставляя яства на стол.
– Косилки – это здорово, а то я сегодня со страха чуть было ноги не протянула, – попыталась пошутить я. – Возвращаюсь с рынка, смотрю: по нашему скверу идут цепочкой здоровые мужики, одетые в камуфляж и армейские высокие ботинки, на головах у них такие защитные шлемы, как у спецназовцев, а в руках – длинные штуки, похожие то ли на миноискатели, то ли на инжекторы для дезактивации. Всё, думаю, что-то случилось: военные в городе.
– Ничего-то ты не знаешь, Пропажа, давно тебя не было. Это у нас так траву косят, – серьёзно, нахмурив брови, объяснила Люся, назвав меня старым детским прозвищем.
– Дзинь!.. – звонок в дверь. Это пришла Наталья. Она бережно внесла большущую сумку, достала из неё плоский контейнер, завёрнутый в фольгу, и водрузила свою «летающую тарелочку» на стол. И оттуда потёк очумелый, давно забытый запах детства… Перед глазами стоял мой дед, вернувшийся с рыбалки с десятком сопливых ершей, которых потом бабушка жарила на большой чугунной сковородке в печи. Как маленькая женщина умудрялась держать ухватом эту тяжеленную конструкцию над углями, не уронив и не перевернув, для меня по сей день остаётся загадкой!
– Наташка, не может быть, неужели это жареные ерши?! – заверещала я.
– Да, девчонки, это ерши: сын сегодня на зорьке наловил, а я поджарила, правда не в печи, но все равно хрустят, как семечки. Ну что, удивила я вас, подружки?! – довольно сощурилась Наталья. – Галка, как всегда, опаздывает?
– А вот и не опаздываю! – звонко закричала с порога Галина. – У вас дверь нараспашку? Пахнет – можно с ума сойти! Приготовить я ничего не успела, зато принесла наше любимое полусладкое шампанское! Маму твою видела, хозяюшка, на скамеечке сидит у подъезда, ножками болтает, прямо как баба Фира сорок лет тому назад. Помните бабу Фиру, девчонки?
Бабу Фиру помнили все. Она была потрясающей старушенцией. Всегда с причёсочкой, ярко накрашенными губами и янтарными бусами на шее. Если не сидела на скамейке возле подъезда, то смотрела в окошко своей квартиры на первом этаже. И любой прохожий мог попросить у неё воды или просто пустой стакан, чтобы пивка попить с другом, а нас, детей, она кормила латкес и пирогами с рыбой. А сейчас постучать в окна первого этажа нельзя – везде решётки стоят, подъезды закрыты на кодовые замки. Даже если убивать будут, никто окно не откроет и не отзовётся. Водичку только в магазине купить можно или из лужи попить. Заснувших же на скамейке у подъезда подвыпивших и загулявших мужичков, которых жены домой не пустили, баба Фира накрывала стареньким одеяльцем. А потом подымалась в квартиру к строптивой жене и уговаривала её забрать мужа, потому что «так поступать приличная женщина не должна – другая подобрать может, поскольку завалящих мужиков не бывает, а случаются глупые и одинокие женщины».
– Какие потрясающие люди жили в этом доме, шутить умели, – продолжала озорно Галка. – Уехали многие. Из нашего класса в городе осталось всего человек десять, а остальные – кто в России сейчас обитает, кто в Европе, кто в Америке, кто в Канаде, ну и, конечно, в Израиле много нашего народу. Помните, подружки, как на зимние каникулы, на втором курсе, к бабе Фире внук Илья приехал из Ленинграда?
И внука Илью вспомнили… Шампанское лилось рекой, салатики быстро исчезали, беседа набирала обороты…
– А то! – расхохоталась Наталья. – Это когда мы на танцульки у неё собрались?
И «девчонки» наперебой начали вспоминать, как натанцевались и плюхнулись за стол чай пить с пирогами. Морозище тогда на улице стоял градусов под тридцать. Поздно было, но расходиться не хотелось. И тут баба Фира выходит из своей спальни и говорит так ласково:
– Ильюшенька, помоги мне достать из шкафа дедушкино габардиновое зимнее пальто на ватине!
Все чуть от смеха не подавились, а Илья ей отвечает:
– Зачем тебе, бабушка, пальто, ведь его даже с места сдвинуть нельзя, а можно лишь использовать в качестве доспехов ратника?!
Баба Фира ему: мол, мороз страшный, в подъезде холодно, а там пара молодая разговаривает, а если в это время под лестницей парень и девушка – значит, они там стоят и целуются и им очень неудобно и зябко! И поэтому Ильюшенька должен взять дедушкино габардиновое пальто и отнести им, чтобы они могли постелить его и сесть на подоконник площадки между первым и вторым этажами.
– Да, потрясающая была бабуля, – под этим лозунгом могла подписаться вся компания, – всё слышала и замечала. От многих бед она людей спасла, особенно молодых – ведь своих папу и маму расстраивать не будешь, а ей можно было всё рассказать, совет получить и помощь.
– Ох, девчонки, через два года будет сорок лет, как мы окончили школу, может, соберём своих одноклассников со всего мира, накроем столы и вспомним замечательное детство, – предложила я, поменяв тему разговора.
– Не думаю, что это удастся сделать, и потом, встреча получится очень грустная, – перебила меня Наталья. – Не только потому, что мы почти все уже бабушки и дедушки. Весь мир с тех пор стал иным, страна другой, да и дворов нашего детства больше нет. Помните, как все мы весело лет с пяти-шести с ключом на шее гоняли в казаков-разбойников, в штандера, в вышибалу? Сейчас же я провожаю свою младшую двенадцатилетнюю дочь в школу и забираю её оттуда. И общается она со своими ровесниками, не сидя в беседке и слушая бренчание гитары лохматого неуклюжего мальчишки, а зависая непонятно с кем в чате.
– Помню, у нас в классе только Андрюшку Равиковича дедушка провожал в школу, украдкой следуя за ним, и то лишь лет до восьми. И как только Андрюху за это не дразнили! А теперь… вчера иду с работы и вижу здоровенного парня лет двенадцати, за которым бабушка несёт в школу тяжёлый портфель. Заколбасило меня чего-то, остановилась, стала стыдить мальчишку, так такого от его бабушки наслушалась… Немудрено понять, отчего дети сейчас растут инфантильными эгоистами, – со вздохом добавила Люся.
И тут я поняла, что ностальгическое слабоумие до добра не доведёт:
– Ладно, девочки, хватит о прошлом, расскажите, как сейчас живёте, может, повеселее станет.
– Как живём? Живём – не тужим, – сказала Галина, наполняя наши бокалы пенящимся шампанским. – Видишь, всё у нас есть: еда, работа, мир. И всё это находится в коридоре между тем, что положено, и тем, что не положено.
– Что значит: положено и не положено? – удивлённо, чуть не подавившись, воскликнула я.
В комнате почти ощутимо возникла тягостная пауза.
– Как же тебе объяснить это, человеку, приехавшему в свою родную страну, прости, как турист. Ты видишь вокруг себя красочно размалёванные здания, цветущие кусты роз, чистые улицы, аккуратно постриженную траву и деревья, ешь вкусную еду. А я вот четыре месяца занималась здоровьем своей старенькой мамы. Слепнуть она стала, надо было сделать операцию – удалить катаракту. Месяц мы с ней вдвоём собирали анализы. Она у меня плохо ходит – возраст, передвигается с помощью двух палочек. К семи утра я шла за номерками в поликлинику, потом везла её на приём к различным врачам. Каждый день один врач или один анализ. Потом с этой кипой документов надо было вставать на очередь на операцию, а когда время госпитализации подошло, пройти повторно врачей и анализы, поскольку они действительны только десять дней, – терпеливо и как-то обречённо стала объяснять мне Галка.
– Разве нельзя записаться на операцию, а, когда подошло время, за десять дней до неё сдать все анализы и пройти врачей? – ошеломлённо спросила я.
– Не положено, – каким-то чужим голосом ответила мне Галина. – Хоть головой в стену бейся: не положено!
– Но ведь это издевательство над людьми! – сорвалось у меня.
– Это еще не издевательство! Издевательство началось дальше, когда мы попали в больницу, в палату на шесть человек с туалетом в коридоре, куда пожилые люди после операции просто не могут доползти. Когда же я узнала, что в отделении есть двухместные благоустроенные палаты с санузлами, я стала врача просить положить маму туда. На что мне ответили, что палаты платные. Причём на все мои предложения заплатить мне отвечали: «Не положено: ваша мама старше восьмидесяти лет и ей положено бесплатное лечение. Вы понимаете разницу между положено и не положено?!»
Теперь и я усвоила, в чем разница между туризмом и жизнью в этой стране!
Сияющий глянец сувенирного самовара под названием Беларусь начал тускнеть!
Проблема, которую можно решить за деньги, – это не проблема; проблема – это когда денег не берут и ничего не делают при этом.
И хотя стол ломился от вкусностей – картошечки с салом, беляшей, салатов, заливного, солений и мочений, мы сидели притихшие и грустные, понимая, что невозможно вернуться в мир нашего детства, как, впрочем, и существующий не переделать.
Вечерело. На прощание мы чокнулись за здоровье наших родных и близких, и мои бывшие одноклассницы разошлись по домам, благо идти было недалеко, а я, убрав посуду, вышла подышать свежим воздухом. Вокруг цвели сады и кипела сирень, принося умиротворение.
И тут я услышала булькающий смех и покашливание:
– Привет, Пропажа, где тебя носило? Рот закрой и лучше дверь подъезда попридержи, а то сейчас меня ожидает та же участь, что и старушку из старого анекдота. Эта дверь – серьёзный охотник. Знаешь, сколько бабушек она уже подранила?
Мне навстречу, держа под мышками два картонных чемодана с окованными краями, выходил старый добрый дядя Рафа. Он пытался протиснуться в подъездную дверь, придерживая её ногой.
– Что стоишь как статуя Свободы, держи это, – сказал он и, повернувшись боком, умудрился плюхнуть мне огромный чемодан на руки.
– Дядя Рафаил, но ведь его невозможно держать без ручки, – наконец-то рассмеялась я, балансируя с неудобным чемоданом, пытавшимся ежесекундно выскользнуть у меня из рук.
– Конечно, без ручки. Если бы у этого чемодана была ручка, разве бы я тогда сбросил его тебе. Шагом марш на помойку, выброси этот ящик. И возвращайся за другим, а я ещё принесу, – произнёс он шутливо и вернулся в подъезд.
Перетащив восемь чемоданов без ручек, мы с дядей Рафаилом присели на скамейку передохнуть и поболтать.
– Почему такая грустная, Пропажа? Зуб, что ли, болит? Так я тебе дам телефон чудного дантиста: хоть наш город и далёк от Чикаго, где ты проживаешь, но зубы тоже умеют лечить прилично! – пытался меня рассмешить Рафаил Маркович.
Среднего роста, по-армейски подтянутый бывший военный летчик, переквалифицировавшийся после хрущёвской демобилизации в снабженцы, вечно шутивший и имеющий везде друзей, дядя Рафа в свои восемьдесят пять был по-прежнему энергичен и ироничен.
– Понимаете, дядя Рафаил, вот я добралась до своего родного города и обнаружила, что люди практически не улыбаются. Все мои попытки рассмешить друзей или просто незнакомых людей, пошутить с ними, вызвать их ответную улыбку с треском провалились. Не улыбаются медсёстры, врачи, не улыбаются продавцы, таксисты, парикмахеры, проводники, официанты и прочий люд из сферы обслуживания, которому положено быть приветливыми и улыбчивыми, хотя бы в силу их профессии. Но самое страшное, что я сама тоже перестала смеяться – и мне от этого холодно и неуютно как-то. Улыбка исчезла с моего лица, поскольку я четко поняла, что при очередной попытке пошутить с продавцом или с дворником меня просто сдадут в дурдом, – стала я слегка растерянно объяснять ему своё состояние.