========== Знакомство. Глава 1 ==========
Комментарий к Знакомство. Глава 1
— Вик, тебя Юлия Михайловна к себе вызывает, — в библиотеку просунула голову Лилия и, найдя меня взглядом за столом у окна, позвала. Голубые глаза у светловолосой девочки блестели в непонятном предвкушении, а еще она закусывала нижнюю полную губу, будто пыталась сдержать слова. Явно лишние.
Лилия та еще болтушка.
Я равнодушно кивнула и со вздохом захлопнула книгу.
Мне нравились стихи Ахматовой.
С самого утра наш приют напоминал разворошенное осиное гнездо. Разве что дети не стремились кого-то покусать, а лишь носились с горящими глазами, перешептывались по углам, да бросали мне любопытные взгляды в спину. Поэтому после завтрака я выбрала не спортивную площадку, для тренировки с мальчишками, а тихую библиотеку, где можно было отвлечься за томиком стихов Ахматовой.
Я не особо любила читать или как-то тратить время на подобные скучные занятия, только выхода не было — сидеть в том бедламе не хотелось категорически. А наставлять на тишину — тоже. В выходной можно им позволить расслабиться и побыть детьми.
Тем более в такой редкий и солнечный для Питера день. Особенно осенью, и особенно для конца октября.
Я коротко постучала в дверь и приоткрыла.
— Звали?
— Да. Проходи, пожалуйста, — женщина за столом засуетилась, убирая лишние бумаги, чтобы ничего под рукой не мешалось, и что-то достала из нижней полки.
Я прошла в светлый кабинет, освещенный солнцем, маленький, но очень уютный, и села на стул напротив рабочего стола директора приюта. На стенах висели картины и картинки юных воспитанников, у дверей разные фотографии групп. У окна шкаф, забитый бумагами. И стол по центру с несколькими стульями у него. На столе старенький компьютер тихо дребезжал, намекая, что пора бы им заняться, но директор не хотела тратить лишних средств на наем специалиста, а дети могли добить бедного динозавра своим энтузиазмом в починке.
Не так часто бывала здесь, но захаживала. Обычно Юлия Михайловна сама находила меня если что-то требовалось. Сама по себе женщиной она была строгой, но понимающей. Иначе не продержалась бы на посту больше пятнадцати лет, вырывая для воспитанников гранты, подарки, спонсоров и помощь. Конечно, жили скромно, в меру, но зато в тепле и заботе.
Директор была немолода, первая седина пробивалась в русых волосах, очки все чаще не снимала, ибо зрение совсем стало подводить. Да и глаза, зеленые, потеряли яркость.
Женщина тепло улыбнулась и опустила взгляд на коробку, которую поставила перед собой. Обычную, из-под обуви, которую часто использовали для хранения всяких мелочей и личных вещей воспитанники. А чего добру пропадать? Удобно же.
— Сегодня твой день рождения, — заговорила она спустя пару минут тишины и тяжело вздохнула, будто бремя, что лежало на ее плечах, сильно давило на совесть.
Я нахмурилась и сцепила пальцы в замок, положив на колени.
Юлия Михайловна посмотрела на меня.
— Твоя мать составила завещание и письмо с несколькими вещами, когда тебе исполнилось три года, если верить юристу. После ее гибели, и пока ты была в коме, юрист не трогал завещание. А в десять лет, когда ты пришла в себя, прошла реабилитацию, и тебя определили в наш приют, со мной связался юрист и передал папку. Условие — четырнадцатилетие ребенка, — женщина с сожалением посмотрела на меня и качнула головой, а после протянула коробку. — Я хотела бы ее дать тебе раньше. Но не моя воля.
Я поджала губы и кивнула, принимая то, что осталось от мамы.
— Можно идти? — уточнила у директора.
— Конечно, — с печалью смотря на меня, кивнула женщина.
Больше ничего не сказав, я тихо покинула кабинет и ушла в библиотеку, глубоко задумавшись.
Вся моя жизнь — череда неудач и испытаний. А мое рождение — черное пятно на жизни матери.
Конечно, она не показывала своих чувств, но я видела в ее голубых глазах раздражение и разочарование, которые она прятала за улыбкой и мягкими прикосновениями.
Могу с уверенностью сказать, что мама не любила меня. Да, привязанность и ответственность, но не любовь. Она была вынуждена меня оставить. Я была нежеланным ребенком с матерью-одиночкой.
Но в мои пять лет все изменилось.
Я никогда не жаловалась на память, и даже детский возраст отлично помню, но тот момент… он будто клеймом отпечатался в воспоминаниях.
Мы возвращались со школы балета, где мама работала хореографом, а заодно меня пристроила, несмотря на мои ярые протесты и нелюбовь к танцам, особенно к балету, от которого сама родительница была без ума. Из динамиков магнитофона частило «Русское Радио», ведущие обсуждали что-то, несомненно, веселое, время от времени заливаясь смехом.
Был дождливый день, несмотря на начало декабря, а дороги превратились в самый настоящий каток. Гололед.
Мама сидела за рулем поддержанной «БМВ» и, щурясь, всматривалась в светофор, нервно стуча указательным пальцем по рулю. Серость разных оттенков царила на улице, стремительно темнело, а люди спешили в укрытия или по домам, оскальзываясь на тротуаре, покрытом тонким льдом.
Дождь зачастил, и дворники со скрипом прошлись по стеклу.
Я вздохнула и уткнулась лбом в окно, безразлично смотря на витрину какого-то кафе.
Машина дернулась и не сразу, но осторожно поехала вперед по накатанной дороге.
От пассивного созерцания отвлек меня неожиданный визг шин, и я вскинула голову, смотря в сторону мамы, которая широко открытыми глазами смотрела вперед, крепко стискивая руль. Я только потом заметила, что так и не развивший скорость транспорт замер, а в нашу сторону мчался потерявший управление пассажирский автобус.
Мыслей не было. Накатил только испуг, а тело мигом похолодело.
Столкновение произошло резко. Сильно дернуло. Разболелась голова. И все.
Тьма.
Безликая и ледяная тьма, охватывающая своими скользкими и мерзкими пальцами душу и саму суть, и в которой я плыла в полном одиночестве, не осознавая сколько времени пробыла в таком состоянии.
Я была совсем мелким ребенком и до конца не понимала, что именно случилось, и как оказалась в этом месте. Первое время искала выход и звала маму. Потому, устав и отчаявшись, я долго плакала и билась в истерике. Затем накатила апатия, и я просто лежала во тьме, не шевелясь и пялясь в пустоту. А после страх, что я останусь там навсегда, и я сжималась в комочек, пытаясь казаться меньше, незаметней, желая совсем исчезнуть.
В конце была лишь злость.
Злость на себя, на свою слабость, что я так легко сдалась и опустила руки.
Возможно, это было своего рода безумие, но агрессия нашла выход. Я вспыхнула как пожар. Ледяная пустота отступила, а после выгорела под бесконтрольным давлением огня.
И я очнулась.
Дальнейшие дни потекли в упрямом стремлении встать на ноги. Пять лет комы не прошли даром, но все травмы залечились, а врачи говорили, что авария не отразится на моем здоровье. Но советовали наблюдаться у психолога. С ним я работала два года, и свои плоды это тоже принесло.
Я стала почти как нормальный ребенок.
Почти.
Где-то глубоко в душе я понимала, что уже никогда не стану веселым и жизнерадостным ребенком. Что тьма и холод оставили свой след. Я, наверное, ощущала себя как Кай, которому в глаз попал зеркальный осколок. Я тоже стала холодной и черствой. Злой.
Пришлось активно нагонять школьную программу, ведь младшую школу я не посещала из-за своего состояния. Так что еще до двенадцати лет в темпе догоняла сверстников, а уже после, сдав экзамены на средние оценки, со всеми пошла в шестой класс.
— Эй! Вик! Что у тебя там? — чересчур энергичный Сергей, мой лучший и единственный друг, который к всеобщему удивлению в состоянии терпеть меня, вихрем, с громким криком и чуть не выбив дверь, ворвался в библиотеку и подлетел ко мне, застыв за плечом.
Глаза сверкали не хуже драгоценных камней на прилавках ювелирного магазина, да еще с таким же изумрудным оттенком. Губы расплылись в широкой улыбке, а каштановые волосы растрепались в стороны, намекая, что пора бы заглянуть к парикмахеру.
Дурной, громкий, раздражающий, но свой.
— Подарок, — немногословно бросила ему, не спеша открывать крышку коробки.
— От кого? — нахмурился друг. Ему явно не понравилось, что у меня мог быть от кого-то подарок.
Ревностный защитник, который подозревает всех, кто подойдет ко мне ближе чем на два метра. Приютская жизнь, да и то, что было до нее, сделали мальчишку пятнадцати лет жутким параноиком. Он в каждом видит врага, а подобные подачки воспринимал, как попытку навредить.
— Завещание от мамы, — не обращая внимания на тараканов Сергея, ответила ему, положив ладонь на крышку. — И я хотел бы ознакомиться с ним в одиночестве. Прости.
И да, говорила я от мужского рода. И знали меня все, как Вик, додумывая, что от «Виктора», а не «Виктории». Все равно документы у директора, а она не обращала внимания на мою игру, лишь изредка с укором качала головой, когда замечала это.
Я на самом деле была в свои уже четырнадцать похожа на пацана. Ни капли женственности в теле, будто переходный период прошел мимо, сказавшись лишь на росте и ежемесячных женских проблемах. Плоская, сказала бы, что костлявая, но частые тренировки с ребятами сделали меня жилистой. Вся в маму в молодости. Хоть она была и изящной, грациозной, следила за своей внешностью, но грудь появилась у нее только после родов.
На деле меня внешность ни капли не волновала, а было вполне удобно.
Так куда проще. Особенно сироте.
Друг понимающе кивнул и отошел в сторону одного из стеллажей, достал любимую книжку сказок братьев Гримм и сел на двухместный диван у окна. Я все время не спускала внимательный взгляд с Сергея. Побитый жизнью мальчишка куда хуже меня. У меня хотя бы натянутое понятие семьи было — мама, бабушка, выжившая из ума, и я. Конечно, бабушка сошла с ума не сразу, а лишь когда мне было почти четыре, мы тогда ее сдали в соответствующий дом для присмотра. Но все равно…
Сергей родился в многодетной семье. Отец был военным, мама домохозяйка. А мальчишка самый младший, с большой разницей от остальных детей. Как-то, когда Сергею было года три, отец не вернулся с командировки. Его родительница недолго горевала и быстро нашла пятерым детям отчима. Вот тут и началось. Женщина не приучена была работать, но постоянно получала помощь от государства, да вдобавок не спешила выходить замуж, чтобы не потерять деньги. Мужчина, почуяв легкие деньги, не спешил куда-либо устраиваться, и все скатились в пьянство. Из этого вытекало мало приятного, и через какое-то время женщину лишили прав, дети отправились к ближайшим родственникам, а старшие дети, не приняв ответственность за младшими, ушли строить свою жизнь. Дедушка, отец по матери, у которого жил Сергей, не справлялся с пятилетним ребенком, и рука у него была тяжелой, как и ремень. Мальчишка был зашуган, избит, а в конце его в тяжелом состоянии с кучей переломов и тяжелой черепно-мозговой травмой увезли в больницу. Оттуда он попал в приют. От отца ему на память остался кортик, с которым Сергей не расставался даже во сне. И если парадное оружие раньше было не заточенным, то с недавних пор лезвие приобрело остроту и завораживающий блеск.
Единственным светлым воспоминанием из детства друга был отец, из семьи потомственных военных, который обещал его научить справляться с саблей, как только сын подрастет. Но увы, не срослось. Поэтому Сергей с десяти лет ходит на фехтование и старательно развивается.
Оценить его уровень владения клинком я не в силах, но со стороны выглядело красиво.
Отвернувшись от друга, я, наконец, занялась завещанием.
Под крышкой лежала серая невзрачная папка, под которой пристроились фотографии и мамин дневник. Не знала, что она вела его.
Тонкая папка с документами. Отдельно лежал плотно заклеенный толстый конверт. На нем приписка на незнакомом мне языке — не английский, уж точно. Я отложила его в сторону и достала из файла официальную бумагу, заверенную печатью и подписью.
Сухие строчки с констатацией фактов, о том, что она передает мне все свое имущество, а это двухкомнатная квартира на окраине Питера, счет, на котором за десять лет накопилось полмиллиона рублей. И мне вот любопытно — а что там с квартирой? Почти десять лет прошло ведь. Небось, кто-то умный успел прибрать ее к своим рукам.
А объяснение, почему именно в четырнадцать лет — выдача паспорта. Мы уже договорились с Юлией Михайловной, что в понедельник утром пойдем оформлять документ. И будь моя воля, я бы и там указала другой пол.
На фотографиях была я в детстве и мама. Всего пять штук. Все, что осталось.
Я с раздражением убрала их на самое дно коробки, дальше от глаз.
В конце завещания указывался незнакомый для меня человек, с просьбой конверт передать ему. Я и лично ему в руки. Только кроме имени этого мужчины ничего больше неизвестно. И то, что он живет в Италии.
Я с подозрением сощурилась — нехорошие мысли закрутились в голове.
И вот тут-то взгляд упал на толстую тетрадь в цветочном переплете. Мамин дневник.
Убрала конверт также в коробку, а сверху уже ненужную папку, где кроме сухих данных и разных документов ничего интересного не было. Зачем мне сейчас информация по маминому банковскому счету и сертификат на владение квартирой и прочие бумажки? Кроме банковского счета на остальное я только после восемнадцати могу предъявить права.
Дневник был исписан мелким убористым почерком, который, оказалось, довольно проблематично разобрать. Несмотря на всю практику, но мне порой было сложно писать и читать, отчего я ощущала себя отстающей. Это злило, до невозможности бесило, но толкало стараться и стать лучше.
Спустя, наверное, час я продралась среди этих записей и мрачно захлопнула тетрадь, горя желанием ее порвать и сжечь. А после раздраженно бросила все в коробку и прикрыла глаза, откинувшись на спинку стула. Тот противно скрипнул.
Бесило.
Все это безумно злило.
Это откровение, эти потоки дерьма, что излила, казалось, не взрослая женщина, а маленькая и обиженная девочка, выводили из себя.
Мне четырнадцать. Я прошла через пятилетнюю кому. Сложности с психикой. Обучением. Проблемы с общением со сверстниками. Но я ни разу не размазывала сопли по лицу, лишь, стиснув зубы, старалась стать лучше, чем вчера.
Явно я пошла не в мать. Если характер передается через гены. Хотя психолог говорила, что характер выстраивается социумом, отношением окружающих к ребенку, а вот нервная система достается от родителей. Потому, если кто-то из родителей был со слабыми нервами, вспыльчивым и раздражительным, то ребенок тоже унаследует эту черту.
Мама с детства занималась балетом и мечтала в свете софитов выступать на большой сцене. В шестнадцать ее старания окупились, и молодую и яркую девушку ждали первые в жизни гастроли по Европе. Конечно, на вторых ролях, но она ободряла себя, что это только начало, а поездка — самый верный путь, чтобы ее заметили. Мама даже в порыве выучила английский.
В Милане артисты пробыли чуть больше двух недель. Помимо репетиций и выступлений их ждали экскурсии. Но маму ждало еще кое-что — роман. Хотя какой роман у шестнадцатилетней мечтательницы? Так, влюбилась в одного из постояльцев гостиницы до потери мозгов, в молодого парня, живущего в президентском люксе, и всячески оказывала ему знаки внимания, полностью очарованная его внешностью.
Не знаю, чем думала мама, но явно не головой. А желать чего-то серьезного от явно богатенького и избалованного мальчишки, который всего лишь развлекся, скрашивая время в гостинице…
Он уехал, не попрощавшись, оставив после себя лишь имя. Мама горько описывала, как убивалась по тому, что он не сказал ей о своем отъезде, не оставил контактных данных, да и много еще чего, а я четко видела в его действиях лишь практичность.
Ему предложили себя. Он воспользовался. А через пару дней съехал с гостиницы, закончив свои дела.
Какие еще требования к нему?
И я уже с насмешкой покосилась на коробку, где лежал конверт, адресованный этому самому юноше.