Германия пристально покосился на Японию, улыбнувшись немного шире. Его голубые глаза были прищурены, из-за неровного освещения, которое давал костёр, казалось, словно они светились в сумрачном полумраке, что проник через внезапно распахнувшееся окно, впустив в помещение ледяной ветер, тревожащий пламя в камине. Кику поёжился от холода, подошёл к окну, ощущая, как морозный и колкий воздух дует в лицо, заставляя мурашки бегать по телу. Только закрыв его, Япония почувствовал, как пришедшая с открывшимся окном тревога исчезает прочь: было в этом обыденном действии что-то мистическое и он долго не мог заставить себя отойти к камину и перестать смотреть опустошённым взглядом в тёмное стекло, за которым разворачивалась настоящая метель. На секунду Хонде показалось, что на улице кто-то бродит, описывая круги вокруг дома, всматриваясь горящими глазами прямо ему в душу, утробно рыча и вздымая шерсть на загривке. Япония ничего не видел за окном, но в глубине души ощущал скрытую угрозу, которая, возможно, даже не в ближайшей тысяче километров, но определённо дышит в спину, придерживая в руках нож, чтоб вонзить его Хонде прямо в рёбра. Япония отошёл от окна, повернулся к Германии, что всё так же сидел в кресле, не сводя глаз с Кику. Тревога резко отступила, даже дышать стало легче. Спокойно сев в соседнее кресло, Кику уставился в огонь.
Германия закашлялся, возвращая Японию в реальность: Кику неспокойно поёжился, наблюдая за тем, как Людвиг прикрывает лицо рукой, практически задыхаясь от приступа кашля, еле успевая вдохнуть и едва заметно содрогаясь. Хонде показалось, что он переживает те же самые ощущения, которые испытывал при встречах с Италией. Та же тишина, пропитанная тяжёлой и мрачной атмосферой, то же близкое ощущение смерти, словно он находились в одном помещении с покойником. В некотором смысле оно так и было, но каждый раз понять кто именно из них мертвец для Кику было сложнее всего. В идеале никто не должен был умирать. Япония поёжился в кресле, тяжело вздыхая. Германия перестал кашлять, тихо хмыкнул и повернулся к камину. Кику невольно спросил себя, было ли то же самое с Италией. Хонда непроизвольно ощутил холод окутавшего его одиночества, перебиваемые разве что ужасом перед чем-то неизвестным. Поднявшись на ноги, Япония медленным шагом подошёл к Германии, устало взглянул ему в глаза, сразу же отведя взгляд в сторону. Обречённо вздохнув, Япония сел в то же кресло рядом, уткнувшись лицом в плечо Людвига, шумно всхлипнув, чувствуя, как горло давит от печали, во рту осел привкус крови и желчи, руки задрожали, в коленях затрясло. На глаза впервые за долгое время навернулись слёзы, а пальцы судорожно вцепились в рубашку Германии. Последний тихо цокнул языком, медленно выдыхая, нерешительно запустив пальцы в волосы Хонды, поглаживая его по голове, как послушного щенка. Свободную руку он положил на запястье Японии, потом неспешно взял его за руку. Япония никак не реагировал, периодически содрогаясь: на него снова накатило чужеродное чувство, подобное шипящему бурному морю. Холод одиночества лишь усилился, Кику ощутил немой всепоглощающий ужас, распространяющий бессильную дрожь по всему телу. Лихорадочно вдыхая воздух, Япония вцепился сильнее в руку Людвига, пытаясь побороть иллюзорное чувство падения, головокружение и тошноты. Германия тяжело вздохнул, поглаживая Хонду по голове, что-то приглушённо нашёптывая, пока Япония не успокоился. Он пережил то же самое, что было в Хиросиме — когда она ещё существовала. Непреодолимый вал эмоций, сбивающий с ног, сжимающий горло, забивающий лёгкие и пробивающий насквозь, оставляя после себя чёрную, изголодавшуюся бездну в сердце, а после мгла разрослась, поглощая Японию полностью, не оставляя ничего. Перегрузка нервной системы влекла за собой апатию и усталость. Заныли фантомной болью пара ожогов на спине. Каждое воспоминание о прошлом заставляло боль возобновляться с новой силой.
Япония вспомнил ещё совсем недавно — в памяти всё перемешалось — спор, который произошёл между ним и Германией в поезде. Они поспорили насчёт истинного предназначения стран: с того времени Кику достаточно просидел дома взаперти, размышляя и воспроизводя в памяти каждое слово, когда-либо звучавшее. Кику иногда доводил себя до такого состояния этими вымышленными диалогами, что временами просто лежал на футоне, глядя в чистый потолок. У него не было иного выхода, кроме как сотню раз прокручивать в голове разговоры, которые произошли несколько лет назад, понимая, что мог бы сказать иначе, исправить уже произнесённые слова. Диалоги, которые, возможно, произойдут в ближайшем будущем — Хонда старался подобрать слова, несмотря на то, что вряд ли когда-нибудь их скажет. И диалоги, которые никогда не произойдут — слова, которые никто не скажет и события, которые ни за что не произойдут. Погружаясь в собственные размышления подобным образом, Хонда избегал наскучившую реальность, полную боли, стыда, разочарований и несмываемого позора. И вот, в самую холодную из зимних ночей тысяча девятьсот сорок седьмого года, Япония привычно лежал, глядя в потолок, мелко дрожа: то ли от холода, то ли от чего-то иного. Он понял, что люди сменяли друг друга так быстро, что и не заметишь — власть менялась ещё быстрее и чаще, даже имён не запомнишь. Для стран время текло быстрее, чем для людей: человек успевает за свою короткую и хрупкую жизнь привыкнуть к любому регулярному действию, обесценивая всё то, что раньше было чудом, а стране нужно было огромными усилиями не привыкать к самой жизни, чтоб не превратиться в пустую оболочку. Власть менялась, люди умирали — слишком быстро, как только ты к ним привязался достаточно сильно, они уже рассыпаются в пыль. Значит, чтоб лишний раз не уколоться, нужно было привязаться к кому-то менее хрупкому. Но Япония начал слишком поздно, и оттого ему ещё больнее. А возвращаясь к спору в поезде, Кику, погружался в себя, покачиваясь в такт поезду, вслушиваясь в поскрипывание колёс, гул огромного металлического сердца, навсегда оттачиваемого в сознании. Теперь картина открылась ему во всех красках — страны когда-то были важной частью социума и правительства, пусть даже о них кто-то и не знал. Но теперь страны утеряли свою роль, превратившись в отголосок символа, но не более. Теперь даже сам Япония не более чем самое обычное посмешище для других, забавная и никому не нужная кукла, которой подожгли спину и бросили на землю, после чего снова подобрали, немного обчистили и стали играть как вздумается, передавая из рук в руки. Хонде было противно от одной только мысли об этом — было очень сильно похоже на то, что его просто пустили по кругу.
Кику отчётливо помнил, как добирался сюда: укутавшись в одежду, но всё равно замёрзший. Шёл дождь, перемешанный с льдистым снегом, вода хлестала в лицо, снег был холодным, бил по щекам из-за порывистого ветра, по ощущениям было похоже на стекло, летящее в лицо. Нельзя было даже головы поднять — вода заливала глаза, снег мгновенно таял на губах. Заплетающимися ногами Хонда неуверенно шагал сквозь сугробы, большими усилиями стараясь не упасть. Добравшись, Япония с облегчением выдохнул, отряхивая снег с одежды и утирая вымокшее лицо рукавом.
Часы на стене тикали, подобно обратному отсчёту перед казнью. Япония закрыл глаза, тяжело вздохнув — рукав Германии резко нагрелся из-за дыхания Хонды. Потом Кику выпустил Германию, поспешно отодвигаясь.
— Простите, Германия-доно, — Япония говорил тихим, сдавленным тоном. — Я не справился. Не смог выиграть войну. Я обещал, что выиграю, но я подвёл Вас.
Он сделал над собой усилие и поднял глаза, встретившись взглядом с Людвигом. Его водянисто-голубые глаза сверкнули в тусклом свете камина, отчего Кику стало немного не по себе.
— Всё в порядке, — Германия слабо улыбнулся, приглушённо вздыхая. — Ты не виноват. Это всё моя вина, если бы я не начал войну, то ничего бы не произошло.
— Стать Вашим союзником решил я, — Хонда неопределённо пожал плечами. — То есть, я мог бы отказаться. Так что мы оба виноваты. Сейчас это уже неважно.
Людвиг замолк, отведя взгляд к камину. Он дышал тихо и размеренно, с лёгким сопением. Япония старался дышать почти беззвучно. Судя по тому, как Германия задумчиво смотрит в пол, его полностью поглотили мысли. Иногда Япония чувствовал то же самое, потому уважительно не нарушал тишину. Спустя полминуты молчания Людвиг посмотрел Кику в глаза, слабо улыбнулся и склонил голову набок.
— И всё же, — он говорил зачарованным полушёпотом, отчего Хонда ощутил себя так, словно ему доверяют самую страшную тайну в мире. — Ты очень похож на котёнка.
От этого сравнения Японии стало не по себе: вдоль позвоночника проскользнул могильный холод, по телу пробежались мурашки. В голове закружилось, кровь застучала в ушах и Кику ощутил, как его сейчас стошнит, но он сделал над собой усилие и сглотнул застрявший в горле комок, улыбнувшись Германии. Каждый раз, когда Германия упоминал котят, Япония возвращался в недавнее прошлое, которое, казалось, было лишь вчера и всё ещё можно исправить, но неприятные ощущения говорили о том, что это прошлое безвозвратно утрачено. Кику с робким видом дотронулся пальцами до руки Германии, боязливо покосившись на него. Людвиг улыбнулся — не слишком сильно, но всё равно заметно — подобно тому, как улыбаются воистину счастливые люди, преимущественно по воскресным утрам, или дети в свой день рождения, открывшие подарки, которые они так долго ждали. Посмотрев на часы, Япония вздрогнул — настало время прощаться. Неохотно поднявшись со своего места на подлокотнике кресла, Кику забрал свою шубу, небрежно повешенную на стене за крючок. Германия провёл его до самой двери и вежливо попрощался. Ещё более неохотно Хонда отважно вышел за дверь, где его поджидала непроглядная тьма, снег, царапающий лицо, и что-то скрытое, невидимое, желающее сомкнуть свою пасть на его шее, разодрать когтями живот, впиваясь зубами во внутренности, ликующе завывая и потявкивая. Япония не сдержался и оглянулся, посмотрев на Германию, что стоял в дверном проёме, лихорадочно вцепившись в шубу, чтоб не так сильно мёрзнуть. Кику коротко кивнул ему, после чего развернулся и пошёл вперёд размеренным и уверенным шагом. Ему всё ещё было жутко из-за такого небрежного сравнения Германии: Хонда уже много раз слышал от него, что похож на котёнка, но сам Кику этого сходства никак не мог увидеть, сколько бы часов не провёл перед зеркалом. И каждый раз его окутывал необъяснимый ужас, подобный тому, что испытываешь при нахождении в комнате, окутанной мраком, с отчётливым ощущением того, как кто-то дышит прямо в спину. Япония на секунду замешкался, стараясь не обращать внимания на ледяной ветер и колкий снег, летящий в лицо — у него возникло странное чувство недосказанности, словно он забыл сказать что-то важное, а теперь уж и вовсе не вспомнит, сколько бы ни старался. Недосказанность очень быстро породила за собой беспричинную, казалось бы, тревогу. Хонда заставлял себя шагать дальше по сугробам, несмотря на то, что он практически выбился из сил — в памяти ещё виднелись яркие картины горящего камина, отчего хотелось упасть в снег, воображая, что это уютное, пропитанное теплом, кресло. Япония мотнул головой, отгоняя бредовые мысли: растерянно оглянувшись по сторонам, он увидел совсем недалеко тёмный мост, протянувшийся над рекой — до лихорадочной дрожи знакомый. Завтра должно будет начаться очередное собрание, на котором страны Союзных Сил решат, что же, в конце концов, делать со страной по имени Германия: Японии сразу не понравились эти собрания. По большей части потому, что он должен был вежливо улыбаться, временами говорить с кем-то на отвлечённые темы, а голосовать он мог лишь за то, что выбирает Америка, но иного выбора у Кику попросту не было. И даже если ему придётся отправить собственного друга в самое пекло, он покорно отправит, натянуто растягивая уголки губ в смиренной улыбке. От таких мыслей Хонда ещё раз всхлипнул.