чтобы все эти личности перед отправкой в Азкабан, где им и самое место, были подвергнуты
суду присяжных, мы призываем Вас в качестве свидетеля на некоторые из этих слушаний.
Список обвиняемых, на чьих слушаниях Вы должны присутствовать, представлен
на странице номер два.
Прошу Вас в как можно кратчайшие сроки уведомить Министерство о времени своего
прибытия, чтобы мы назначили время первого заседания.
С уважением и пожеланиями всего наилучшего,
Дорис Чандлер.
Письмо закончило свою речь и, тихонько качаясь из стороны в сторону, опустилось на пол.
— Я же говорила, что они не оставят тебя в покое. Ты теперь важная персона, раз время слушаний подстраивают под тебя, а не наоборот. Что там за список? Открой.
Подняв конверт, я развернул бумаги в поисках нужного листка.
Мда, список не маленький… Пунктов пятнадцать, не меньше. Основные приближённые Волдеморта: Крэб, Гойл, Пэттигрю, все Малфои…
— Драко? Они собираются судить Драко наравне с остальными Пожирателями? — удивилась Гермиона. — Да, похоже они там растеряли остатки разума от страха и радости. Не то, чтобы я защищала Малфоя, просто это не совсем справедливо.
— Что есть, то есть. Со справедливостью в Министерстве давно туго.
Я вздохнул и положил письмо на стол. Кричер незаметно исчез из комнаты: похоже его вообще мало волновала ситуация снаружи его обожаемого дома. А может, он просто был расстроен падением Волдеморта. Сложно сказать.
— Ты чего?
— Не хочется снова видеть все эти рожи.
— Понимаю. Но, Гарри… Они ведь не отстанут.
Гермиона подошла ближе и взяла меня за руку.
— Знаю. Знаю, что не отстанут. Кажется, поездка в Хогвартс откладывается на неопределённый срок… — Гермиона участливо кивнула. — Кричер!
Через несколько секунд в комнате появился эльф.
— Кричер, будь добр, принеси бумагу, перо и чернильницу.
Завтра мы отправимся на похороны, а послезавтра — в треклятое Министерство. Чем раньше я расправлюсь со всем этим кошмаром, тем лучше.
========== Три ==========
И как люди живут здесь годами?
С момента ареста прошло только несколько часов, не больше. За неимением альтернативы, я лежал на холодном сыром полу и пересчитывал трещины в потолке. Правда, с большим трудом: света было очень мало, а впивающиеся в спину и голову мелкие камни и неровности сильно отвлекали. Я сбивался, приходилось начинать сначала. Это нервировало. Бы. Если б на это остались силы.
Тяжелая железная цепь тянулась от металлического кольца на правой ноге к стене и ограничивала радиус возможных передвижений приблизительно до одного метра. Вокруг была абсолютная тишина — такая, что уши плющило и сворачивало в трубочки — и полумрак: освещалась камера точно так же, как и первое помещение с гоблином, только гораздо тусклее. Всё как нарочно сделано так, чтобы угнетать сознание и сводить с ума, будто одних дементоров мало.
О том, чтобы провести здесь остаток своей жизни, думать совершенно не хотелось. Зато хотелось есть. Желудок уже давно настойчиво урчал, требуя внимания к себе, но я игнорировал его, сосредотачиваясь на мириадах мелких трещин сверху, снова и снова повторяя свой бессмысленный ритуал. Глаза начинали слипаться, но боль от лежания на голых камнях не давала заснуть. К тому же я промёрз до самых костей, и тело давно сотрясала мелкая дрожь. Очевидно, я провёл здесь больше времени, чем думал, но определить точно возможности не было.
Интересно, здесь вообще кормят заключённых? Или нас, то есть — их, просто бросают сюда гнить (в наипрямейшем смыле слова), как крыс или как ненужный хлам? Спокойно, Драко, надежда умирает последней. Как же повезло этому чёртовому Волдеморту, что он просто сдох, а не отправлен сюда. Откуда только он взялся на мою голову! Как было бы хорошо, если бы эта тварь вообще никогда не рождалась на свет. Или умерла в младенчестве, не успев принести никому вреда. Особенно мне. Я ведь даже ничего не сделал… Да, принял метку, да, согласился грохнуть старика Дамблдора, но ведь у меня не было выбора. Да и убить я никого так не смог, так, попытал пару-тройку человек Круциатусом, и то под страхом смерти. Слабак.
А время всё текло и текло. Правда настолько медленно, что я буквально мог чувствовать, как слегка пульсирующий густой вязкий поток распухших мгновений обволакивал каждую мышцу, каждую косточку, каждую клеточку организма. Поскольку никаких естественных ориентиров не было, я решил создать их искусственно: возил правой ногой из стороны в сторону, чтобы лязгала цепь. Услышав этот звук, пусть даже и такой жуткий, в первый раз, я испытал громадное облегчение. Пространство вокруг вдруг обрело объём. Даже спать расхотелось.
Но вскоре нога устала. Нужно срочно сменить положение, иначе кости деформируются под изящную форму этих валунов подо мной. А заодно и сменить источник звуков, потому что то размеренное шуршащее звяканье, которое издавала цепь, погружало сознание во что-то очень липкое, неприятное, тянущееся.
Я сел, облокотившись на стену справа и подогнув слегка ногу, чтобы оковы не впивались в кожу. Надо сказать, после многочасового лежания, такая перемена стала глотком воздуха. Сидеть оказалось гораздо удобнее, да и дурман, пробиравшийся в голову, отступил. Правда, ненадолго.
Тишина опять окутала своим глухим одеялом. Стало вдруг жутко. Чтобы развеять это мерзкое чувство, костлявой ледяной рукой вцепившееся в сознание, на общем консилиуме временных жильцов этой камеры, то есть, — мной, было решено использовать более легкодоступный способ — голос. Сначала вслух считал уже до боли знакомые трещины. Сбился на триста сорок восьмой или девятой… Не важно. Важно то, что это увлекательное занятие уже не давало того эффекта, что прежде, и в голову просачивались всякие вредные мысли о будущем. Чтобы заглушить их, попытался вспомнить старую детскую песенку, которую когда-то давно пела мама. Не вышло — холод мешал сосредоточиться, путал мысли, и я быстро сдался. Тоскливое пульсирующее маятником присутствие дементоров где-то на фоне шансов не прибавляло.
Чувство голода притупилось (видимо желудок тоже устал бороться), но спать хотелось жутко. Глаза закрылись, а открыть их снова сил уже не хватило, поэтому вдобавок к непроницаемой противоестественной тишине опустился мрак. Сознание, наконец, поддалось и выключилось.
Снилась мама в последнее лето перед школой. Мы гуляли в саду около нашего дома. На безоблачном небе ярко светило солнышко. Всё было так хорошо: отличное настроение, смех, большое светлое будущее впереди. Мама пела ту самую песенку, которую я так и не смог вспомнить. И улыбалась. Но вдруг поднялся настоящий ураган. Всё вокруг посерело и поблёкло. За рёвом листвы, стелющейся почти по земле под напором стихии, не было слышно даже собственного крика. Я пытался схватиться за мамину руку, но её уже нигде не было. Ледяной ветер пронизывал насквозь. Попытки добежать до дома были тщетны — упорно приближаясь к зданию, я всё больше отдалялся от него. Выбившись из сил, я упал в какую-то яму и провалился в черноту.
От скачка адреналина резко пришёл в себя. Далеко не дома.
Не представляю, сколько прошло времени, но эти часы казались вечностью. За неимением альтернативы, я сидел на полу и просто смотрел в пустоту, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна. Правда, с большим трудом: холод, сырость, практически отсутствие света и дорогие дементоры этому никак не способствовали. Это нервировало. Бы. Если б на это остались силы.
Всё тело жутко ломило. Пришлось подняться на ноги и немного размять затёкшие мышцы. Тяжелая железная цепь тянулась от металлического кольца на правой ноге к стене и ограничивала радиус возможных передвижений приблизительно до одного метра. Вокруг была абсолютная тишина, если не считать звука цепи, задевающей пол. Минут через пять монотонного топтания на одном месте, захотелось разнообразия. Я стал приседать и махать руками, бурча под нос какую-то несвязную чушь.
— Всё. Начинаю сходить с ума, — громко и чётко заявил я сам себе, остановившись. Простояв так несколько секунд, продолжил движение.
О том, чтобы провести здесь остаток своей жизни, думать совершенно не хотелось. Но сдерживать себя было всё труднее, потому что не так уж много видов деятельности предусмотрено в этом месте. Если бы был выбор, я, конечно же, занялся бы чем-то другим, но варианты отсутствовали. Узнать бы, когда будет суд. Тогда я выйду отсюда и сделаю всё возможное, чтобы не вернуться обратно. Но что я могу… Кричать, умолять? Разве что. Разве что кто-нибудь вступится за меня. Скажет, что я невиновен. Да только кто. Нет на этом свете человека, который стал бы просить за Драко Малфоя. Если только мама, но её никто не станет слушать. И учитывая настроения в Министерстве… Гнить мне здесь до конца дней.
К горлу подступила паника, затапливая сознание.
— Так, спокойствие. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Успокойся, Драко, ещё не всё потеряно. Не думай об этом. Просто не думай об этом. Сосредоточься на чём-нибудь другом.
Тоска плотным кольцом сдавила сердце. Я глубоко вздохнул и опёрся рукой о стену. Желудок уже давно настойчиво урчал, требуя внимания к себе, и в тот момент я даже был этому рад. Буду думать о еде. О большом длинном столе со скатертью, заваленном едой, как это бывало каждый день при Дамблдоре. Старые добрые времена… Я промёрз до самых костей, и воспоминания о горячем сладком травяном чае были как никогда кстати.
Интересно, здесь вообще кормят заключённых? Полагаю, что нет. Ничего, Драко, прорвёмся. В конце концов, смерть от голода гораздо лучше вечности, проведённой здесь. Как же повезло этому чёртовому Волдеморту, что он сдох! Почему все вокруг него постоянно страдают? Как было бы хорошо, если бы эта тварь вообще никогда не рождалась на свет. Или умерла в младенчестве, не успев принести никому вреда. Особенно мне. Не хочу страдать. Не хочу быть здесь. Я ведь даже ничего не сделал… Да, принял метку, да, согласился грохнуть старика Дамблдора, попытал кое-кого, но ведь у меня не было выбора. Ни у кого из нас его не было. Да и на убийство я не способен…
А время всё текло и текло. Правда настолько медленно, что я буквально мог чувствовать, как слегка пульсирующий густой вязкий поток распухших мгновений обволакивал каждую мышцу, каждую косточку, каждую клеточку организма. Силы ходить закончились — пришлось снова сесть. От соприкосновения с могильно холодным камнем тело вновь заныло с новой силой, поэтому найти относительно удобное положение в этот раз было нелегко. Я перемещался в пределах своего нового метрового мира, стараясь усесться, но напрасно. Ужасно неровный пол. Наконец, чуть поодаль, но всё ещё в зоне досягаемости, я заметил удобную на вид ложбинку, подполз к ней и лёг на бок. Правда, оковы немного впивались в кожу, даже сквозь ткань брючины, но я едва замечал эту маленькую неприятность.
Тишина опять окутала своим глухим одеялом. Холод костлявой ледяной рукой пробирался сквозь тонкую когда-то белую рубашку. Казалось уже, что замёрзли даже внутренние органы. На общем консилиуме жильцов этой камеры, то есть, — мной, было решено делать всё, что угодно, лишь бы отвлечься. Тем более, что дементоры с фона медленно, но верно пробирались на передний план. В голову просачивались всякие вредные мысли о будущем, и, чтобы заглушить их, я попытался отключиться. На холоде сознание довольно быстро сдалось, глаза закрылись и я провалился в тяжёлый мутный сон.
Даже если что-то и снилось, я этого не помню. Это наверняка большой плюс, потому что помнить совершенно не хотелось.
Не знаю, сколько проспал. Чем дольше, тем лучше, верно? За неимением альтернативы, я лежал на холодном сыром полу и просто смотрел в пустоту, пытаясь не разрыдаться от отчаяния. Мыслей в голове не было. Точнее, была, но только одна: «За что?» Вновь и вновь звучал этот вопрос, сначала в эхом в голове, потом шёпотом, почти криком, но ответ не желал находиться. Это нервировало. Бы. Если б на это остались силы.
Всё тело жутко затекло и ломило, но мне было плевать. Тяжелая железная цепь тянулась от металлического кольца, впившегося в кожу на правой ноге, к стене и выстраивая непреодолимую стену моего микромира. Абсолютная тишина вокруг нарушалась только моими всхлипами. Когда я начал плакать?
— Я не смогу, я не смогу, я не смогу… — почти неслышно шептал я сам себе новую мантру.
О том, чтобы провести здесь остаток своей жизни, думать совершенно не хотелось. Но выбора не было. Узнать бы, когда будет суд. Тогда я выйду отсюда и сделаю всё возможное, чтобы не вернуться обратно. А если не получится — убью себя. Или сделаю так, чтобы кто-нибудь меня убил. Способ не так важен, придумаю что-нибудь по ходу дела. Не смогу гнить здесь до конца дней.
Я глубоко вздохнул, приняв решение, и стало легче. Желудок уже давно заткнулся, поняв, что ничего не добьётся. Стало совсем не важным, кормят ли здесь заключённых. Или почему тут так холодно, темно и тоскливо. Зависть к этому чёртовому Волдеморту, а точнее к его смерти, заняла все мысли, заглушив остальные ощущения. Почему все вокруг него постоянно страдают, а он — нет? Сдох себе и радуется. Как было бы хорошо, если бы эта тварь жила вечно. Причём в соседней камере. Также прикованный за ногу к стене, без магии, без шанса выбраться. Замурованный заживо в каменной могиле. Навсегда. Да ради этого я готов сам здесь сидеть ни за что, только зная, что ОН мучается, что ОН в агонии и что эта агония никогда не стихнет. Да, хах…
А время всё текло и текло, также медленно и ощутимо, но привычно, почти не заметно. Силы иссякли окончательно, и я то и дело проваливался в забытье.
Даже если что-то и снилось, я этого не помню. Это наверняка большой плюс, потому что помнить совершенно не хотелось.
Наверняка я знал одно:
Я не позволю упечь меня сюда.
Комментарий к Три
Попытка передать своё видение Азкабана.
В конце концов, это же не обыкновенная тюрьма с типичными рядами камер за решёткой…
========== Четыре ==========
— Гарри, что бы там ни было, ты не обязан туда идти. Они прекрасно засадят всех этих… кхм.. людей в Азкабан и без тебя, — говорил мистер Уизли вечером следующего дня, когда все разошлись после похорон.
— И доставить им всем удовольствие думать, что я «не смог справиться с собой вследствие глубочайшей травмы», как пишет Пророк? Нет уж. Потом совсем не отвяжутся.
Мистер Уизли потёр подбородок и кивнул.
— Хорошо, раз так. Надеюсь, ты понимаешь, на что идёшь.
Артур похлопал меня по плечу, развернулся и направился в дом, а я остался стоять на крыльце под стрёкот ночных кузнечиков и легкий шелест травы на полях.
***
В десять утра я уже находился в большом холле Министерства и ждал секретаря, Дорис Чандлер, которая должна проводить меня на слушания. Мистер Уизли, неровным шагом топчащийся вокруг меня, без устали диктовал всевозможные наставления и правила поведения во время заседания. Но их было так много, что я давно перестал вникать, хоть и слушал в пол уха. Исключительно из уважения.
— Гарри, ты всё запомнил? — Артур остановился напротив и ожидающе уставился на меня.
— Эээ… Да. Да, конечно. Сидеть тихо, говорить громко, внятно, только по делу и когда спросят и всё в таком духе. Я всё это помню, мистер Уизли, но всё равно спасибо за беспокойство.
— Не за что, Гарри, не за что. После всех этих лет ты для нас с Молли как сын. Как один из наших мальчиков… — мужчина замолчал и потёр переносицу, стараясь сдержать слёзы.
— Может быть… Может, вам стоит отправится домой? К семье. Вы там гораздо нужнее сейчас, а я справлюсь. Обещаю.
Артур удивлённо взглянул на меня, будто я сказал что-то на парселтанге, а вовсе не на английском.
— Ты уверен?
— Конечно, уверен. Мисс Чандлер скоро уже подойдёт, а на заседания вас всё равно не пустят, так что нет смысла торчать на работе в собственный выходной, — Глупость сморозил, знаю, но лучше так, чем снова напоминать ему о Фреде.
Мистер Уизли немного подумал.
— Хорошо, но как только всё закончится — не медля к нам.
— Обязательно, сэр. Тем более, что идти мне всё равно больше некуда.