— Слушай, Элиза, — продолжает она. — Я говорила тебе, что он того не стоит. Ты достойна лучшего. Не заслуживаешь того дерьма, которое тащат за собой такие, как он.
— Это так заезженно, Мелани. Ты и сама это знаешь, правда? — говорю я. Потом всхлипываю. — Приезжай ко мне, поболтаем. Ты мне так нужна сейчас.
— Ты же знаешь, что не выйдет. Одна из нас приняла их предложение, помнишь? Я только завтра смогу выбраться.
— Почему всем прям-таки необходимо поднимать тему об этом гребаном техникуме?
— Потому что это было на самом деле тупо, и люди в наказание дают тебе это понять. Просто не делай глупостей. Алкоголь еще при тебе?
Я тру ладонью лицо. Слезы обжигают кожу. Беру бутылку и понимаю, что она опустела.
— Не знаю.
— Что за лицемерка! Нельзя подавать такой плохой пример, ты же полицейская!
— Я тоже тебя люблю. Удачно потусоваться, Мелани. — Потом вспоминаю, что случилось на вокзале. — О, кстати, я снова видела того робота.
Долгое время Мелани не произносит ни слова. Потом наконец спрашивает:
— Где это было?
От ее голоса тянет холодом; весь заряд бодрости и самоуверенности испаряется. Внезапно голос звучит слегка испуганно.
— Это было… о… это было… на вокзале. Папа тоже уехал. Опять.
Мелани никак это не комментирует. Ни «Ох, бедняжка», ни «Приезжай, выпьем по мартини» — ничего, что могло бы меня утешить.
— Ну и что он там делает… делал?
— Да, в целом, ничего. — Ее внезапная опасливость начинает меня раздражать. Я хочу говорить о себе, а не о тусующемся по району гребаном пришельце-танке, про который мы обе в курсе. Черт, зачем я вообще про него вспомнила? — Ничего он не делал.
— Ладненько. Просто держись от него подальше, окей?
— С чего бы? Он ведь не опасен или что-то типа того.
— Ты не можешь этого знать наверняка. — Эти последние слова зловеще гремят из трубки. Слишком зловеще для того, кто веселится на вечеринке. Я сглатываю ком в горле, неожиданно чувствуя себя немного трезвее.
— Ты тоже. Смотри, если до завтра я не помру, то справлюсь как-нибудь и со сверхъестественным. Давай, веселись.
Она расслабляется.
— Спасибо. Обязательно. Ты действительно до сих пор работаешь в полиции?
— Типа того.
— А ты же вроде говорила, что ушла!
— Уйду. Увольняюсь… завтра.
— Пиздишь. Действуй, подруга!
— Люблю тебя.
— И я. Мне пора, не умирай, хорошо?
Я кладу трубку. Слава богу, что есть друзья!
Как здорово, что у меня есть Мелани. У большинства других не хватило бы на это терпения.
И еще я понимаю, что насчет Верна она права. Конечно, мне больно, но кто он в конце концов такой? Бродячий пес, которого я подкармливала объедками. Не подцепи я его в каком-то клубе, он бы не бросил меня сейчас.
Ладно, я с ним спала. Если я и фригидная, что с того? Я такая, какая есть. О, конечно, эта мелочь — не то, за что мне стоит благодарить своих родителей. Кроме того, что он вообще знает о жизни? Какой-то белый чувак, который жарит блинчики и вытирает столики в кафе?
Я хихикаю под нос.
Потом, кажется, вырубаюсь, потому что, открыв глаза, понимаю, что лежу лицом в блевотине, солнце притворяется атомным взрывом, а голова так точно собирается взорваться.
Мелани всегда боялась далека. Да. Теперь я называю его далеком. Потому что он сам себя так назвал, когда в тот день незаметно исчез. Я часто это забываю. Она не хотела говорить о нем и частенько меняла тему, хотя обо всем остальном мы отлично могли поболтать.
Мне нравилась Мелани. И до сих пор нравится. Наверное, она была самой клевой, симпатичной и привлекательной девчонкой в четвертом классе, и при этом не одевалась как шлюха (потому что многие одевались, несмотря на то, что им было… сколько, девять?). О. А еще так вышло, что она была моей лучшей подругой.
Мы ходили в среднюю школу в Челси, где, собственно, и жили. Школа мне нравилась, потому что там были уроки танцев, а еще учителям было по-настоящему важно, чем мы хотим заниматься дальше. Мне нравилось танцевать, но Мелани любила рисование. Например, эскизов одежды. Обычно она носила с собой блокнот; такую милую штучку, всю заполненную картинками из журналов, лоскутами тканей — цветочными принтами, «турецкими огурцами», «гусиными лапками». Каждая страница была украшена по-своему. Блокнот даже пах приятно (Мелани потом призналась, что обрызгала его духами, и я решила, что это немного слишком).
Каждый раз, когда мы вместе возвращались домой, она безостановочно болтала, и ее живые карие глаза горели от азарта.
Но Мелани всегда была… странноватой.
Например, она едва нас до ручки не доводила, когда мы жаркими днями играли в баскетбол. Пока мы бегали, как придурки, потели и уставали, она тут же брела к скамейке, на которую сильнее всего светило солнце, и укладывалась на нее. Ложилась на живот, свесив по сторонам руки. Она напоминала игуану, которую я видела как-то раз в зоопарке. Учитель, мистер Хоук, пытался заставить Мелани подняться, орал на нее, но она не шевелилась. Словно спала, хотя глаза всегда оставались приоткрытыми, как щелки. Жутковато выглядело.
Другие ребята дразнили ее за это дауном и швыряли в нее разные штуки. А когда я спрашивала об этом Мелани, она улыбалась. Натянутой, деланной улыбкой.
— Мне просто нравится на солнце, — отвечала она мне. А когда об этом рассказали ее родителям, они почему-то как с цепи сорвались. Ее мама орала на Мелани на площадке, а та плакала и извинялась.
Хотя чего там о солнце; зимой Мелани совсем тормозила.
И вот еще что. Однажды, задолго до того случая на площадке мы сидели на уроке географии, и нам чего-то рассказывали о движении литосферных плит. И там летала муха. Бесила неимоверно своим жужжанием. Помнится… она пролетела мимо Мелани, которая сидела в другой стороне класса. Она заметила муху, и… БАМ! Хлопнула в ладоши и поймала ее. Кое-кто ей даже зааплодировал. Учительница сказала ей пойти помыть руки.
Но я видела, как Мелани выходила из класса. И клянусь богом, когда она выходила, ее глаза хитро бегали туда-сюда. И она слизнула раздавленную муху с ладони! Только я видела это. И ничего не сказала, правда, потому что нам было по пять лет, и тогда мы еще не дружили.
А потом случилось Кобэ. Это было во всех новостях. Семнадцатого января 1995 года грянуло землетрясение, встряхнув город до самого основания. Помню перекошенный мост, расколотый надвое, разбитый и бесформенный, словно растаял на солнце. Это само по себе пугало.
Но что еще хуже, Мелани забрали из школы, потому что у нее в Кобэ была семья. Прошла долгая, одинокая неделя, и все это время я не могла перестать думать об этом и надеялась, что у нее все в порядке. Многих спасли. Мне казалось, что у японцев должно отлично получаться спасать людей из завалов, потому что там часто бывают землетрясения.
Мелани вернулась одним холодным утром, и я побежала к ней навстречу. Но остановилась, когда увидела ее лицо. Пустое, перепуганное. Я не знала, что сказать.
— Они все погибли, — пробормотала Мелани таким слабым голосом, что я едва ее расслышала. За нашими спинами боролись мальчишки, и один из них все верещал. — Я просто решила, ты должна знать, почему мне грустно.
Больше я ее никогда не спрашивала о семье. Не спрашивала, что она имела в виду, когда сказала «все». Дядя? Наверное, двоюродные братья или сестры. Как бы то ни было, я не знала, что сказать. Конечно, новости были ошеломляющими. Но в то же время я понятия не имела, как смириться с таким. Судьба очень, очень жестока. Она с самого начала обрушивает на чью-то жизнь все дерьмо и оставляет человека испорченным, злым и недоверчивым. Грустная правда, из-за этого многие становятся преступниками. Я коп, и я-то знаю. К другим судьба добра, ластится к ним, усыпляя счастьем и ложной безопасностью только для того, чтобы потом все разрушить, сделав что-то плохое тем, кого они любят. Это я поняла после развода родителей.
Но Мелани в итоге улыбалась. Без сомнения, явственно сияла, как солнце, которое так любила. Сейчас она одна из самых счастливых людей, которых я знаю, по крайней мере, внешне.
Спасибо, судьба! Сломала Мелани. Разрушила мои надежды.
Забрала самого храброго, самого мудрого из нас, восстановила против него его собственных собратьев. Бросила его на планете, полной людей, которых он был рожден ненавидеть. И которые ненавидели его теперь за то, что он совершил в прошлом.
Такое опасное существо.
====== Глава 4. Воспоминание ======
«Доктор:
…Вот так. Да. Теперь хорошо. Просто не дергайся… нет, не надо шевелиться, не сейчас! Ага. Божечки, ты же можешь столбняк подхватить из-за этого! Только глянь на эту ржавую… Боже правый!
Ну ты даешь! Поздравляю с возвращением с того света! Понятия не имею, почему ты жив до сих пор, кстати. Один парень из лагеря тоже выжил. Эд Харрисон; классный, к слову, парень. Мне показалось, что стоит проверить…
Я:
Ты пришел. Как… предсказывали. Ты приходишь… в легендах… в самом конце. Приходишь позлорадствовать.
Доктор:
Ой, ну хватит. Нет, не надо бояться. Я не стану тебе вредить. Дыши помедленнее.
Чуть-чуть крови. А, ничего серьезного. Кажется, падая, ты прикусил язык. Черт, терпеть этого не могу! Эти язвы…
Больно, правда?
Каково тебе было, когда он тебя подстрелил, а?
Нехорошо. Совсем нехорошо.
Что ж, именно так они все себя и чувствовали. Пять тысяч вольт. Нервная система наверняка взрывается, и я не удивлен. Все они чувствовали ее, эту долгую боль. И все кричали, как и ты кричал. Визжали, как и ты.
Я:
Это было… неправильно. Эти смерти.
Доктор:
Нет. «Неправильно» с этим никак не вяжется. И не уверен, что смогу простить тебя за все это!
Я:
Мы… понятия не имели. Просто… убивали. Должны были выжить.
Доктор:
Да. И взгляни на себя сейчас. Ага! Может быть, тебе жаль остальных?
Я:
Что бы ты ни имел в виду… Нет!!!
Доктор:
Ага. Кстати, эксперимент провалился. Твои далеки мертвы.
Я:
…а гибриды?
Доктор:
Марионетки оборвали веревочки. А он устроил геноцид. И сбежал. Не могу сказать, что и сам в этом не замешан.
Я:
Он еще жив? Куда он сбежал? Скажи мне!
Доктор:
Я? Не хочу об этом думать.
Я:
…Он единственный… безупречный экземпляр… моего вида во вселенной.
Доктор:
Да.
Я:
И если бы тебя не было… Они бы все остались живы!!! Ты настоящий убийца, Доктор!
Доктор:
Ты хотел, чтобы я помог! И я пытался! А ты, ты спас меня дважды! Ну же, это что-нибудь да значит, имеет какую-то ценность!
Я:
Нужно было дать им уничтожить тебя!
Доктор:
Но ты не дал! А я не хотел помогать тебе! Я мог поставить крест на твоем маленьком плане и бросить тебя умирать в канализации, но разве стал? Нет! А все потому, что поверил: ты сможешь вывести их к свету.
Я:
А сейчас мы ничто! Ты все испортил…
Доктор:
Нет, успокойся! И не дергайся так, ты все еще слишком слаб. Ты не можешь умереть, я тебе не позволю.
Я:
Мы проиграли… Я проиграл… Мы обречены на гибель.
Доктор.
Но ты выжил. И, если позволишь так сказать, это что-то вроде чуда, хотя тебе, кажется, наплевать.
Я:
Неважно. Они все погибли.
Доктор:
Что ж, далеки не ценят жизнь, так?
Я:
Я не далек.
Доктор:
Тогда что ты такое? Человек? Ты никогда не станешь так называть себя! Ну же, понимаешь? Думаю, нет.
Я:
Я ничто.
Доктор:
Не говори так. Никогда не говори так! Ты — что-то невероятное. Поверь, я вас всех видел. Любое существо важно, а ты особенно.
Я:
…А ты знаешь, каково это — быть одним во всей вселенной?
Доктор:
Конечно.
…
Послушай. Я дам тебе еще один шанс.
Я:
Что?..
Доктор:
Говорю же, я отпущу тебя. Вообще-то, слова не совсем верные, но подразумевается именно это. Ха! Чистилище! У людей есть концепция чистилища: такого места между жизнью и смертью, места, куда попадаешь, прежде чем попасть в рай или ад. Что ж, вот оно, держи. И оно называется «город Нью-Йорк, двадцатый век».
Я:
Ты считаешь, что я останусь здесь? Среди людей? Но...
Доктор:
О, ну хватит, все совсем не так плохо, как кажется! Отличная еда, замечательное искусство, есть куда сходить повеселиться, ну, если есть деньги.
Я:
Но у нас нет концепции...
Доктор:
Не падай духом. Я даю тебе шанс выжить; твой самый главный враг дает тебе шанс! И делай с ним что пожелаешь. Но вот что я тебе скажу: будешь выпендриваться, и люди, которые живут на этом острове, тебя на клочки порвут. И я не смогу их остановить, потому что меня здесь не будет, прости. Надо доставить Марту домой. И людям я скажу то же самое. Они послушают, хотя и жаждут твоей крови.
Кстати! Один из твоих рабов тоже выжил. Тебе, наверное, не захочется встречаться с ним.
Я:
Доктор, нет, так нельзя.
Доктор:
О, кто-то сюда идет. Наверняка чтобы забрать мертвых.
На твоем месте я бы сбежал»
И он сбежал.
====== Глава 5. «Большое Яблоко» (и артишок) ======
В конце концов становится ясно: без бейгла не обойтись. Нужно представить себе бейгл — теплый поджаренный хлеб с сочным, соленым беконом и жареным луком, — чтобы выбраться из квартиры. Едва удерживаю в узде фантазию — лишь бы она помогла прийти в себя. Реальность — сыроватая, остывшая булка с недожаренным луком и куском бекона, который падает на пол еще до того, как я пытаюсь откусить кусочек.
А еще у меня до сих пор болит голова.
Но уже шесть утра, и я шагаю по тротуарам, вдыхая чудесный аромат выхлопных газов и окурков, и наслаждаюсь отборной вонью, которой тянет из канализации. М-м-м! Я ♥ Нью-Йорк. Ага. Что ни говори.
Сегодня особенный день. О да, Мелани. Я ухожу из полиции. В следующем месяце; собираюсь в КУ.
Да, в Колумбийский университет. Я ведь отказалась от места в Колумбии.
Хотя я еле наскребла денег, чтобы попасть туда. Да и в прошлый раз тоже; признаться честно, я даже мыслила чуть менее трезво, чем сейчас. И мне не хотелось провести остаток жизни, учась вытаскивать из тюрьмы педофилов.
А сейчас идея стать юристом кажется даже привлекательной — по сравнению с тем, что у меня есть.
Здания отбрасывают тень, но солнце над ними все еще сияет белым. И вот оно, Эмпайр Стейт, черный силуэт на фоне солнца. На углу я останавливаюсь, мимо парень катит мусорный бак.
Такая мелочь. Но вот они, эти моменты. Вот они — драгоценные. Те странные минуты, когда я внезапно задаю себе вопрос: обязательно ли любить место, где живешь. Остров Манхэттен. Одно из самых популярных мест в мире.
Несбывшаяся мечта. Какая очаровательно поучительная метафора! Мне нравится ее ненавидеть.
Я иду дальше, но неожиданно по коже бежит мороз.
Звуки гитары.
Может, я все еще пьяна? Может, мне кажется?
Но за углом, под навесом маленького хипстерского кафе, слегка минорно играет на акустике бродячий музыкант. Тощий, и был бы симпатичным, если бы не засаленные волосы, мелкая шляпка и клочковатая бороденка на бледном, слишком бледном лице.
Я останавливаюсь, отбивая каблуком ритм. Странно, но мелодия, которую он играет, перекликается с тем, как я себя чувствую.
— Классно звучит, — говорю я ему. Он поднимает голову, и во взгляд его голубых глаз вкрадывается испуг. Нельзя не заметить «дорожки» на его неуклюжих руках.
— Ага, — медленно соглашается он. — Играть музыку. Создавать настроение. Это незаконно, офицер?
Я опускаю глаза, неожиданно вспомнив, что на мне все еще полицейская форма.
— Э? О! Нет, серьезно! Я не шутила. — Пытаюсь засмеяться. Он улыбается: широкая, острая усмешка. — Очень красиво.
Он поднимает бровь. Неожиданно мне становится стыдно.
— Вы молодчина, сэр. Так держать! — говорю я.
— Не могу спорить с законом.
Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше. Нет, стоп. Он вроде выглядит знакомо. У меня хорошая память на лица.
— На самом деле, прошу прощенья; мы не знакомы? — спрашиваю.
Мой неопрятный приятель моргает, надувает щеки.