Я пытался начать заниматься со своим даром так же, как занимался до этого с учениками, даже поделился какими-то мыслями с Хэнком, чем только порядком напугал его. Он добровольно предложил себя в качестве подопытного кролика. Но из этого ничего не выходит. Мы пробуем, проверяем — и всё вроде в порядке. Я ничуть не утратил навыков, я по-прежнему могу отлично читать его мысли, управлять ими, контролировать — даже лучше, чем прежде. И это всё работает. Но стоит мне снова очутиться в толпе людей, открыть сознание…
И достаются мне почему-то не мысли о погоде или домашних делах, а только страх, и боль, и отчаяние. Как будто это единственное, что осталось в мире. Как будто я не способен больше видеть ничто другое.
Однажды в школу заглядывает Элис, словно принеся с собой глоток свежего воздуха. Она живёт ближе всех, в соседнем городе, и, хотя счастливо проводит лето с родителями, всё равно находит время, чтобы навестить нас. Она очень привязана к школе и к малышам, а они обожают её.
Мы все вместе забредаем по тропинкам довольно далеко от особняка, наслаждаясь светлым летним днём. Небольшая тучка застаёт нас врасплох, но дождик мелкий, по-летнему тёплый, и солнце проглядывает сквозь морось, разбрасывая по траве искры. Я разворачиваю всех в сторону дома, но один из малышей упрямится:
— Смотрите, какой дождь, после него должна быть радуга! Я хочу посмотреть на радугу здесь, там не будет так видно!
Мнения разделяются, несколько девочек не хотят мокнуть, да и я сам, если честно, неуверенно чувствую себя без Хэнка — с креслом будет непросто на мокрой дороге и в мокрой одежде. Спор разрешает Элис, со словами: «А давайте тогда сделаем вот так!» — она хлопает в ладоши и, запрокинув лицо к небу, разводит руки над головой.
По едва уловимой дрожи воздуха и будто прекратившемуся дождику, я понимаю, что она своей силой раскинула над нами лёгкий полог. Такой тонкий, что его изредка пробивают даже просто крупные капли, но большую часть он останавливает, а она зато сможет удержать его на всё время дождя. Ребята помладше пищат от восторга, постарше — улыбаются. Это всегда здорово, когда можешь использовать свою силу для таких маленьких «чудес». Я прикидываю направление солнца, поворачиваюсь в ту сторону, где должна появиться радуга, и позволяю себе просто, ни о чём не думая, скользить взглядом по знакомым пейзажам. Зелень лугов, деревья вдалеке, далёкая громада белой тарелки, раз за разом притягивающая взгляд. Огромная, тяжёлая, я приглядываюсь к ней, и мне вдруг кажется, что она шевельнулась… Или не кажется? Нет, она точно сдвинулась! Медленно, плавно, она оборачивается ко мне, и дыхание замирает в груди. Я чувствую её, всю эту колоссальную, но послушную массу. Это моя сила разворачивает её… Нет? Не моя, но та, которую я чувствую, как свою. Огромную и безграничную. И моя звучит с ней в унисон, столь же безграничная и такая же послушная, верная мне. Смех рвется из груди, смех звучит рядом, в шаге от меня, в стороне, куда я так хочу обернуться…
Толчок встряхивает меня, заставляя очнуться.
— Кирин, ну я же просила, — Элис сердито смотрит на мальчугана, зацепившего кресло и разбудившего меня.
Я что, задремал? Вот так просто, среди бела дня… и увидел самый обыкновенный сон? Как такое… Я бросаю взгляд на Элис, и всё становится на свои места. Её барьеры всегда препятствовали телепатии, не блокируя полностью, но сбивая, словно создавая вокруг «белый шум». В своё время это доставило мне немало проблем во время тренировок, но я воспринимал это только как побочный эффект, не более. Сейчас мне приходится взглянуть на это с другой стороны. И я с трудом отгоняю от себя мысли о том, сколько бы она могла удержать подобный барьер в действии. Мне не стоит так думать, я и сам знаю, что это непросто. Одно дело шутки ради подержать тонкий полог десять-двадцать, даже тридцать минут, пока идёт дождь, и совсем другое…
— Смотрите, вон радуга! — кричит Кирин. — Какая большая!!!
Радуга и правда великолепна, раскинулась на полнеба, накрывая собой далёкие деревья и всё такой же неподвижный купол тарелки. Я украдкой провожу кончиками пальцев по глазам. Как давно это было, кажется, целую жизнь назад. Когда мы все были собраны здесь: я и Хэнк, Алекс и Шон, Мойра… Рейвен… и ты. Когда беда уже коснулась нас, но ещё не разметала в разные стороны, и мы были одним целым, почти непобедимым, ничто не могло нас напугать.
Воспоминание из сна настолько яркое, что я чувствую, как дрожит вокруг меня моя собственная, разбуженная им сила. Та самая, безграничная, какой я впервые ощутил её тогда. И чувство восторга, наполняющее грудь, как это всегда было рядом с тобой. Восторг от нашей силы, твоей и моей, от почти безграничных возможностей и сотен открытых перед нами путей. Какое… забытое чувство.
Радуга постепенно гаснет, теряя яркость красок. Надо возвращаться домой. Элис щёлкает пальцами, и силовой барьер над нами пропадает, обдав напоследок мелкими брызгами. Но вместе с ними на меня обрушивается что-то ещё. Сжимает грудь, не давая сделать вдох, сводит мышцы. Стремительно нарастает, пробивая тело болью… уже знакомой. Но почему сейчас? Днём, не во сне… среди детей. Я не могу позволить себе… Образы настойчиво вспыхивают, заслоняя собой действительность, где встревоженные ученики тормошат меня, пытаясь понять, что происходит. А по другую сторону… это Шон… белые стены и белые халаты, холод… и очень много боли. Но даже если это то, чего я больше всего боюсь, я не должен позволить себе снова выплеснуть эту боль вовне. А ещё я очень не хочу кричать.
Но я не могу остановить это, я не могу поднять щиты, я не могу выдерживать это так долго. Во сне мне казалось, что всё происходит куда быстрее, пара минут и… пробуждение, каким бы оно ни было. Но сейчас боль тянется бесконечно, а картины той реальности всё ярче. И сила, которая только что напомнила, какой она может быть послушной, вновь оборачивается против меня, побеждая и утягивая за собой в тот мир.
В холод.
В боль.
В бесконечную агонию.
В глаза бьёт яркий свет, но тут же гаснет. Тело ватное, непослушное, каждая мышца отдаётся болью. Но это тоже ощущается как-то глухо, смутно, как сквозь толстое одеяло. Только в голове царит звенящая пустота, мысли возникают тягуче и медленно, как звук от испорченного проигрывателя. Чужая рука нащупывает пульс на запястье и замирает. Я с трудом открываю глаза и вижу Хэнка. В руке у него фонарик, которым он только что проверял зрачки, и хотя он замечает, что я очнулся, но вначале досчитывает, прежде чем спросить:
— Профессор, как вы себя чувствуете?
Мы в школьном лазарете, я полулежу на кушетке в окружении подушек, на столике рядом россыпь склянок, а на лице Хэнка такая смесь эмоций, что не хочется даже видеть, не то что читать. Значит, всё произошло только что.
Я пробую ответить, но во рту сухо и язык шевелится с трудом. К тому же голоса практически нет, только какое-то невнятное шипение. Всё-таки кричал…
— Ну, я чувствую… хоть что-то. Это уже неплохо. Как… долго всё это было? — решаюсь спросить. — И дай, пожалуйста, воды.
— В особняке вы уже больше получаса, почти сорок минут. Сколько времени понадобилось ребятам, чтобы вас сюда дотащить, я не успел спросить, не до того было.
Я наклоняюсь за стаканом, который протягивает Хэнк, но внезапная слабость заставляет меня замереть, опираясь другой рукой о колено, прежде чем пальцы касаются стекла. И странное чувство, мне вдруг на секунду показалось… Я опускаю глаза и сжимаю пальцы крепче. Или не показалось? Я чувствую ткань брюк под пальцами… но ещё я чувствую пальцы, сжимающие колено. Хэнк, смущенно кашляет, заставляя меня резко поднять на него взгляд и отставить стакан.
— Что, чёрт возьми, происходит... Хэнк?
Он нервно вдыхает, отводя глаза. В чём дело?
— Этот приступ. Он не купировался ничем, что я пробовал: ни обезболивающим, ни транквилизаторами, которые у меня были, я уже боялся мешать туда что-либо ещё. Я не мог ничем это остановить. И тогда я подумал… причина же в вашей силе, ведь так? Она вышла из-под контроля, и у меня не оставалось вариантов, кроме как... — он задумывается, подбирая слова, — погасить её. Я знаю, что вы не хотели пользоваться сывороткой, но это всё, что мне оставалось. В конце концов, её действие временное.
Смысл всего потока слов ускользает от меня, но одно я уловил. Хэнк использовал сыворотку, которая, как он обещал, могла поставить меня на ноги. Так ли это? Я резко поворачиваюсь и пытаюсь встать. Падаю сразу, Хэнк едва успевает меня подхватить.
— Нет-нет, не так быстро. Так не выйдет. Вы в кресле уже несколько лет, за это время мышцы… отвыкли от нагрузки, — я должен был и сам догадаться, чудес не бывает. — Понадобилось бы немало времени и занятий, не меньше пары месяцев, прежде чем можно было бы ходить как раньше.
Я сдаюсь и позволяю вернуть себя на кровать. Но уже просто чувствовать их не как что-то чужое, это так много.
— К тому же, — продолжает Хэнк, — в вашей крови сейчас такая смесь разных лекарств, что я вообще не советовал бы резко двигаться. Лучше было бы просто несколько часов поспать.
Да, наверное. Поспать несколько часов — это вообще лучшее, что можно придумать. Особенно сейчас, когда в голове царит такая лёгкость. Такая тишина, как за самым мощным ментальным щитом, только не требующим от меня ни малейших усилий. Я не хочу слышать мысли Хэнка, я не хочу чувствовать эмоции напуганных мной детей, я не хочу знать, чем кончилось всё с Шоном… Я хочу только спать.
Я просыпаюсь уже в темноте. Не знаю, сколько времени прошло, но я поспал бы ещё, только очень уж хочется пить. Я касаюсь виска, пытаясь дотянуться до Хэнка, узнать, спит ли он, сколько времени прошло, позвать, если он не занят… с лёгким смешком опускаю руку обратно. Сила привычки. Нащупываю за головой выключатель ночника. Стакан с водой стоит на столике, где я его и оставил, пустых склянок там больше нет. Только одна отливающая золотом ампула. «На всякий случай» — говорю я себе. Хэнк не знал, что на самом деле послужило причиной «приступа». Что это была не просто взбесившаяся сила телепатии. Он опасается повторения, но я знаю, что просто так его не будет. Не сейчас.
Он сказал, что действие длится где-то часов восемь, сейчас прошло около семи. Похоже, нет смысла пытаться заснуть. Я сажусь и пытаюсь подтянуть к себе ноги. Не с первой попытки и всё-таки не без помощи рук, но это выходит. Непривычные, почти забытые ощущения. Провожу пальцами по икре, сжимаю, потом, закусив губу, разминаю мышцы, пытаясь добиться ответа. Нервы работают, работают, чёрт возьми, заставляя мышцы реагировать, но… слишком слабо. Не то что стоять, даже просто поднять ногу я не смогу, она не удержит свой вес. Хэнк гений, но не волшебник.
Эксперименты отвлекают меня, и только когда в комнату тихо проскальзывает Хэнк, я понимаю, что уже почти время.
— Хочешь удостовериться, что всё в порядке? — спрашиваю я. — Не волнуйся, я не думаю, что это повторится.
— Надеюсь, но дело не только в этом. Я ещё не знаю, как будет заканчиваться действие сыворотки.
— В каком смысле? Ты сам пользуешься ей и всё в порядке.
— Да, но… наши силы всё-таки очень разные. И в моём случае, это связано с изменением формы… и тоже переносится весьма непросто. К тому же затрагивает и разум: когда просыпается Зверь, не по моей воле, а после действия сыворотки, мне бывает непросто его контролировать. Какое-то время. Поэтому я предпочитаю не оказываться в это время в людных местах, даже если это школа. А как поведёт себя ваша сила, ещё сложно предсказать, но вполне возможно, что она тоже может на какое-то время выйти из-под контроля.
— Тогда тебе тем более не стоит здесь оставаться, — нервно ворчу я, обдумывая услышанное. Не лучшая новость.
— Ха, — не менее нервно отзывается Хэнк. — Предлагаете залезть в самолёт и рвануть куда-нибудь на другой конец материка?
Он прав, моя сила дотянется куда дальше, чем его бушующий зверь. Очень плохие новости. Но он вроде сказал, что это ненадолго.
Несколько минут проходят в молчании, но раньше, чем я решаюсь снова заговорить, внизу спины вспыхивает раскалённая точка, заставляя дёрнуться и зашипеть сквозь зубы. Боль начинает расползаться, пульсируя, но я только машу рукой Хэнку. Этого тоже следовало ожидать. Некстати всплывают далёкие воспоминания о Кубе. Впрочем, ладно, тогда всё было куда хуже.
— Это только спина, — выдавливаю я на выдохе. — Чёрт! Может, у тебя найдётся здесь обезболивающее?
— Я боюсь… Оно ещё должно действовать. Я бы не стал добавлять, если только…
Я обрываю его ещё одним взмахом руки. Значит, это сквозь обезболивающее. Отлично.
Но через минуту-другую, не больше, боль начинает постепенно отпускать, позволяя вдохнуть глубже. Не так всё плохо — успеваю усмехнуться про себя, но словно ожидая этой мысли, решает напомнить о себе моя сила. И сразу доказать, что всё ещё хуже.
Я учился сдерживать её много лет. Я строил для неё границы, возводил стены, с помощью её же самой. А когда эта сила исчезла, подавленная сывороткой, исчезли и они все. И сейчас я остался с ней один на один без малейшей привычной защиты.
Вначале я начинаю чувствовать Хэнка. Он, конечно, не понимает, что его волнение сейчас вряд ли позволит мне почувствовать себя лучше. Потом ребят, тихо сидящих в зале. Никто не спит, все подавлены, даже Элис осталась, не поехала домой. Переживает. К сожалению, от этого тоже не легче. Но этим всё не кончается. До ближайшего городка несколько миль, но мне нужна всего минута, чтобы признать — я могу чувствовать его. А ещё через пару, что я могу чувствовать их всех. Тысячи голосов, сливающихся в невыносимый гул, заставляющий меня запрокинуть голову и скомкать простыни в пальцах. Я говорил, что мне было плохо в толпе? Ха… Кажется, тогда мне было ещё хорошо. Но это же должно скоро кончиться? Сила, словно вода, растекается всё дальше, накрывая один за другим отдельные домики в окрестных полях. Я пытаюсь убедить себя, что это совсем как с Церебро, только… Только это совсем не как с Церебро. Я не скольжу над ними, я слышу каждый из них, и среди них столько… А что будет, когда я дотянусь до одного из больших городов? Они не так далеко. А она… похоже, не собирается… останавливаться…
— Останови это, Хэнк… пожалуйста. Выключи её…
Его руки дрожат, когда он вытаскивает иглу из вены и зажимает её. Хотя голоса стихли, позволив мне расслабить сведённые мышцы, я все равно не могу заставить себя открыть глаза и встретиться с ним взглядом. Но он не настаивает. Едва слышно скрипит дверь.
— Спокойной ночи, профессор.