— Похоже на истину, — одобрительно хмыкнул Ал.
— По рецепту надо двадцать две слезы феникса и семь капель воды, — не унимался Скорпиус, впрочем, уже не так возмущено. — Мы в разы превысили показатели, но пропорцию сохранили. Это страшно?
— Думаю, нет, — не очень уверено протянул Альбус. – Ну, сейчас оно выглядит так, как описано в дневнике.
Скорпиуса затопила такая мощная волна облегчения, что даже смыла и не оставила и следа гордости за проделанные расчеты, которые отняли пару часов, пачку сигарет, восемь таблеток от головной боли и страшно представить сколько нервных клеток.
Он рухнул на диван и, в томной полудреме, подтвердил, что математика — явно не его конек. Уж слишком он измотался.
— Ал, а меня вскрывали? — вдруг спросил Скорпиус.
Альбус, поставив на плиту чайник, немало удивился вопросу.
— Конечно. А что?
— Просто там сейчас над телом Луи извращаются всякими скальпелями, пинцетами и ножами. Вот он проснется, а у него, скажем, почки нет. Он будет ругаться.
— Ну у тебя тоже не было, — пожал плечами Ал. — Ни почек, ни печени, ни сердца, ни мозга.
Скорпиус аж вскочил.
— Как так? — ахнул он.
— Не волнуйся, все отросло, — рассмеялся Альбус. — Кроме мозга. С мозгом беда. Мозг не желал возвращаться в твою черепушку, поэтому пришлось пересадить тебе мозг улитки. Поэтому ты такой…умняш.
— Эй, я гениальный математик! — поджал губы Скорпиус.
— Ну, улитка была умной.
Скорпиус прикрыл глаза и хотел было подремать хотя бы минутку и освободить голову от мелькающих перед глазами расчетов, как Ал снова заговорил:
— Не думаешь, что пора бы уже исполнить последнюю волю Луи?
— Какую?
— Которая касается конкретно тебя.
Малфой, поняв, о чем говорит Альбус, театрально закрыл глаза рукой.
— Скорпиус, надо, — уперся Ал. — Ради Луи.
Чайник закипел быстрее, чем ожидалось, но чаинки кипятком они так и не залили. Скорпиус так и заснул на диване, прижимая к себе дневник Фламеля, как невиданное сокровище, а Альбус, тихонечко, чтоб не разбудить его, открыл окна, дабы мерзкий сигаретный запах выветрился из насквозь пропахшей дымом и травами квартиры.
Последняя воля Луи, касавшаяся конкретно Скорпиуса, была для самого гувернера чем-то совершенно ненужным и постыдным. Эти ощущения не покидали парня и по дороге в назначенное место, и когда он уже сидел на твердом стуле в кругу незнакомых ему людей разных возрастов.
— Меня зовут Скорпиус и я наркоман.
— Здравствуй, Скорпиус, — прогудели люди.
«Пиздец, дожили» — сокрушался гувернер.
Анонимные наркоманы с интересом смотрели на него, ожидая услышать историю его зависимости или что-то в этом роде, и Скорпиус, понимая, что здесь не соврешь, ответил грубо, но честно.
— Я сижу на кокаине уже десять лет, и мне норм. Если честно, я не считаю, что эти собрания лечат от зависимости, но я как-то пообещал своему другу, что схожу к анонимным наркоманам. И вот я здесь.
— Это смелый поступок, Скорпиус, — одобрил куратор группы.
— Ну да, — хмыкнул Скорпиус. — Я обещал сходить, а не бросить кокаин.
— К нам приходят для того, чтоб бросить.
— Не в моем случае.
— Почему? — мирно спросил куратор.
Скорпиус мило улыбнулся.
— Потому что если вы поживете моей жизнью хоть неделю, то сами будете требовать принести вам трубку для крэка.
— Да он под кайфом сейчас! — крикнул темнокожий мужчина из его группы, обвиняющее тыкнув в нового «анонимного наркомана» пальцем.
— Нет, я просто так выгляжу, — протянул Скорпиус. – Так, что я должен говорить?
— Когда вы в последний раз принимали наркотики?
Скорпиус задумался.
— Анаша это наркотик?
— Безусловно.
— Пятнадцать минут назад.
Поняв, что новый член группы не очень-то похож на раскаявшегося торчка, куратор кивнул сидящей недалеко от Малфоя молодой особе.
— Меня зовут Элл и я наркоманка, — тягучим голосом протянула девушка.
— Здравствуй, Элл.
— Я тоже нюхаю кокаин, чтоб вырваться из бренного круга похоти и разврата.
— Ага, то есть кокаин резко сделает тебя повторной девственницей?
Куратор метнул в Скорпиуса недобрый взгляд, но гувернер, скрестив руки на груди, не замолкал:
— Не, погодьте, раз уж я пришел, то хочу ж разобраться в истории каждого, — сказал Скорпиус. – Элл, давай дальше.
— Мне семнадцать и я…
— Сколькооо? — опешил Скорпиус.
— Скорпиус, мы не осуждаем людей за их зависимость не смотря на их возраст, — напомнил куратор.
— Да срать на зависимость, как в семнадцать лет можно устать от похоти и разврата? — не унимался Скорпиус. — Мне двадцать семь и я не то, что не устал, я жду, когда меня возьмут за руку и затащат в этот бренный круг похоти и разврата.
— Продолжай, Элл, — перекричав буйного парня, сказал куратор.
— Сначала я подсела на мет, — начала девушка, но снова не договорила.
— Это что ж надо делать, чтоб в семнадцать устать от похоти и разврата? Разве что тебя драли всем Лондоном, включая эмигрантов, туристов и иностранных студентов…
— СКОРПИУС!
— Вы не подумайте, что это зависть, — заверил Скорпиус. — Хотя, хрен с ним, да, это зависть. Но как? Как в семнадцать лет можно успеть стать наркоманкой со стажем и «жертвой похоти и разврата»? У тебя было время делать уроки, ребенок?
Все взгляды испепеляли гувернера, а тот, не зная значения слова «толерантность», на каждую реплику Элл реагировал фразами типа: «пиздец, товарищи», «что за поколение?», «а в мои годы такого не было». Кажется, он пробыл здесь пару минут, а его уже все дружно ненавидели.
— Скорпиус, ну как так можно! — сокрушался Ал.
Скорпиус обижено уселся на диван и, потягивая из чашки чай, гневно смотрел в сторону соседа.
— Тебя выгнали из «анонимных наркоманов»!
— Я сам ушел, — произнес Скорпиус.
— Нет, тебя выгнали!
— Будто я хотел там сидеть!
Альбус покачал головой и сел на высокий табурет.
— Я рассказывал тебе про «бренный круг похоти и разврата»? — спросил Скорпиус.
— Трижды. И каждый раз с завистью.
Гувернер вздохнул и невесело заключил:
— Ал, мне кажется, я обретаю девственность.
Подавившись чаем, Альбус закашлялся.
— Ты понял, что сказал? — хрипло поинтересовался он.
Скорбно кивнув, Скорпиус уставился в окно.
— Идиот, — покачал головой Альбус и снял с котелка крышку.
То, что он увидел в закопченной посудине, мигом затмило и его раздражительность, и снисходительность по отношению к Скорпиусу. Кажется, даже дар речи куда-то пропал, поэтому Ал лишь поманил своего «обретающего девственность вследствие длительного отсутствия половых отношений» созельевара.
Наклонившись над котлом, Скорпиус, убрав с глаз светлую прядь волос, всмотрелся в его содержимое и почувствовал, как подкосились ноги.
Если это был не философский камень, то тогда уже судьба просто придиралась. Да, он вышел куда больше, чем в рецепте Фламеля, видимо, всему виной превышенное количество слез феникса и родниковой воды, но пропорция сохранилась и вылилась в определенный результат.
Размером с небольшой кирпич (вот уж раздуло!), он блестел, как самый настоящий рубин, а плескавшаяся на дне жидкость, отдававшая таким же насыщено-красным цветом, кажется, излучала неземное сияние.
Осторожно выудив камень, оказавшийся на удивление легким, но горячим, Скорпиус благоговейно погладил пальцами грубые, словно вытесанные срубы по его бокам, а Ал, дабы точно удостовериться в правильности результата, сдернул с портрета Фламеля бархатную ткань.
Один взгляд алхимика и вид его рта, раскрывшегося в изумлении при виде огромного горячего артефакта, все подтвердил. И слов не надо было.
Мерзкая смесь не пойми-каких медицинских запахов сбилась в единую палитру отвращения, и морг казался ужаснее не только благодаря своему мрачному назначению, но и благодаря этому «благоуханию». Патологоанатом, рассеянный и до горя сонный мужчина, был закрыт в секционной, и, благодаря Оглушающему заклятию, не должен был помешать. Лаборанты и целители, которых постигла та же участь, были растасканы по разным кабинетам, а сами двери морга, похожие чем-то на гаражные, были плотно подперты тяжелым столом.
Тело Луи нашли сразу, его запуганный Скорпиусом исследовательский отдел далеко не прятал. А судя по валяющимся на рабочем столе серебряным пулям, видимо, всерьез восприняли байку.
Поднять белую простыню, которой был накрыт труп, ни у Скорпиуса, ни у Альбуса духу не хватило.
— Хорошо, и что делать? — спросил Ал.
Скорпиус выудил из сумки обмотанный плотной тканью философский камень и, повертев его в руке, пожал плечами.
— Давай, камень! — приказал он, направив «магический кирпич» на тело.
Ничего.
— Ты еще «Пикачу, я выбираю тебя» скажи, — буркнул Ал.
— Пикачу, я выбираю тебя!
— Придурок!
Создать-то создали, а как пользоваться не понимали. Скорпиус устроил вокруг камня и тела под простыней подобие танцев с бубнами: махал камнем, благо тот был легким, шептал какие-то мудреные фразы, возводил глаза к потолку, даже пробовал очерчивать камнем круг и читать «Отче наш».
— По-моему, мы опять налажали, — тихо сказал Ал, спустя почти полчаса бесплодных попыток.
Слова Ала окончательно забили последний гвоздь в гроб с надеждой на воскрешение друга и Скорпиус, швырнув камень прямо на труп, не сдержался и пнул стол патологоанатома так, что выбил один из ящиков, а боли в ноге даже не почувствовал.
— Просто это уже закон, — горько усмехнулся гувернер. — Все через жопу.
— Попытаться стоило, — произнес Ал и подошел к нему. — Может, что-то просто пошло не так.
— Просто пошло не так? Ал, я за этот камень дрожал больше, чем за свою жизнь, — вспыхнул Скорпиус. — Я просто хотел вернуть Доминик, я разве многого прошу? Не нужны мне ни слава крутого алхимика, ни сам факт создания чего-то легендарного.
— Я верю.
— Тогда почему нихрена не получается? Потому что это изначально был дурацкий план?
— Да, я говорил так в течение всего года, — кивнул Ал. — Но никогда не думал так всерьез. Не получилось — плохо. Но мы не знали, что так все выйдет. Фламель был алхимиком, а не студентом-недоучкой, как мы.
Скорпиус не ответил, лишь отвернулся. Что происходит в его голове, страшно было представить, и Ал так и не знал методом каких логических цепочек горечь от провала привела гувернера к следующей мысли.
— Прости меня, — тихо сказал Скорпиус.
— И ты прости, — кивнул Альбус, облегченно вздохнув, когда понял, что не ему первому произносить тяжелое слово извинений, несмотря на то, что оно рвалось из груди вот уже пару месяцев как.
Как-то слишком быстро он это сказал, не уточняя «за что прости?», но Скорпиус, все поняв без разъяснений, кивнул.
— Я не хочу терять еще и тебя, Ал.
Хорошо, что никто не видит эту прорвавшую плотину сдерживаемой дружбы. Именно эти мысли посетили голову Альбуса, когда тот, прижав к себе друга так крепко, словно того сейчас кто-то насильно оттащит, горько усмехнулся.
— Какой ты ванильный, Скорпиус, — буркнул он, а Скорпиус, ткнув его под ребра, опустил голову и уткнулся лбом в его плечо. — Ну точно педик.
— Да иди ты нахрен.
— Не прижимайся ко мне, — чувствуя, как в глазах защипали слезы, сказал Альбус. — Я не из таких.
— Мы помирились минуту назад, а ты меня уже бесишь, — прошипел Скорпиус. — Даун.
— Белобрысый дрыщ.
— Какие вы оба идиоты, — протянул позади друзей знакомый усталый голос, доносившийся из-под накрахмаленной белой простыни.
====== Самые странные похороны в истории волшебного мира ======
Одно из многочисленных предупреждений к рецепту философского камня гласило: «Возможно кардинальное изменение личности, испытавшей на себе магию бессмертия». Тут уж Фламель, царапая на жесткой, ныне выцветшей и ветхой бумаге эти слова, зрил в корень: испытав бессмертие на себе, он за считаные часы стал куда сварливее, чем прежде (подумать только, милейших старичок с приятным голосом превратился в склочного брюзжащего деда), его жена Пернелла обзавелась новой, напыщенной натурой и совсем несвойственным ей высокомерием. Те, кто порвал с человеческой сущностью и закрыл для смерти врата иным образом, тоже не избежали этих метаморфоз: Альбус Северус Поттер, на «счастье» которого выпала встреча с, возможно, последним вампиром Британии, из тихого улыбчивого гриффиндорца превратился в жесткого и расчетливого субъекта, какой скорее добровольно сожжет свои запасы наркотиков, чем выдавит из себя искреннюю улыбку, а Скорпиус Малфой обрел доселе незнакомые черты интриганистого махинатора, однако тщательно и успешно прятал этот образ за маской эдакого богатенького дурачка, «натуральной блондинки», генератора бредовых идей и просто придурка.
Луи остался прежним. Может, рано говорить об изменениях, когда с момента «восстания из могилы» прошло от силы десять минут, а может друзья слишком уж идеализировали его образ, но факт оставался фактом: привстав на каталке, на которой до этого покоился под пропахшей отбеливателем простыней, Луи сначала потрепал Ала по плечу, прижал пребывающего в полуобморочном шоке Скорпиуса к голой груди, минут десять успокаивал обоих, как нянечка расплакавшихся детей, а потом только, убедившись, что «никто не плачет, никто не ноет и все относительно спокойны», провел рукой по лбу, по стремительно затянувшемуся следу от пули, понял, что он жив.
— Что я сделал? — вытаращил глаза Луи, поспешно натягивая захваченную Скорпиусом одежду. — Набросился на магла, который подстрелил мою бывшую жену?
Скорпиус и Ал синхронно кивнули.
— Я что с ума сошел? — опешил Луи. — Да чтоб я защищал эту женщину?
— Это же было на уровне инстинктов, а не на уровне «послеразводных высоких отношений», — напомнил Ал. — А ты не помнишь?
— Последнее, что я помню — как мы столкнулись с вами в том убогом гостевом доме, — сообщил Луи. — Оборотни ничего не помнят после полнолуния.
— Если вкратце, тебе пустили пулю в лоб…
— А потом вскрыли, но органы «отрастут»! — поспешил заверить Скорпиус.
Луи осмотрел грубый длинный шов на грудной клетке и животе и неопределенно пожал плечами.
— Подождите, а куда вы собрались меня забирать? — уже у двери вспомнил оборотень. — Если меня хоронить на днях будут, то тело же должны из морга забрать.
— Нормально, — кивнул Ал, подтолкнув «покойника» к двери. — Прогоним дома твои похороны. Так сказать, генеральная репетиция перед погребением.
Надо сказать, что говоря о репетиции, Альбус отнюдь не шутил. Нахватавшись от Скорпиуса некой театральщины, тот подошел к делу с присущей серьезностью, пронизанной реализмом атмосферы похорон.
На двух стульях в гостиной был размещен опасливо покачивавшийся вязовый гроб, в котором одетый в не менее мрачный костюм, покоился Луи, а Ал, стоявший рядом, был, что называется, при полном параде: во фраке, с узким черным галстуком, с зачесанными назад волосами и одинокой алой розой в руках был еще больше похож на вампира, чем обычно. На заднем плане, из мобильного телефона, играла «Lacrimosa» Моцарта (и откуда в Але такая мрачность?), а у крышки гроба уже стояла фотография Луи в рамке.
— Луи Уильям Уизли был больше, чем родственником, другом или соседом, — скорбным тоном произнес Альбус, опустив голову. — Он был якорем, за который хотелось ухватиться в трудную минуту, тем, кто никогда не осудит, но всегда поможет. Тем, кто навсегда останется лучшим, во многих смыслах этого слова. А смерть, как известно, имеет страшную привычку забирать лучших…
Громкий всхлип прервал эпитафию, и Альбус, раздраженно стиснув зубы, обернулся.
— Да сколько можно? — привстал в гробу Луи. – Все, живы, ну что вы как…ну ей-богу!
На диване, играя роль скорбящей родни, сидели Скорпиус и бывшая жена Луи, которые, крепко обнявшись, сопровождали всхлипами каждое слово Альбуса.
Скорпиус, потерев тыльной стороной ладони воспаленные от рыданий глаза, закивал.
— Все, мы держим себя в руках. Ал, продолжай.
— И стоя перед надгробием с выгравированным именем, мы задаем себе вопрос: «Почему Луи?», — снова завел свою речь Альбус. — Никто и никогда не сумеет найти ответ. Твой вечный покой — наша неугасимая боль…