========== Часть I. Noli nocere (Не навреди) ==========
- … Я хотел бы с вами обсудить еще раз Винчестера, - Габриэль замер перед приоткрытой дверью ординаторской, останавливая занесенную для стука руку. Он держал огромную стопку листов назначений, которые единственные и остались в бумажном варианте, понимая, что уже подслушивает и если постучит, то это будет некрасиво. Он переминулся с ноги на ногу, против воли слыша дальнейшие разговоры, то приближающиеся к двери, то удаляющиеся. – Среднее время пребывания больного в нашем отделении – 21 день, и ни разу за те два месяца – я подчеркну, два месяца – мы не увидели положительной динамики в состоянии мистера Винчестера. Я понимаю, что будет трудно объяснить это главврачу больницы, но если мы подготовим финансовые отчеты и расчеты положительных результатов на одну койку нашего отделения, то мы без труда докажем, что мистера Винчестера следовало бы перевести в другое отделение. По правде говоря, мы перепробовали на нем все, что угодно, и хотя организм еще молодой и восстановился сам по большей части, он не собирается приходить в сознание. Перед нами классический овощ, и я думаю, что его мозг уже давно не функционирует, но из-за инсульта мы постоянно получаем искаженные данные.
- Вы хотите сказать, что мы отказываемся от Винчестера? – спокойный голос заведующего отделением был Габриэлю знаком, хотя он проработал на отделении лишь пять дней. Габриэль виновато оглянулся на чьих-то родственников, что заглянули в этот закуток в поисках палаты – ему было неприятно подслушивать. – Ему всего лишь двадцать три, Захария, и два месяца в нашем отделении – далеко не предел. Я понимаю, что в вашей предыдущей больнице вы заметно повысили статистику по выпискам, и это, вероятно, спровоцировало хорошее финансирование, но я прошу вас не забывать о нашем первостепенном долге помогать. Если бы ваш сын в двадцать три оказался в подобном состоянии…
- Мой сын в курсе, чем грозят гонки на мотоциклах, доктор Сингер! – гневный голос новенького ординатора можно было тоже легко узнать – его австралийский акцент, не изжитый годами в Америке, веселил весь средний медицинский персонал. – Я не говорю, что он должен умереть прямо сейчас, но как невролог я не смогу больше для него ничего сделать. Удивительно, что он сумел прожить так долго с подобным кровоизлиянием до попадания в госпиталь. Мы провели срочную операцию и удалили почти всю кровь до того, как у него проявился менингеальный синдром, но если он не хочет приходить в себя, то я не знаю способа его об этом попросить, если вы не предлагаете мне позвать медиума.
- За два месяца не было ни одного повторного кровоизлияния, да и на ангиографии не обнаружено не было более выявлено никаких аневризм. Я бы сказал, что причина его комы заключается в излишнем стремлении организма отстранить от подобного болевого шока в последствии, но как в любой острасли ухода за больным, боль неизбежна. Это заколдованный круг, который вне нашей узкой специализации недостаточности мозгового кровобращения, так что доктор Милтон в какой-то степени прав, - это был третий ординатор, всегда казавшийся Габриэлю чересчур равнодушным. И хотя он с трудом понимал, о чем они вообще говорят, ему показалось, что в этом разговоре он бы согласился с последним. Имени его он не знал, так как ординатор мало говорил со средним и младшим персоналом.
- Позвоните мне, когда отсутствие лечения будет доказанным способом лечения, - ехидно возразил Милтон – лысенький и с внушительным животиком хирург, постоянно орущий на всех, если сам при этом в плохом настроении. Он много пил и много ел, оттого его появление легко можно было предсказать по громкой одышке, но как хирурга его ценили, пусть Габриэль так и не узнал, за что. – Я категорически требую освобождения койки, в противном случае я лично поговорю с главврачом, - Габриэль быстро прыгнул на скамью рядом с ординаторской, переводя взгляд на первый же в его руках лист назначений. Однако он зря волновался – Милтон его даже не заметил, вылетел из кабинета и пошел по коридору, так что его расстегнутый халат воинственно развевался и добавлял впечатления.
- Почему вы до сих пор не предлагали эту теорию, Алистер? – Габриэль заглянул в открытую дверь. Темноволосый скуластый ординатор неотрывно смотрел на кого-то, кого Габриэль не видел. Он был худощав и весьма высокого роста, и по его выражению лица всегда казалось, что он презирает все окружение в принципе, но после этого разговора Габриэль не был в этом так уверен. – Мне кажется, я никогда не слышал более блестящей идеи. Часто мы отвергаем способности организма к самовосстановлению, но ведь это сняло бы с нас огромное количество ответственности.
- Я удивлен, - коротко бросил в ответ темноволосый ординатор. Он потер подбородок длинными пальцами, после чего добавил. – Любой слышал о рецепторных полях – воспринимающих центрах – раздражение которых разом ухудшает состояние организма в целом. Мы раздражаем центры дыхания, пытаясь поставить назогастральный зонд, мы снова и снова колем его, возбуждая центры боли – ни одно нормальное существо не пойдет навстречу боли. Я видел на прошлой неделе, как вокруг него толпились практиканты. Что можно ожидать от пациента, если его колят по двадцать раз идиоты, которые даже не знают, зачем им выдают спиртовые салфетки?
- В самом деле? – фыркнул доктор Сингер. Ему было слегка за пятьдесят, он всегда носил шапочку и бороду, с которой сроднился в представлении всего персонала отделения. Он был резок и грубоват порой, но на деле весьма добродушен, особенно почему-то к Габриэлю, когда видел его за работой. – Боюсь, Захария не станет слушать никого из нас, а пойдет сразу к Ширли. Ширли волнуют прежде всего деньги и статистика, так что на следующей неделе этого парня заберут и однажды окончательно угробят.
- Пока я лечащий врач Винчестера, я не допущу никакого вмешательства всяких местных ангелов со смещенным к животу центром тяжести, - Габриэль осознал, что ординатор с едва уловимым шотландским акцентом знает о его присутствии возле двери, поэтому он поднялся на ноги и чересчур громко постучал прежде, чем войти.
- Я вот принес, - произнес он неловко. Оба ординатора посмотрели на него вопросительно. – Назначения, в смысле, с поста, - чувствуя себя натуральным идиотом, он пихнул листы в руки шотландцу и вылетел из ординаторской прежде, чем они оба успели что-то сказать.
Он пробежал по длинному коридору мимо палат в поисках Анны – дежурившей медсестры. Он нашел ее на посту вопреки всякой логике – обычно она болтала с другими медсестрами или курила с ними же на лестничной площадке старой обшарпанной лестнице. Положив руки и подбородок на лакированную поверхность того предмета мебели, что составлял пост и представлял собой стол с закрывающими его от посторонних глаз полочками, он улыбнулся, обнаружив ее сладко спящей за столом. Подойдя к прибору оповещения, он тыкнул наугад палату – громкий звук мгновенно разбудил Анну. Она вскочила прежде, чем проснулась.
- Идиот, - пробормотала она, садясь обратно и оглядывая пустой коридор отделения. – Тебе больше делать нечего? Полы бы помыл, - и она включила компьютер, скучающе уставившись в программу для заполнения историй болезни. – Все равно все завтрак переваривают.
- А Винчестер – это который? – полюбопытствовал он, пытаясь заглянуть за спину Анне на маленькую доску для маркеров, на которой писали краткую информацию о пациентах, что находились на отделении. Как только пациента выписывали или он умирал, его фамилия стиралась и заменялась новой. – Почему я его не видел?
- Он в отдельной палате, - ответила ему Анна, сверившись с тем же списком. – У него зонд, поэтому таблетки ему дают постовые раз в день через систему питания, а уколы заменены капельницей. Он тут второй месяц в коме лежит.
- Я слышал, больше не будет, - пробормотал он и не обратил внимания на взгляд Анны. – Ему едва за двадцать, почему он в коме? Что с ним случилось?
- С мотоцикла навернулся. Брат ходил сперва в истерике каждый день, потом отчаялся и перестал, загядывает по выходным, - Анна вздохнула и посмотрела на время. – В кафетерий, что ли, сходить, пока никого нет. Ты загляни к нему, если хочешь, там всякому найдется, что посмотреть, - она подмигнула ему, а он непонимающе посмотрел в ответ. – Иди, иди, я пока позвоню в барокамеру, отдадут они нам Спенглера сегодня или нет.
Он пожал плечами и пошел по напралению к палате-одиночке. Через пластиковые «окна» он видел в других палатах родственников, сидящих понуро возле коек – они сидели у тех, кому даже Габриэль никогда бы не дал шанса на выход отсюда самостоятельно, а у тех, кто говорил и даже находился в сознании, никого не бывало. Об этом не говорили, но это было что-то вроде местного закона подлости – выживает тот, кто никому не нужен.
Наконец он остановился в самом начале коридора. Дурацкая сменная обувь, которую он купил сразу же в первом магазине, ненавидя по ним ходить, скрипела при ходьбе по чисто вымытому санитарками полу, зато костюм в такую жару был лучшей одеждой. Он натянул на всякий случай перчатки, что привык носить в кармане, после чего шагнул к реагирующим на движение дверям, не представляя, как парню не повезло оказаться в этом отделении с инсультниками глубоко за шестьдесят в большинстве своем.
Он не ожидал увидеть настолько молодого и сильного парня, обвитого проводами настолько, что его даже не стали одевать в больничную пижаму. На первый взгляд казалось, что он просто спал, да и кардиомонитор исправно передавал ритм здорового сердца, но ощущение отсутствующего сознания оставалось. Габриэль неуверенно подошел к огромной кровати со всяческими наворотами для поддержания тонуса мышц и удобства при уходе за лежачим больным вроде рельефного матраса и сложного механизма для подъема и спуска подголовника, после чего сел на стоящий рядом стул. Парень не дышал – за него это делал аппарат ИВЛ, с определенной частотой перекачивая шумно воздух механически. Когда-то он, вероятно, был довольно загорелым, но теперь кожа была сухой и заметно побледнела, а выступающие красивые мышцы на руках, вероятно, еще не атрофировались только благодаря приходящему физиотерапевту.
- Ненавижу свою работу, - вслух пробормотал Габриэль, хотя подумал про себя. Чувствуя себя в который раз за день невообразимо глупо, он постарался оправдаться перед этим парнем. – В смысле, они ничего не могут сделать, а уж я и подавно, - до сих пор он не говорил об этом никому, но парень, наверное, даже и не слышал. – Я бы никогда не пошел сюда работать. Я вообще в мед идти не хотел, пока Майкл не начал всю эту фигню с тем, что я очень безответственный, - как же долго это копилось в нем. Разочарование от первого дня, где не было крутых врачей-гениев, где не спасали жизни, потому что огромных библиотек медицинских все равно было мало, где должны были умирать молодые ребята, и никто не мог им помочь, хотя и знал, что так быть не должно. – Меня зовут Габриэль, - очень нужная информация парню в коме, конечно, но виной всему была патологическая болтливость Габриэля. За эти пять дней он разболтал каждого, кто мог говорить, и даже родственников тех, кто не мог, и из-за этого медсестры чаще всего направляли родственников к нему, чтобы он отвел в нужную палату и сказал им все, что успевал подслушать где-то.
Он принялся изучать лицо Винчестера. Запоминая черты его лица от скуки, он осознал, что оно, должно быть, когда-то было весьма живым и привлекательным. От этого Габриэль жарко покраснел и отвернулся, хотя Винчестер в принципе не мог на него посмотреть. Вместо этого Габриэль потянулся за картой, что лежала в специальном кармане в изножье кровати, принимаясь разбирать витиеватый почерк, почему-то с конца. Когда и эту ошибку он понял, он спешно перелистнул карту так, что из нее посыпались все плохо подклеенные результаты анализов. Чертыхнувшись, Габриэль упал на колени и принялся их собирать. В таком глупом положении его застал какой-то парень в дверях, которого Габриэль сперва даже не заметил.
- С ним что-то не так? – хрипло спросил мужчина, уже не парень, это Габриэль легко определил по внутреннему ощущению, смотря на него с беспокойством. Для приходящих родственников костюм на человеке уже автоматически означал, что этот человек что-то знал о болезни/диагнозе/прогнозе/где туалет, причем последнее ничуть не реже. Габриэль покачал головой, не зная, как сказать, что он тут вообще по идее санитар. – И ничего нового? – поднял брови мужчина, неуловимо похожий на того Винчестера, что лежал в коме, и Габриэль, не будь Шерлоком Холмсом, легко определил в нем того самого брата.
- Сегодня они говорили о том, что мистер Винчестер слишком долго лежит здесь без положительной динамики по неврологическому профилю, - о, он конечно уже разбирается, что в этом такого. Сообразив, что он просто стоит столбом посреди палаты и держит в руках карту, причем вверх ногами, он тут же повернулся к родственнику спиной и решил, что нужно изобразить какую-нибудь деятельность, поэтому он лихорадочно схватил за руку Сэма. Рука была холодной и безжизненной, однако пульс хорошо прощупывался. Тогда Габриэль понял, какой же он идиот – звук кардиомонитора совпадал с пульсацией под его пальцами… когда кардимонитор неожиданно запищал быстрее. – Что-то случилось? – тут же заволновался брат Винчестера, и Габриэль отчаянно ткнул в кнопку в изголовье кровати, надеясь, что Анна еще там. Ему самому было страшно, не потревожил ли он периферический катетер или еще чего, что привело к такой неожиданной тахикардии. Главное – не показать страх постороннему человеку, что-то похожее твердил Габриэль себе мысленно все то время, что потребовалось Анне, чтобы добежать до палаты.
- Неожиданная тахикардия, - сообщил он Анне, пытаясь взглядом сказать, что он в самом деле ничего не делал. Тем временем кардиомонитор пищал все быстрее и быстрее. Анна оттолкнула Габриэля от кровати, снимая с шеи фонендоскоп, после чего нажала кнопку на пейджере – прямая свясь с пейджером любого из дежуривших ординаторов. Мгновением спустя они начали прибывать в палату, шумно обсуждая причины подобного.
Габриэль просто отошел в сторону. Несмотря на предположения о том, что кровь в задней черепной ямке собралась в сгусток, попала обратно в кровоток и близка к закупорке сердца, Габриэль понимал, что все гораздо проще, и это все случилось потому, что он просто не свалил из палаты, как должен был. Анна оглянулась на него, отступив от доктора Кроули и подошедшего Сингера.
- Это не может быть оттого, что я его коснулся, я ничего не шевелил там, нет? – спросил он шепотом Анну, и та покачала головой, не удивляясь его вопросам. За это он Анну обожал – остальные медсестры давно бы над ним поржали. Успокаиваясь, он случайно поймал задумчивый взгляд старшего, вероятно, Винчестера. Ему стало неловко и он вышел из палаты, стягивая перчатки, которые опять не использовал, чтобы их выкидывать с чистой душой. Он не одних перчаток так и не выкинул, потому что за эти пять дней ни разу не колол и не помогал с кровотечениями. Он и крови то не видел.
Когда он сидел на посту, перебирая бланки для анализов и бездумно читая уже заполненные, стайка ординаторов во главе с Сингером, возбужденно переговариваясь, остановилась перед Габриэлем. Он поднял голову, натыкаясь на изучающий взгляд темных глаз ординатора-шотландца.
- Лист назначений Винчестера все еще здесь? – спросил он мягко у Габриэля, чтобы тот, не дай бог, не запаниковал, если не знает. Габриэль обшарил взглядом за секунду все полочки на посту – знакомых листочков в клеточку не было. Он покачал головой, понимая, что они смотрят на него, как на беспомощного червяка, однако когда он посмотрел в лицо шотландца, то не увидел привычного презрения к тем, кому явно было не суждено стать врачом. – Когда ты его вообще заполнял, Милтон? – неожиданно резко спросил он у полного доктора. Тот ответил гневным взглядом и посоветовал Габриэлю поискать получше.
- Габриэль, в правом ящике нижнем, туда обычно убирают без динамики, - издалека крикнула ему Анна, приходя на помощь. Габриэль деланно-спокойно открыл ящик и нашел в папке старый пожелтевший лист, исчерканный вдоль и поперек.
- Должны ли мы назначать что-то для понижения частоты, если это единичный случай? Я предлагаю прежде… - и они удалились в свою ординаторскую, заставив Габриэля выдохнуть.
- Он наверное как знал, что этот хрыч его хочет сдать в наш местный хоспис, - фыркнула Анна, падая на кушетку за спиной Габриэля. – Ну и ночь сегодня будет, они же затаскают его по обследованиям заново. Ему и так досталось – как поступил, кровь брали по семь колб, ты бы видел.