Через две недели, когда Сивилла немного оправилась от последствий дуэли, состоялся королевский суд над мадам Бошер - главная придворная волшебница обвинялась в государственной измене и убийстве королевы.
Сивилла выступала на суде свидетельницей обвинения. Она была потрясена, когда стража подвела к креслу в центре зала обвиняемую. Мадам Бошер можно было узнать только по одежде. Черное платье и гранатовые бусы остались неизменными - в отличие от их хозяйки, которая из надменной красавицы зрелого возраста превратилась в пожилую женщину с полубезумным взглядом. Огромное зеркало в простенке между окнами судилища бесстрастно отражало ее сгорбленную фигуру, вжавшуюся в низенькое неудобное кресло.
Свою вину мадам Бошер признать отказалась. Она упорно молчала, что бы у нее ни спрашивали, и лишь смотрела в никуда остановившимися глазами. Создавалось впечатление, что она вообще не понимает, что происходит вокруг. В ходе процесса Сивилле пришлось по указанию судейских несколько раз повторить свои показания, и каждый раз она внутренне готовилась к тому, что ей придется вытерпеть еще одну дуэль с мадам Бошер - теперь уже словесную. Но этого не так и не произошло.
Кроме самой мадам Бошер, возражать Сивилле было некому. Возможно, что третий участник событий, связанных с дуэлью - сын мадам Бошер, бывший распорядитель комитета - и вступился бы за мать, дав ложные показания. Но судьба не оставила ему такого шанса: дуэль, которая могла стать последней как для его матери, так и для ее молодой противницы, оказалась роковой для него самого.
Магическая отдача от столкнувшихся заклинаний ударила по обеим дуэлянткам. Главная придворная волшебница в результате воздействия этой мощной вспышки энергии утратила большую часть своих магических умений, превратившись в жалкое подобие самой себя - слабую ведьму с минимумом способностей. А Сивилла, которую защитил королевский амулет, сохранила свои магические способности, но потеряла ребенка...
Что же касается распорядителя комитета, то он погиб. Но не от волшебства как такового - отдача заклинания его не коснулась, так как он находился за пределами магического круга. Его нашли на полу у стены, с проломленным виском. Судя по всему, в решающий момент дуэли он шарахнулся от того, что происходило в магическом круге, споткнулся и упал, ударившись при этом головой о тяжелый напольный канделябр.
Еще до суда, как только Сивилла более-менее пришла в себя после дуэли, они с королем многое рассказали друг другу. Она ему - о дуэли, а он ей - о том, что произошло после. После чего его величество тоном, не терпящим возражений, сообщил Сивилле, что назначает ее главной придворной волшебницей. Впрочем, она и не собиралась возражать.
- У тебя красивая фамилия - Салиман! Главная придворная волшебница мадам Салиман... Звучит роскошно, не правда ли? - гордо улыбнулся король.
А затем поделился своими планами по поводу мадам Бошер. Он собирался казнить преступницу, отправившую на тот свет его мать и чуть не убившую его самого и его любимую женщину. Каково же было его удивление, когда Сивилла замотала головой и едва слышно произнесла:
- Не надо...
- Я не ослышался? Ты действительно хочешь сохранить ей жизнь? - гневно спросил король.
- Да... Мы с ней обе потеряли своих детей. Это достаточное наказание, - тихо, но твердо сказала Сивилла. Король покраснел, опустил голову и ничего не ответил.
Суд над государственной преступницей завершился чрезмерно мягким, на взгляд придворных, приговором (во дворце даже поползли слухи о слабохарактерности его величества и о том, что король подпал под влияние фаворитки). Мадам Бошер была сослана на болотистую пустошь в одной из отдаленных провинций без права покидать эту провинцию без особого на то разрешения короля. Кроме того, ей запрещалось применять свои колдовские способности - вернее, то, что от них осталось - к кому-либо, кроме себя самой.
В отличие от придворных, простой народ отдал должное поступку короля, сумевшего найти в себе силы не казнить слабую и несчастную женщину, несмотря на то, что она была убийцей его матери. Пожалуй, репутации монарха в глазах большинства его подданных недоставало именно такого штриха, как милосердие, а весомого повода проявить его молодому правителю всё как-то не подворачивалось. И вот такой случай наконец представился.
Когда о восторженной реакции народа на приговор мадам Бошер стало известно во дворце, придворные зашептались о том, что король, пожалуй, вовсе не слаб духом - скорее, наоборот, мудр не по годам. Действительно, мол, стоило бросить черни такую крупную подачку, чтобы избежать народного ропота в преддверии очередной войны...
Глава 11. Зеркало за спиной: иллюзия
- Мадам, пора вставать... - почтительно и мягко прозвучал над самым ухом юношеский голос. Главная королевская волшебница нехотя открыла глаза и лениво убрала с лица всклокоченную седую прядь.
По заведенному с некоторых пор обычаю, мелодичные голоса юных пажей заменяли ей резкий звон будильника - с возрастом она все хуже переносила раздражающие звуки. Иногда, во время заседаний военного совета, когда его величество взбудораженно доказывал что-то своим генералам, энергично тыча пальцем в красные флажки на карте, мадам Салиман ужасно хотелось собственноручно заткнуть рот этому венценосному юнцу - чтобы не слышать его резкого, лающего голоса, от которого у нее буквально раскалывались виски...
Что ж, ей удалось неплохо выспаться сегодня днем. В последние два десятилетия дневной сон был еще одним полезным обычаем, который мадам Салиман неукоснительно соблюдала, невзирая ни на что.
Майское солнце нежно гладило теплыми лучами стены будуара. На плотном шелке шоколадного оттенка распускались пышные белые хризантемы. При ярком солнечном освещении их изогнутые лепестки казались припорошенными золотой пыльцой... "Пыль веков", - подумалось о них женщине, расслабленно лежащей в постели. Иногда она ощущала себя такой старой и уставшей, словно прожила на этом свете несколько жизней подряд. Порой, под особенно дурное настроение, ей казалось, что коричневые стены ее будуара напоминают стены могильной ямы... Странно, но эта мысль, приходящая ей на ум довольно часто, никоим образом не вызывала в ней желания сменить интерьер этого уголка своих покоев. Возможно, оттого, что эта темное убежище идеально гармонировало с внутренним миром мадам Салиман. Чувство вины - оно ведь тоже глухого коричневого оттенка. А безнадежность - она белого цвета. Как ноль, как грань между мирами, как единение всех цветов, за которым - зияющая пустота...
Не оттого ли главную придворную волшебницу, казалось, совершенно не заботили те следы, какие время оставляло на ее внешности? Ее роскошные волосы слишком рано побелели, а некогда стройная фигура расплылась от малоподвижного образа жизни. Вот уже более десяти лет главную королевскую волшебницу почти не слушались ноги, и юные пажи возили ее по дворцу в большом удобном кресле на колесах.
Безусловно, она могла бы применить к себе заклинание молодости и выглядеть если не на двадцать лет, что было бы смешно и даже как-то неприлично, то хотя бы на свой нынешний возраст, а не казаться совсем уж немощной старухой. Да и больные ноги тоже можно было бы без труда излечить при помощи волшебства. Но мадам Салиман принципиально не снисходила до того, чтобы позаботиться о себе таким образом.
Это вызывало недоверие к ее колдовской силе у тех, кто плохо знал эту женщину, и недоумение у тех, кому своими глазами посчастливилось видеть, как мадам Салиман ставит мощные защитные чары на огромный воздушный корабль или одним сильным заклинанием поднимает с постели безнадежного больного.
Не только в кругу придворных, но и среди других жителей столицы и даже провинций неизменно находились желающие посплетничать о загадочной избирательности чар главной придворной волшебницы. Мол, она, обладая столь огромным могуществом, по непонятной причине не использует свои возможности для того, чтобы вернуть себе молодость и здоровье.
В конце концов, мадам Салиман сочла необходимым пресечь слухи о несовершенстве своих чар. Для этого она предприняла искусный и в то же время простой ход. На одном из дворцовых приемов, в ответ на дежурный вопрос главного королевского церемониймейстера о ее здоровье, волшебница разразилась печальной тирадой о том, что здоровье ее могло бы быть и получше, но она не хочет походить на свою предшественницу, которая прятала свой возраст за чарами. Ей, Салиман, нечего скрывать от людей.
Расчет ее полностью оправдался: главный церемониймейстер, не зря считавшийся первым сплетником при дворе, быстро довел до сведения обитателей дворца эти ее слова. Из столицы этот слух расползся дальше, постепенно дойдя до самых отдаленных уголков королевства... Вскоре после этого вопрос о профессиональной несостоятельности мадам Салиман как-то сам собой перестал быть предметом всеобщих обсуждений. С того времени авторитет главной королевской волшебницы был незыблем.
...Лучи солнца, стоящего в зените, щедро лились в окно, щекотали ресницы и звали к новым свершениям. Салиман неторопливо, с удовольствием потянулась и мысленно пробежалась по списку сегодняшних дел. Между прочим, у нее сегодня аудиенция... Надо поторопиться. Негоже было бы опоздать на такую знаменательную встречу.
Неужели он все-таки придет? Да, наверное, придет. Просто не сможет не придти... Еще бы ему не придти после того, как она завалила его королевскими повестками на все его фальшивые имена!
Размышляя о Хауле, мадам Салиман никак не могла решить для себя, чего ей больше хочется: чтобы он пришел или чтобы он не пришел? С одной стороны, ее неудержимо тянуло посмотреть на него снова - насколько он изменился за годы разлуки? С другой - ей было бы грустно вновь увидеть бывшего ученика, который значил для нее в свое время гораздо больше, чем просто ученик... Впрочем, в настоящий момент встреча с Хаулом была для нее не только личной, но и государственной необходимостью.
Когда-то ее, зрелую женщину, неудержимо влекло к этому одаренному и красивому подростку, так быстро превратившемуся в талантливого молодого волшебника и неисправимого ловеласа. Казалось, еще вчера она показывала своему пятнадцатилетнему ученику, как разогнать тучи и наколдовать хорошую погоду, и при этом с затаенным восторгом любовалась лучами солнца, играющими в его золотых волосах (заклятья, улучшающие внешность, давались ему особенно легко!)...
Но несколько счастливых лет, когда ничего не подозревающий о ее чувствах Хаул каждый день был рядом с ней, промелькнули как один миг. Он ушел во взрослую жизнь - и вот уже она с недрогнувшим лицом выслушивает насмешки придворных сплетников в адрес своего бывшего ученика. Во дворце обсуждают его наводящее ужас на обывателей диковинное жилище - Ходячий замок, его бурную личную жизнь, усеянную осколками разбитых сердец, его эпатажную и безумно притягательную для женщин внешность... И, что самое печальное, - его упорное нежелание использовать свои магические способности на благо короля и отечества.
Никто не посмел бы даже за глаза упрекнуть главную королевскую волшебницу в том, что она не сумела привить своему самому любимому и наиболее талантливому ученику должное уважение к короне. Но Салиман сама грызла себя за это, что было гораздо больнее... Чувство вины сплеталось в ее душе с чувством обиды. Она понимала, что сожалеет об этой непонятной причуде Хаула (назвать его дезертирство как-то иначе, более беспощадно, у нее не получалось!) не только и не столько потому, что король в его лице потерял видного мага. Гораздо сильнее ее удручала мысль, что Хаул больше не с нею. А ведь мог бы остаться при дворе и работать под ее началом в комитете... Но нет - он предпочел вольную жизнь без всяких обязательств перед кем бы то ни было! Понятное дело: ведь там, за стенами дворца, полным-полно молодых красоток - только выбирай...
От этой мысли у мадам Салиман вновь, как когда-то, защемило сердце. Отгоняя непрошеную тень былого чувства, она нетерпеливо позвонила в деревянный колокольчик. Звук был глухой и мягкий, приятный уху, но при этом достаточно отчетливый. В комнате тут же бесшумно возникли две горничные. По причине нелюбви хозяйки к громким звукам эти девушки носили не туфли на каблуках, а мягкие тапочки. Даже кружевные фартуки горничных были, вопреки традиции, не накрахмалены: мадам Салиман раздражало шуршание крахмальных одежд.
Горничные принялись сноровисто упаковывать свою госпожу, придавая ей товарный вид - во всяком случае, именно так виделся этот процесс самой Салиман, не чуждой легкого цинизма. И вот уже затянуты многочисленные шнурки корсета. И надета поверх обычных нижних юбок самая верхняя из них - парадная, с водопадом дорогих кружев по широкому подолу.
Настал черед платья. Для сегодняшнего торжественного случая главная придворная волшебница выбрала бархатное алое, с широкими кружевными манжетами. Дряблую шею ласкает стоячий воротник с отделкой из меха норки светлого оттенка "шампань", в тон золотистому кружеву манжет. Пышные седые волосы убраны в любимую прическу - тяжелый узел на затылке, затянутый тонкой тканью.
Ловкая горничная по ее приказу абсолютно бесшумно выудила из огромной шкатулки, битком набитой драгоценностями, те серьги, какие пожелала надеть госпожа - маленькие золотые капли, простые по форме, без всяких драгоценных камней. Эти серьги ей преподнес когда-то Хаул - свой первый в жизни гонорар он потратил на дорогой сюрприз для любимой наставницы. В тот счастливый день главная придворная волшебница, получив подарок, тут же надела его и с неприличным для ее возраста каким-то девичьим восторгом подумала, что будет носить эти серьги всю жизнь - сколько бы ей ни осталось этой самой жизни...
Но ей довелось носить их лишь год. Тот самый год, который прошел между выполнением Хаулом его первого в жизни заказа и уходом его из дворца на вольные хлеба. После того, как ее любимый ученик покинул дворец, мадам Салиман не прикасалась к этим серьгам - ей тяжело было на них смотреть. Но сегодня вновь пришел их черед...
И вот туалет главной придворной волшебницы почти завершен. С трудом держась на слабых ногах, хозяйка будуара встала перед трюмо, а горничные подняли за ее спиной другое, почти такое же большое зеркало - чтобы госпожа смогла оценить, как она выглядит сзади. Эта деталь привычного ритуала выглядит почти издевкой, ибо оценивать, как мадам Салиман выглядит сзади, кроме нее самой и ее служанок, уже давно никому не приходится: на людях она в последние годы показывается не иначе как в кресле-каталке с высокой спинкой...
Но традиция есть традиция, и немолодая женщина равнодушно посмотрела на свою чуть сгорбленную спину, обтянутую алым бархатом. Потом перевела взгляд выше, чтобы поглядеть, аккуратно ли уложена прическа - и сердце ее внезапно замерло: седина исчезла! Пышная корона волос вновь сияет золотистым светом, как в юности... Не веря своим глазам, мадам Салиман вгляделась в это чудо - и секунду спустя поняла, что глазам действительно не стоило верить: это лишь озорное майское солнце играло в ее серебристых волосах...
Вздохнув, мадам Салиман коротко взмахнула рукой - и сноровистые горничные тут же убрали зеркало прочь.
Глава 12. Зеркало в зимнем саду: старость
Последний штрих церемониального туалета главной придворной волшебницы - ожерелье из огромных сапфиров. Это сильнейший амулет, который мадам Салиман лично достает из большого ларца и надевает сама, не позволяя горничным прикасаться к нему.
В тайнике под центральным камнем этого пышного украшения спрятаны мелкие зеркальные осколки. Они - всё, что осталось от младенческого талисмана прежнего короля. Салиман давным-давно разгадала загадку уничтоженного артефакта и поняла, почему он защитил ее от смертельного удара мадам Бошер. Ведь она, Сивилла, носила ребенка короля! Охранный амулет спасал не ее, а того, в ком текла кровь его хозяина. Но мадам Бошер оказалась сильнее...