Огюст содрогнулся.
– Ты думаешь… даже так? Но не без суда же! А ведь ты невиновен!
Модюи глянул на него и вдруг истерически расхохотался.
– А! Суд! Невиновен… Да-да! А Пишегрю, по-твоему, был виновен? Однако, его не судили, а просто удавили в тюрьме! А герцог Энгиенский?[5] Генерал и герцог! А я кто? Букашка, с которой не станут и возиться! Может, меня и до тюрьмы не доведут, а пристрелят по дороге! Они же… О, что это?! Ты слышишь?!
С улицы отчетливо донесся приближающийся конский топот. Антуан побледнел еще сильнее и вдруг кинулся на колени перед своим другом.
– Огюст, не открывай им, заклинаю тебя! – задыхаясь, шептал он. – Вспомни, что сам недавно погибал, не дай им убить меня! Именем Божьим, душою твоих отца и матери, умоляю, не открывай!
– Встань, черт возьми! – закричал Рикар, вскакивая с табурета. – Встань, не будь девицей! Помоги мне подняться в мою комнату, оттуда видна вся улица. Ну! Скорее – они уже здесь.
Действительно, едва молодые люди вошли в комнату, снизу раздался резкий повелительный стук, и низкий мужской голос прокричал:
– Отворите!
– Почему они сразу стучат в этот дом? – хрипло прошептал Антуан.
– Потому, что он крайний, – ответил Огюст и, подхватив свой костыль, подошел к окну.
Перед дверью домика он увидел пятерых спешившихся жандармов и какого-то человечка в поношенной одежде, который вертелся вокруг них и стрекотал:
– Я слышал, господа, слышал, я живу напротив… Он точно стучался в этот дом!
«Так! – подумал Рикар, ощутив в горле что-то холодное и липкое. – Кажется скверно…»
– Конец! – как эхо его мыслей, простонал сзади Антуан.
– Не торчи у окна! – прошептал ему Огюст. – С твоим-то ростом! К стене встань…
И, возвысив голос, крикнул в окно:
– Вам что тут надо? Хозяев нет!
– Откройте нам, мсье! – прокричал, задрав голову, жандармский офицер.
– На кой черт я буду вам открывать? И кто вы такие? Говоря это, Огюст выдвинул свободной рукой ящик стола, вытащил оттуда коробку и раскрыл ее.
В коробке лежали его пистолеты – подарок полковника Шенье. Оба пистолета были заряжены.
– Мы – государственная полиция! – прокричал снизу жандармский офицер. – Именем закона! В вашем доме государственный преступник!
– Помилуй Бог, сколько всего государственного! – вскричал юноша. – Не пугайте меня, мсье. Этот дом не мой, я сейчас в нем один, и даю честное слово, я не преступник.
– Это еще надо доказать! – офицер свирепо усмехнулся. – Но вы нас не интересуете, молокосос! У нас есть свидетель, который видел, что к вам вошел опасный заговорщик.
– Нет, я не видел, но я слышал, я слышал! – запищал человечек.
– А, может, ему приснилось! – насмешливо крикнул Рикар, – А может, этот преступник как раз в его собственном доме…
Внизу произошло замешательство, человечек что-то тараторил, жандармы что-то у него спрашивали.
– Огюст, что же делать? – одними губами спросил Антуан, прижавшийся к стене возле самого окна. – Как мне теперь выйти?
– Никак, – прошептал в ответ Огюст. – Окна все на одну сторону, даже если вломиться в соседние комнаты. Хотя… Хотя, погоди…
Его взгляд оторвался от окна и скользнул куда-то вверх. Но тут снизу вновь прогремел голос офицера:
– Я требую, мсье, чтобы вы открыли, слышите! Или мы сейчас выломаем двери!
– По какому праву? – голос юноши задрожал от негодования. – Повторяю, господа: дом этот не мой, я не могу впустить вас, когда хозяев нет. К тому же, у меня нога искалечена, и спуститься к двери мне не так легко. Так стоит ли спускаться, чтоб вы, быть может, меня застрелили или зарезали?
Офицер потерял терпение:
– Наглый мальчишка! Да ты нам не нужен! Если ты в доме один, то и счастье твое. Но если ты спрятал у себя заговорщика…
– Разве с заговорщиками не было покончено три года назад? – наивно спросил Огюст, вновь переводя, между тем, взгляд на потолок своей комнаты. – Разве у императора так много врагов во Франции?
– А он болтлив! – офицер положил руку на эфес сабли и махнул рукой жандармам:
– Ломайте-ка дверь!
– Не советую! – воскликнул Рикар, наводя на них пистолет, и прошептал:
– Еще минута, и я соображу…
– Огюст, они убьют нас обоих! – простонал Антуан в ужасе. – Все кончено… Лучше я выйду к ним… Может быть, хоть тебя они не тронут.
– Замолчи! – юноша искоса глянул на него и заговорил скороговоркой: – Возьми-ка сундук и выдвинь его на середину комнаты, а на него поставь стул…
– Для чего? – ошеломленно спросил Модюи.
– Делай то, что я говорю! Скорее! А теперь становись на стул. Ты достанешь до потолка, да?
Ничего не понимая, но, повинуясь энергичному тону своего друга, Антуан исполнил приказание Огюста. Встав на сундук, потом на стул, он легко дотянулся до деревянного потолка комнаты. Потолок был разбит на крупные светлые квадраты пересекающимися балками.
– Этот наглец совсем сошел с ума! – закричал между тем жандармский офицер. – Вы что же, будете стрелять в представителей закона, мсье? Вперед, жандармы! Вышибай дверь!
– Назад, господа, если вам дорога жизнь! – воскликнул Рикар.
И так как офицер, подскочив к двери, уже занес приклад ружья, юноша спустил курок. Пуля сшибла каску с головы офицера, и тот, яростно выругавшись, отбежал на несколько шагов.
– Следующим выстрелом я продырявлю вам голову, если хоть кто-нибудь из ваших людей прикоснется к двери! – отчетливо произнес Огюст, поднимая второй пистолет.
– Да вы мятежник! – взревел офицер. Четыре жандармских ружья при этих словах вскинулись и нацелились на окно.
– Огюст! – шепнул Антуан. – Впусти их, или…
– Тише, Антуан, не поворачивая головы, сказал Рикар. – Отсчитай от стены четыре… нет, пять квадратов и сдвинь пятый в сторону… Ну, толкай!
Поняв наконец, в чем дело, Модюи напряг руки, толкнул деревянный квадрат потолка, и тот действительно отъехал в сторону, открывая неширокий люк.
– О, Боже! – голос Антуана задрожал и зазвенел восторгом и изумлением, он готов был зарыдать. – Откуда… откуда ты узнал?..
– Да залезай же, в конце концов! – прошептал Огюст, краем глаза наблюдая за тем, что происходило у него за спиной. – В черепице тоже есть люк, только найди его… он наверняка просвечивает… И по лестнице перелезь на ту сторону крыши, потом на пристройку и оттуда спустись в сад, он запущен, там никого нет… Когда услышишь, что они уехали, возвращайся через крышу сюда. Понял?
– Да, – живо ответил Модюи и в следующее мгновение исчез в люке.
– Послушайте, мальчик мой! – обратился в это время жандармский офицер к Рикару. – Или дайте честное слово, что сейчас откроете дверь, или я прикажу вас застрелить. Вы достаточно испытывали мое терпение, а сейчас совершили покушение на меня…
– О, только на вашу каску! – ответил Огюст. Его острый слух уловил шорох на крыше, и он понял, что Антуан благополучно перебрался через конек и спустился к пристройке.
– Если бы я хотел вас убить, мсье офицер, то попал бы не в каску, а в вашу голову, – сказал юноша, невольно переводя дыхание.
– Довольно! – прогремел офицер. – Именем императора, откройте, или…
– О, вот перед именем императора я сдаюсь! – осажденный бросил на стол пистолет. – Сейчас я открою вам, мсье, хотя и не знаю, что вам от меня надо… Но придется чуть-чуть подождать: я с трудом спускаюсь по лестнице.
С этими словами он отошел к сундуку и совершил настоящий подвиг: стиснув зубы, чуть не плача от боли, влез на сундук и на стул и концом костыля задвинул деревянную крышку люка, которую позабыл задвинуть Антуан… Потом Огюст спустился на пол, подвинул сундук на место, поставил к стене стул.
С лестницы он спустился на этот раз очень медленно, и жандармы уже опять начали колотить в дверь прикладами.
– Да не стучите же, открываю! – закричал через дверь Огюст. – Только имейте в виду, господа: я доверяюсь вашей чести и отдаю себя в ваши руки. Если вы убьете меня, моя кровь навсегда запачкает ваши мундиры…
Он отодвинул оба засова. Створки двери тут же распахнулись, и офицер, первым вбежав в коридор, приставил острие сабли к груди юноши.
– Где ты прячешь его, негодяй?! Говори, или я…
– Клянусь вам, я один в этом доме! – в синих глазах Рикара, обращенных на жандарма, были недоумение и упрек. – Клянусь вам Божьей Матерью, мсье, я здесь один…
– Обыщите дом! – резко приказал офицер. – Но знай, висельник: если заговорщик все-таки здесь, ты живым отсюда не выйдешь!
Через пятнадцать минут, вломившись по очереди во все помещения дома и все в них обшарив, жандармы доложили командиру, что дом действительно пуст.
– Так какого же дьявола ты нам не открывал, негодяй?! – набросился офицер на Огюста.
– Откуда я знал, кто вы такие! – молодой человек вытер ладонью пот с висков и тверже стиснул левой рукой костыль, ибо его пошатывало. – Мало ли, кто наденет форму… Дом-то не мой, да мне и самому страшно стало… Простите меня, мсье!
Офицер минуту колебался, принимая решение, потом опустил саблю.
– Как ваше имя? – спросил он юношу.
– Огюст Рикар. С вашего позволения, отставной сержант 9-го Конногвардейского полка. Ранен во время боевых действий в Италии, в июле этого года.
– Хм! Герой… Ну, ладно… Будем считать, сержант, что вы со страху наделали глупостей. Но впредь относитесь поуважительнее к представителям закона. Идем, ребята. И… Где этот сосед, что нам наболтал чепуху?
Но того уже и след простыл.
Побранившись, на этот раз в адрес соседа, жандармы уселись на коней и ускакали, подняв на узкой улочке тучу рыжеватой пыли.
Огюст поднялся к себе и в совершенном изнеможении упал на стул. Спустя некоторое время над ним заскрипел люк, и Антуан в полном смысле слова свалился ему едва ли не на голову. Он заливался смехом, хотя на щеках его все еще блестели дорожки слез.
– Уехали, убрались! – закричал он, обнимая своего друга и в бешеном порыве едва не опрокидывая стул вместе с ним. – Я спасен! Спасен!
– Только не пляши перед самым окном! – весело отбиваясь от его сумасшедших объятий, проговорил Рикар. – Как бы тебя опять не заметил этот соглядатай. Больше, кажется, в доме напротив никого нет: то ли на ярмарке, то ли Бог их знает, где. И счастье: из-под двери-то нашей крыши не видно, а из окон этого дома – вполне.
– Ты спас меня, Огюст! Ты меня спас! Боже, Боже, я тебе обязан навеки, Огюст, навеки! Ах, Огюст… Но это какая-то чертовщина… Откуда ты узнал об этом люке?
– Я о нем не знал, – покачал головой Рикар.
Глаза Антуана округлились.
– Но…
– Ты же помнишь: меня мучила эта лестница… Я не мог понять, для чего она там, на крыше… И вот, когда мы с тобой оказались в ловушке, вдруг сообразил. Жил здесь, должно быть, сто лет назад какой-нибудь ростовщик или ювелир, боялся ежечасно, что его ограбят или зарежут. Ну и придумал эти люк и лестницу. А едва я это понял, остальное было уже просто: я мысленно нарисовал разрез дома, рассчитал, от какого места начинается лестница, ну и высчитал, за каким квадратом потолка спрятан люк.
– Ты – гений! – закричал Модюи.
– Ага, признаешь! – Огюст расхохотался.
– Признаю! Признаю и скажу это кому угодно! Мой отец, поверь, устроит тебе нужные знакомства, а я…
– Знакомства я сам себе устрою, – Рикар озорно подмигнул товарищу. – Мне теперь есть, что показать, хоть самому Шарлю Персье[6]. Ну а ты, надеюсь, и так был мне другом.
– Да, Огюст, но теперь скажи только слово, и я отдам тебе свою жизнь.
– Мне она не понадобится, Антуан, мне хватит и своей… Надеюсь… Что теперь ты будешь делать?
Модюи вздохнул.
– С наступлением темноты выберусь из города и отправлюсь в Булонь, к родственнику отца. Покуда отец не купит в очередной раз благосклонности префекта, мне придется остаться там. Но потом… О, потом я во всем тебе помогу, можешь не сомневаться. И с заказами и с деньгами. Уж теперь-то отец для тебя раскошелится.
Огюст опять засмеялся, на этот раз печально.
– Моя благосклонность будет стоить дешевле, франков пятьсот я, возможно, и возьму у него в долг. Ах, Антуан, как противно быть бедным… Тебе этого не понять… Впрочем, я обязательно разбогатею.
– С таким-то талантом! Я не сомневаюсь! Конечно!
Антуан готов был сейчас согласиться с любыми словами своего друга. Он все еще находился в состоянии, близком к истерике, но то была уже буйная истерика спасенного, истерика ликования, и Огюст, недавно испытавший страх смерти, понимал это состояние…
– Послушай, Антуан! – прервал юноша бурные речи товарища. – Окажи-ка мне одну услугу уже сейчас. Да и себе заодно. К вечеру вернутся мои хозяева, и тебе до темноты придется прятаться за шкафом – мадам Леду может войти и без стука… Потом уйдешь опять через крышу. Ну а пока надо подкрепиться. Спустись вниз, зайди на кухню и отыщи там большую корзину с бутылками.
– С бутылками?
– Ну да. Я видел их утром, когда хозяева уходили, и я за ними запирал. По-моему, великолепное бургундское.
Модюи прищелкнул языком.
– Отлично! А что скажет хозяин?
– Что? – поднял брови Рикар. – Да проклянет и назовет последними словами жандармов. Это ведь они посшибали отовсюду замки и все перевернули в его доме. Ну, вот, стало быть, и бутылку прихватили.
– О, конечно! Негодяи! А, может быть, две? Их все же было пятеро…
Рикар слегка покраснел, но тут же кивнул.
– Да, пожалуй, скорее две. Ну, и, наверное, полголовки сыра, что лежит на полке, они тоже могли взять. И отрезать кусочек ветчины от здоровенного окорока… А вот есть ли там хлеб, не помню.
– Я найду! – пообещал Антуан, уже выскакивая на лестницу.
Когда он исчез, Огюст устремил взгляд на висящее в углу изображение Богоматери, перекрестился и прошептал:
– Прости меня, святая Дева Мария… Ей-богу, я понимаю, что это дурно. Но бедняга Антуан голоден. И я тоже. Я почти голодаю уже неделю, а ведь мне надо оправляться от ран… Да и после сегодняшнего приключения силы восстановить надо. Прости меня, Дева Мария!
Зимою 1812 года звезда Наполеона Бонапарта закатилась. Его роковой поход в Россию закончился страшным падением «великой армии» и предательским бегством государя и полководца от погибающих среди русских снегов солдат…
Париж был потрясен и растерян, Париж оплакивал своих воинов, даже не зная всей правды, всех ужасов, судьбы, постигшей их сограждан, не зная, сколь немногим из них суждено возвратиться домой, и какими они вернутся… И никто не знал еще, что ожидает Францию в скором будущем, но оно уже никому и не представлялось полным светлых надежд… Многие твердили, правда, пока совсем тихо, что лучше было бы императору давно прекратить эту бесконечную цепь войн…
Напечатанный в «Мониторе» 16 декабря 29-й армейский бюллетень поразил всех, как взрыв бомбы[7].
Наспех сколоченный из обломков французской революции, обитый потускневшим золотом версальского двора, трон Бонапарта затрещал.
Вечером 24 декабря, накануне Рождества, по набережной Сены неторопливо шагали два человека. Вечер был холодный, временами, при резких порывах ветра, в лицо им летели залпы мокрого снега, и они заслоняли лица, жмурясь и плотнее кутаясь в шерстяные плащи. Но шагов не ускоряли: они были заняты своим разговором и не спешили расставаться.
Старшему из них было на вид лет пятьдесят, однако, походка его была по-юношески легка, и сзади он казался куда моложе. Лицо, покрытое тонкой сеткой морщинок, тоже выглядело энергичным и очень живым, и только в темных внимательных глазах заметна была привычная мудрая усталость.
– Так вот, друг мой, – говорил он своему спутнику, помахивая изящной тонкой тростью, на которую и не думал опираться. – Я рад буду, разумеется, поздравить вас с окончанием школы, однако же, боюсь, новых удач вам ждать не следует.