Париж сбивает меня с толку, как и любое новое место, даже, пожалуй, сильнее, чем остальные. Здесь в изобилии те же самые проблемы, что были в Нью-Йорке и Лондоне, но к ним добавляется языковой барьер, да и присутствие собак в ресторанах меня напрягает. Впервые зайдя в настоящее французское кафе на настоящих Елисейских полях, я с изумлением увидел, как одна из этих собак поднимает ногу и щедро орошает ножку соседнего столика.
Ролан Гаррос тоже полон странностей. Это единственный стадион из виденных мной, насквозь пронизанный запахом сигар и трубок. Когда в критический момент матча я выполняю подачу, кольца трубочного дыма вьются вокруг моего носа. Хотелось бы мне найти этого курильщика и объяснить ему кое-что - хотя, с другой стороны, я предпочел бы избежать встречи с ним, потому что не могу - себе даже представить того мохноногого хоббита, который способен сидеть на теннисном матче под открытым небом и курить трубку.
Невзирая на дискомфорт, ухитряюсь разбить трех соперников. Я даже обыгрываю признанного мастера грунтовых покрытий Гильермо Переса-Ролдана в четвертьфинале. В полуфинале мне предстоит играть с Мэтсом Виландером. Он третья ракетка мира, однако, на мой взгляд, Виландер на данный момент непобедим. Когда матч с его участием показывают по ТВ, бросаю все свои дела и прилипаю к экрану. Думаю, это его лучший год. Он уже выиграл Открытый чемпионат Австралии, и здесь, на Ролан Гаррос, считается фаворитом. Умудряюсь сыграть с ним на равных четыре сета, в пятом у меня начинаются сильные судороги. Проигрываю 6-0.
Напоминаю Нику, что собираюсь пропустить Уимблдон. Зачем переключаться на травяные покрытия, тратить столько энергии? Может быть, лучше месяцок отдохнуть, чтобы набраться сил для летнего сезона на кортах с твердым покрытием?
Ник счастлив, что ему не придется ехать в Лондон. Он любит Уимблдон не больше, чем я. Кроме того, он стремится побыстрее вернуться в Штаты, чтобы найти для меня лучшего тренера.
НИК НАНИМАЕТ ДЛЯ МЕНЯ чилийского силача по имени Пат. Я уважаю его: он никогда не заставляет меня делать то, что не готов сделать сам. Однако у Пата есть неприятная привычка брызгать слюной во время разговора, а также наклоняться надо мной, когда я работаю с тяжестями, роняя капли пота мне на лицо. Я уже подумываю о том, чтобы надевать на тренировку с Патом пластиковое пончо.
Главный элемент наших тренировок - изматывающая ежедневная пробежка вверх и вниз по холму в окрестностях Вегаса. Уединенно стоящий холм раскаляется на солнце; и по мере того как я поднимаюсь все выше, он становится горячее, словно действующий вулкан. Кроме того, он расположен в часе езды от отцовского дома, что, мне кажется, далековато - все равно что ездить на пробежку в Рино[21]. Пат, однако, настаивает: именно этот холм поможет мне решить проблему физической формы. Когда, доехав до подножия, мы выходим из машины, он сразу же трусцой направляется вверх, приказывая, чтобы я следовал за ним. Через минуту я уже прижимаю руку к ноющему боку, с меня градом катится пот. Когда мы добираемся до вершины, я почти не могу дышать. Пат говорит, это хорошо. Полезно для здоровья.
Однажды, когда мы с Патом штурмуем холм, рядом с ним появляется побитый жизнью грузовик. Из кабины вылезает дряхлый индеец, в руках у него палка. Если он захочет убить меня, не смогу защищаться, так как не в силах даже поднять руку. И убежать тоже не смогу - для этого у меня не хватит дыхания.
- Что вы здесь делаете? - интересуется индеец.
- Тренируемся. А вы что здесь делаете?
- Ловлю гремучих змей.
- Здесь водятся гремучие змеи?!
- А вы думали, здесь спортивный центр?
После того как я отсмеялся, старый индеец заявил: должно быть, я родился в рубашке, потому что это место не зря называется Холм Гремучих Змей, черт возьми. Он ловит их здесь каждый день по двенадцать штук и сегодня собирается поймать очередную дюжину. Это просто чудо, что я ни разу не наступил ни на одну из этих тварей - большую, толстую, готовую к прыжку.
Я смотрю на Пата и испытываю острое желание плюнуть ему в лицо.
В ИЮЛЕ УЛЕТАЮ В АРГЕНТИНУ, я самый молодой в истории игрок американской команды, выступающий на Кубке Дэвиса. Успешно играю против аргентинца Мартина Хайте, толпа бурно выражает мне свое одобрение. Я выигрываю в двух сетах, веду в третьем 4-0, подача Хайте. Ежусь от холода: в Аргентине настоящая зима, температура, должно быть, уже упала до нуля градусов. Хайте подает неудачно, получая право на переподачу. Мяч срывается снова, но на этот раз права на переподачу у моего соперника уже нет. Дотянувшись, ловлю мяч рукой. Толпа взрывается. Зрители решили, что я смеюсь над их земляком, нарочно проявляя неуважение. Меня освистывают, шум не умолкает несколько минут.
На следующий день газеты смешивают меня с грязью. Вместо того чтобы защищаться, впадаю в ярость. Заявляю, что мне всегда хотелось сделать что-то подобное. На самом же деле я просто замерз и не думал о том, что делаю. Это была глупость, но не грубость. Моей репутации нанесен сокрушительный удар.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ меня бурно приветствует толпа в Страттон-Маунтине. Я играю, чтобы доставить им удовольствие, поблагодарить их за то, что помогли стереть из памяти мысли об Аргентине. Все поддерживает меня здесь: эти люди, эти изумрудные горы, этот вермонтский воздух. Выигрываю турнир. Вскоре с изумлением узнаю, что стал четвертой ракеткой мира. Но я слишком измучен, чтобы бурно праздновать это. Между тренировками Пата, Кубком Дэвиса и тяжким однообразием турне я сплю по двенадцать часов в сутки.
В конце лета лечу в Нью-Йорк, чтобы принять участие в небольшом турнире в Нью-Джерси, размяться перед Открытым чемпионатом США 1988 года. Я дохожу до финала, где встречаюсь с Таранго. Громлю его с наслаждением. Это сладчайшая победа: ведь, закрывая глаза, я все еще вижу, как он обманул меня, восьмилетнего. О, мое первое незабываемое поражение! Всякий раз, посылая на его половину площадки победный мяч, я думаю: «Черт бы тебя побрал, Джефф! Черт. Тебя. Побери».
На Открытом чемпионате США дохожу до четвертьфинала. Мне предстоит встреча с Джимми Коннорсом. Накануне матча, стесняясь, подхожу к нему в раздевалке и напоминаю, что мы уже встречались.
- В Лас-Вегасе, - подсказываю я, - мне тогда было четыре года. Вы играли в Cesar Palace и как-то раз согласились перекинуться со мной несколькими мячами, помните?..
- Не помню, - говорит он.
- Но ведь мы и позже встречались! - напоминаю я ему. - Мне было семь лет, я приносил вам ракетки! Отец всегда перетягивал для вас ракетки, когда вы приезжали в Вегас, а я относил их в ваш любимый ресторан на Стрипе.
- Нет, не помню, - говорит он, ложится на скамью и, положив на ноги длинное белое полотенце, прикрывает глаза.
Свободен.
Что ж, именно так мне и описывали Коннорса знакомые спортсмены. Настоящая сволочь, говорили они. Грубый, высокомерный, эгоистичный. Но я рассчитывал на другое. Я надеялся, что он отнесется ко мне тепло - в память о давнем знакомстве.
- Только за это я разобью этого парня в трех сетах, - обещаю я Перри. - Дам ему выиграть девять геймов, не больше.
Толпа приветствует Коннорса. Это вам не Страттон. Здесь я выступаю в роли плохого парня. Агасси - нахальный выскочка, осмелившийся бросить вызов великому человеку. Они мечтают, чтобы Коннорс сокрушил само время, и лишь я один препятствую этому волшебному сценарию. Всякий раз, когда толпа взрывается приветствиями, я думаю: догадываются ли они, как этот парень ведет себя в раздевалке? знают ли, что говорят о нем знакомые? могут ли представить, как он отвечает даже на дружеское приветствие?
Я без особых усилий веду в матче, победа близка, и вдруг какой-то человек с трибун громко кричит:
- Давай, Джимми! Он - никто, а ты - легенда!
Слова на мгновение повисают в воздухе, оглушительные, огромные, как плывущий над стадионом дирижабль с рекламой Goodyear, и двадцать тысяч фанатов разражаются хохотом. На лице Коннорса появляется слабая улыбка, он кивает и одним ударом отправляет мячик кричавшему: сувенир.
Толпа неистовствует, Коннорсу аплодируют стоя.
Подхваченный волной адреналина и гнева, в последнем сете я разбиваю легенду в пух и прах. 6-1.
После матча рассказываю репортерам о разговоре с Коннорсом, состоявшемся накануне игры. Они пересказывают мои слова Коннорсу.
- Мне нравится играть с ребятами, которые по возрасту годятся мне в дети, - заявляет он в ответ. - Может, мы и правда сталкивались с этим парнем: ведь я проводил много времени в Вегасе.
В полуфинале вновь уступаю Лендлу. Мне удается дотянуть игру до четвертого сета, но все же он слишком силен. В попытке истощить его силы окончательно выматываюсь. Несмотря на все усилия Хромого Ленни и Плюющегося Пата-Чилийца, я не в состоянии противостоять игроку такого масштаба. Обещаю себе, что, вернувшись в Вегас, не пожалею сил на поиски человека, который сумеет как следует подготовить меня к предстоящим битвам.
А ВОТ НАУЧИТЬСЯ СРАЖАТЬСЯ С ПРЕССОЙ меня не сможет никто. Это даже не сражение, а бойня. Каждый день какая-нибудь газета или журнал разражается статейкой, направленной против Агасси. Колкость от коллеги-спортсмена. Обличения от спортивных журналистов. Свежая порция клеветы, замаскированная под аналитику. Я - панк, я - клоун, я - жулик. Мой высокий рейтинг - результат тайного сговора, действий темных сил, неуемного фанатизма подростков. Я не стою такого шума, ведь не выиграл ни одного из турниров Большого шлема.
Миллионы поклонников любят меня, присылают мешки писем, некоторые - с фотографиями обнаженных женщин и их телефонами, нацарапанными на полях. Тем не менее меня ежедневно поносят за внешний вид, поведение, да и вообще безо всякой причины. Я осваиваюсь в роли злодея-бунтаря, привыкаю к ней, врастаю в нее. Эта роль - часть моей работы. Очень скоро превращаюсь в ее заложника. Я злодей - бунтарь навсегда, на каждом матче.
Обращаюсь за советом к Перри. Лечу на противоположное побережье США, чтобы провести с ним уик-энд. Перри изучает бизнес в Джорджтауне. Мы закатываем грандиозные ужины, он ведет меня в свой любимый местный бар Tombs и за стаканом пива приступает к тому, что у него всегда получалось: переформулирует мои проблемы, и они на глазах становятся более определенными. Если я - человек действия, то Перри, безусловно, человек слов. Сначала он заявляет, что моя проблема - в организации общения между мной и окружающим миром. Затем он уточняет предмет этого общения. Перри признает: для ранимого, чувствительного человека невыносимо, когда с него ежедневно прилюдно сдирают кожу. Но, утверждает он, это лишь временно, пытка продлится недолго. Дела пойдут куда веселее, когда я начну выигрывать турниры Большого шлема.
Выигрывать? Так в этом вся проблема? Почему мои победы должны менять мнение людей обо мне? Выигрываю или проигрываю - я остаюсь прежним. Я должен выигрывать, чтобы заставить всех заткнуться? Чтобы удовлетворить толпу спортивных писак, с которыми даже не знаком?!
ФИЛИ ВИДИТ, что я страдаю и не знаю, что делать. Он тоже в поисках. Он искал себя всю жизнь, сейчас делает это еще более напряженно. Брат признался, что ходит в церковь, ну, что-то вроде церкви в офисном комплексе в западной части Вегаса. Эта церковь не относится ни к одной из основных религий, рассказал он, и пастор там тоже не такой, к каким мы привыкли.
Однажды он затащил меня на службу, и я вынужден был признать: пастор, Джон Паренти, действительно отличается от других: носит джинсы и футболку, у него длинные песочно-бежевые волосы. Он больше похож на серфингиста, чем на пастора. Он необычен, а это мне нравится. Не побоюсь этого слова, он - бунтарь. Мне нравится его крупный орлиный нос, его по-собачьи грустные глаза. Я попадаю под бесхитростное обаяние его служб. Джон делает Библию простой. Без самомнения, без догматизма - лишь здравый смысл и ясность мысли.
Паренти не любит обращения «пастор», предпочитая, чтобы мы звали его Джей Пи. Он говорит, что старается сделать так, чтобы церковь больше напоминала дом, в котором собираются друзья. Он признает, что у него нет готовых ответов, просто он много раз читал Библию с начала до конца и хочет поделиться своими соображениями по поводу прочитанного.
Я думаю, что на самом деле он знает много ответов, а мне они нужны. Я всегда считал себя христианином, но церковь Джей Пи - первая, где я почувствовал себя действительно близко к Богу.
Мы с Фили ходим на службы каждую неделю. Предпочитаем приходить, когда Джей Пи уже начал говорить, всегда садимся в задние ряды, ссутулившись и опустив головы, чтобы не быть узнанными. Как-то раз в воскресенье Фили заявляет, что надо повидаться с Джей Пи. Я упираюсь. Часть меня тоже хочет увидеться с пастором, другая предостерегает от нежелательных встреч. Я и раньше был застенчив, но недавний вал обличительных статей почти превратил меня в параноика.
Несколькими днями позже я еду по Вегасу в отвратительном настроении из-за очередных журналистских нападок. Сам не замечаю, как подъезжаю и паркуюсь у церкви Джей Пи. Уже поздно, в окнах нет света, во всех, кроме одного. Заглядываю внутрь. Секретарша возится с бумагами. Стучусь в дверь и объясняю, что хотел бы поговорить с Джей Пи. «Он ушел домой», - отвечает моя собеседница так, будто очень хочет добавить: «Да и вам в это время следовало бы сидеть дома». Дрожащим голосом прошу позвонить ему: мне очень нужно с ним поговорить. Она набирает номер и передает мне трубку.
- Да? - раздается на другом конце провода.
- Здравствуйте. Извините. Вы меня не знаете. Меня зовут Андре Агасси, я теннисист. Дело в том, что…
- Я вас знаю. Вижу у себя на службах последние полгода. Я, конечно, вас узнал. Просто не хотел быть навязчивым.
Благодарю его за скромность и уважение к моей частной жизни. В последнее время мне нечасто приходится сталкиваться с подобным.
- Скажите, могли бы мы с вами встретиться? Поговорить?
- Когда? - спрашивает Джей Пи.
- Может быть, прямо сейчас?
- Хорошо. Сейчас подъеду в офис.
- Простите, а может быть, лучше я подъеду к вам? У меня быстрая машина, так что, где бы вы ни находились, я подъеду к вам быстрее, чем вы доберетесь сюда.
- Хорошо, - говорит он после паузы.
Через тринадцать минут я уже у дома пастора. Он встречает меня в дверях.
- Спасибо, что согласились встретиться со мной. Мне больше некуда было обратиться.
- Что же вам нужно?
- Может быть… гм, стоит получше узнать друг друга?
- Имейте в виду, - улыбается он. - Отец из меня плохой.
Я киваю, мысленно смеясь над собой.
- Разумеется, - говорю я ему. - Но, может быть, вы мне кое-что под-скажете? Про жизнь или хотя бы про то, какие книжки читать?
- Как учитель?
- Да.
- Учитель из меня тоже не самый лучший.
- Да?..
- Разговаривать, слушать, быть другом - это я могу.
Я хмурюсь.
- Послушайте, - произносит Джей Пи. - Для меня жизнь так же сложна, как и для любого другого. Даже еще сложнее. Поэтому от меня не стоит ждать той пастырской помощи, о которой вы просите. Я - не такой пастор. Если нужен совет - увольте. Если нужен друг - иное дело.
Я вновь киваю.
Стоя у распахнутой двери, он приглашает меня войти. В ответ предлагаю прокатиться по окрестностям: за рулем мне лучше думается.
Вытянув шею, он смотрит на мой белый «корвет». Такое ощущение, что у его дома приземлился небольшой частный самолет. Пастор слегка бледнеет.
Я везу его кататься по городу, вдоль Стрипа, затем по дороге в горы, окружающие Вегас. Демонстрирую ему возможности машины, разгоняя двигатель в полную силу на пустой ленте шоссе. Затем начинаю говорить о себе. Рассказываю свою историю, перескакивая с одного на другое. Однако Джей Пи, как и Перри, обладает способностью переформулировать мои проблемы, делая их более понятными. Он видит мои внутренние противоречия и улаживает некоторые из них.
- Ты еще ребенок, который живет с родителями, - рассуждает он. - Но тебя знает вся планета. Конечно, это нелегко. Ты пытаешься выразить себя творчески, в соответствии со своим вкусом - и оступаешься на каждом повороте.