Мы договорились, что наша первая совместная поездка должна состояться в феврале 1990 года. Мы направимся в Скоттсдейл. Предупреждаю, что нам следует прибыть на место за пару дней до турнира, чтобы принять участие в играх на лужайке.
- На какой лужайке?
- Это просто так называется. Мероприятие со знаменитостями и сбором денег на благотворительность, чтобы порадовать спонсоров и развлечь болельщиков.
- Звучит забавно.
Кроме того, я сообщаю, что поедем мы туда на моем новом «корвете». С нетерпением жду возможности продемонстрировать ему скоростные качества машины.
Лишь подъезжая к его дому, я понял, что не учел одну важную деталь. Моя машина невелика, а Джил, наоборот, огромен. На фоне моего маленького авто он выглядит вдвое больше обычного. Тем не менее Джил тщательно упаковывается на пассажирское сиденье, опустив под-локотники и упираясь головой в крышу. Под этой тяжестью «корвет», кажется, готов развалиться в любую минуту.
Чтобы Джилу меньше пришлось страдать в тесном салоне, гоню изо всех сил. Хотя я всегда так езжу. Машина суперскоростная. Мы врубаем музыку и гоним прочь из Лас-Вегаса через плотину Гувера, по северо- западной Аризоне с ее скалами и зарослями юкки. Мы решили остановиться на обед в Кингмане. Предвкушение обеда, скорость «корвета», громкая музыка и присутствие Джила - все это заставляет меня вдавливать педаль газа в пол. Мы, кажется, уже превысили скорость звука. Я вижу, как Джил, состроив гримасу, крутит пальцем у виска. Смотрю в зеркало заднего вида: за моим бампером мигают огни патрульной ма-шины.
Полицейский быстро выписывает мне штраф за превышение скорости.
- Не в первый раз, - говорю я Джилу. Он качает головой.
В Кингмане мы идем в Carl’s и заказываем внушительный обед. Мы оба любим поесть, к тому же питаем тайную слабость к фастфуду. Загружаем в себя целый вагон калорий, заказывая одну жареную картошку за другой, снова и снова наполняя стаканы лимонадом. Когда Джил с трудом забирается обратно в «корвет», я понимаю, что мы здорово опаздываем. Надо нагонять. Я выжимаю газ и вылетаю на шоссе 95. Две сотни миль до Скоттсдейла. Два часа пути.
Двадцать минут спустя Джил вновь крутит пальцем у виска.
И вновь встреча с полицией. На сей раз патрульный, взяв мои права и документы на машину, интересуется:
- Давно ли вас в последний раз штрафовали за превышение скорости?
Я смотрю на Джила. Тот хмурится.
- Два часа назад - ведь это не так давно, да? Значит, недавно.
- Ждите здесь.
Он уходит в свою машину, минуту спустя возвращается:
- Вам придется вернуться в Кингман для встречи с судьей.
- Что? В Кингман?
- Пройдите, пожалуйста, со мной.
- Пройдите? А как же машина?
- Ваш друг ее поведет.
- Но, может быть, я могу просто следовать за вами на машине?
- Сэр, вы будете слушать то, что я говорю, и делать то, что я приказываю, только в этом случае вам не придется следовать в Кингман в наручниках. Вы сядете на заднее сиденье моей машины, а ваш друг поедет за нами. Сейчас. Пойдемте.
Я сижу на заднем сиденье патрульной машины. Позади нас едет Джил на «корвете», который обтягивает его, будто корсет из китового уса. Мы застряли в забытой богом дыре, у меня в ушах звучит мерзкое треньканье банджо из фильма «Освобождение»[24]. Через сорок пять минут добираемся до городского суда Кингмана. Вслед за полицейским я вхожу в боковую дверь и оказываюсь перед маленьким пожилым судьей в ковбойской шляпе, чей ремень украшает пряжка размером с блюдце.
Банджо звучит еще громче.
Шарю взглядом по стенам в поисках сертификата или любого другого документа, удостоверяющего, что я действительно в суде, а этот человечек и вправду судья. Но на стенах висят лишь чучела диких животных.
Для начала судья обрушивает на меня град вопросов:
- Вы собираетесь играть в Скоттсдейле?
- Да, сэр.
- Вам уже приходилось участвовать в этом турнире?
- Да, сэр.
- Какое у вас место в турнирной сетке?
- Простите?
- С кем вы играете в первом раунде?
Судья оказывается большим поклонником тенниса. Кроме того, он пристально следит за моей карьерой. По его мнению, я просто обязан был победить Курье на Открытом чемпионате Франции. У него есть собственное мнение о Коннорсе, Лендле, Чанге, о современном состоянии тенниса и нехватке великих игроков в Америке. Потратив двадцать пять минут на то, чтобы вывалить передо мной свои мысли по этим животрепещущим вопросам, он спрашивает:
- Кстати, не могли бы вы оставить автограф? Для моих детей.
- Пожалуйста, сэр… Ваша честь.
Я ставлю автографы на всем, что он раскладывает передо мной, и жду приговора.
- Хорошо, - произносит судья. - Я приговариваю вас к тому, чтобы порвать всех в лоскуты на турнире в Скоттсдейле.
- Простите, я не… я имею в виду… Ваша честь, я ехал сюда, возвращался на тридцать с лишним миль назад, думая, что меня посадят в тюрьму. Или хотя бы оштрафуют.
- Нет-нет-нет, я просто хотел встретиться с вами. Тем не менее пусть лучше ваш друг ведет машину дальше. Если вы получите сегодня еще один штраф за превышение скорости, боюсь, вам придется задержаться в Кингмане на долгий срок.
Выхожу из суда и мчусь к «корвету», в котором меня ждет Джил. Я объясняю: местный судья - фанат тенниса, он всего лишь хотел познакомиться со мной лично. Джил думает, что я вру. Прошу его поскорее увезти нас как можно дальше от здания суда. Он медленно трогается. Джил - аккуратный водитель. К тому же встреча с Фемидой посреди Аризоны так напугала его, что всю дорогу до Скоттсдейла он держит скорость не выше семидесяти двух в час.
Разумеется, на благотворительную игру я опоздал. Теннисную форму натягиваю недалеко от стадиона, на подъезде к стоянке. Мы останавливаемся у будки охраны и говорим, что меня ждут, я - один из игроков. Он не верит. Приходится предъявить ему водительские права (которые все еще со мной лишь по счастливому стечению обстоятельств) . Только после этого нас пускают на территорию стадиона.
- Не волнуйся насчет машины, - Джил хлопает меня по плечу. - Я о ней позабочусь. Играй.
Я хватаю теннисную сумку и рысью убегаю со стоянки. После Джил сказал мне, что слышал аплодисменты, когда я вышел на корт, - несмотря на то что окна в машине были закрыты. В тот момент, признавался он, до него дошло, что именно я пытался ему сказать. После встречи со старым судьей, после того, как стадион взорвался криками при моем появлении, он все понял. До этой поездки Джил не ожидал, что я живу настолько сумасшедшей жизнью. Он действительно не знал, на что подписывается.
- Это нас обоих касается, - ответил ему я.
В СКОТТСДЕЙЛЕ мы отлично проводим время. Ближе узнаем друг друга, как это бывает в путешествиях. Во время одного из дневных матчей я, остановившись, жду, пока служитель поднесет зонт туда, где сидит Джил: его кресло - на открытом солнце, и он обливается потом. Увидев зонт, Джил смущается, затем, взглянув на корт, видит, как я машу ему рукой, все понимает и улыбается в ответ во все тридцать два зуба. Мы оба хохочем.
Однажды вечером мы отправляемся ужинать в Village Inn. Уже поздно, так что заказанная нами трапеза - нечто среднее между ужином и завтраком. Тут в ресторан вваливается четверка парней, усаживается через столик от нас и начинает упражняться в остроумии по поводу моей прически и одежды.
- Может, он гей? - спрашивает один.
- Точно, педик! - отзывается его товарищ.
Джил прокашливается, вытирает рот салфеткой и предлагает мне заканчивать трапезу в одиночестве. Он уже поел.
- Ты уже сыт?
- Не хотелось бы драться на пустой желудок.
Когда я заканчиваю есть, Джил заявляет, что у него есть дело к парням за соседним столиком.
- Если что, не переживай, - говорит он. - Я знаю дорогу домой.
Джил медленно встает и подходит к тем четырем парням, облокачиваясь об их стол. Тот жалобно скрипит. Он выпячивает грудь и раздраженно произносит:
- Вам нравится портить людям ужин? Вас это забавляет, не так ли? Ну, что ж, теперь я сделаю то же самое. Что это тут у вас? Гамбургер?
Он берет бургер с тарелки одного из парней и отхватывает половину одним укусом.
- Гм, кетчупа не хватает, - чавкает он. - Знаете, что? Теперь я хочу пить. Думаю, отхлебну у тебя содовой. Да. А потом вылью остаток вам на стол. Я очень, очень хочу, чтобы кто-нибудь из вас попытался мне помешать.
Джил делает из стакана большой глоток, затем медленно - так же, как он водит машину, - выливает остаток на стол.
Никто из парней даже не пытается двинуться с места.
Джил ставит на стол пустой стакан, смотрит на меня:
- Андре, пойдем?
Я НЕ ВЫИГРАЛ ТОТ ТУРНИР, но это не имело значения. Я счастлив, и мы стартуем обратно в Вегас. Перед отъездом из города останавливаемся перекусить в забегаловке Joe’s Main Event. Мы болтаем обо всем, что случилось за прошедшие семьдесят два часа, и соглашаемся, что наша поездка похожа на начало куда более долгого путешествия. В своей записной книжке Джил да Винчи делает набросок: я в наручниках.
Выйдя из кафе, мы сидим на стоянке и глазеем на звезды. Я чувствую к своему спутнику совершенно ошеломительную любовь и благодарность. Благодарю его за все, что он сделал для меня.
- Не надо, не благодари, - отвечает Джил.
Затем он вдруг разражается речью. Человек, учивший английский по газетам и бейсбольным трансляциям, произносит гладкий, стройный, поэтичный монолог прямо на стоянке рядом с кафе. Я безмерно жалею о том, что у меня тогда не было с собой диктофона. Впрочем, я до сих пор помню ту его речь почти дословно.
- Андре, я не буду пытаться изменить тебя, как никого до сих пор не пытался изменить. Если бы в моих силах было кого-то изменить, я бы начал с себя. Но знаю, что в моих силах предложить план работы, который поможет тебе достигнуть желаемого. Между крестьянской лошадкой и скаковой лошадью существует гигантская разница, и относиться к ним одинаково нельзя. Мы часто слышим о том, что ко всем людям нужно относиться как к равным, однако я считаю, что равный - не значит точно такой же. Ты - скаковой рысак, и я буду относиться к тебе соответственно. Я буду тверд, но честен, буду вести, а не подталкивать. Я не из тех, кто умеет много и цветисто говорить о чувствах, но хочу, чтобы с сегодняшнего дня ты знал: игра началась, парень, и мы в игре. Понимаешь, о чем я? Мы уже вступили в бой, и ты можешь рассчитывать на меня в любой момент, пока кто-то из нас не падет на поле брани. Где-то там, наверху, есть звезда, на которой написано твое имя. Может, я и не смогу помочь тебе отыскать ее, но плечи у меня здоровые, и ты можешь встать на них и искать ее сам. Слышишь? Ищи, сколько угодно. Встань мне на плечи и найди ее, парень. Найди.
12
НА ОТКРЫТОМ ЧЕМПИОНАТЕ Франции 1990 года я произвожу фурор, выйдя на корт в розовом. Эта новость открывает все спортивные полосы, просачиваясь иногда и на первые страницы газет. «Агасси в розовом!» Точнее, в розовых «велосипедках» под вареными шортами.
- Строго говоря, это не розовый. Эго цвет «горячая лава», - объясняю я репортерам.
Меня поражает, насколько сильно их интересует этот вопрос. Не меньше я удивлен собственной заботой о том, чтобы журналисты поняли меня правильно. Но я решил, что предпочту видеть в прессе статьи о цвете моих штанов, а не об изъянах моего характера.
Мы с Джилом и Фили не слишком стремимся общаться с толпами, прессой, да и вообще с Парижем. Нам не нравится чувствовать себя чужестранцами, затерянными в городе, где каждый глазеет на нас лишь из-за английской речи. Отсиживаемся в моем номере, включаем кондиционер и посылаем коридорных за едой в McDonald’s и Burger King.
У Ника, однако, случается тяжелый приступ раздражительности из- за отсутствия общества. Он хочет гулять, смотреть достопримечательности.
- Парни, мы же в Париже! - восклицает он. - А как же Эйфелева башня? А как же, черт его побери, Лувр?
- Да были мы там, видели, - лениво отвечает Фили.
Я не хочу в Лувр. Мне туда не нужно. Я и сейчас, стоит закрыть глаза, вижу ту страшную картину: юноша, цепляющийся за скалу, в то время как отец держится за его шею, а жена и дети - за плечи.
- Ничего и никого не хочу видеть, - отчеканиваю я. - Хочу поскорее выиграть и вернуться домой.
УСПЕШНО ПРЕОДОЛЕВАЮ ПЕРВЫЕ РАУНДЫ. Игра ладится. И вот - снова встреча с Курье. Он выигрывает первый сет на тайбрейке, но затем ослабляет напор и уступает мне второй сет. Я выигрываю и третий, а на четвертый у него уже не остается сил: 6-0. Его лицо краснеет. Скорее даже приобретает цвет «горячая лава». Мне ужасно хочется спросить: надеюсь, сегодня тебе пришлось побегать достаточно? Но я молчу. Быть может, это возмужание? В любом случае я однозначно стал сильнее.
Следующий матч - с Чангом. Он защищает свой чемпионский титул. Моя обида до сих пор жива: не могу поверить, что он выиграл турнир Большого шлема раньше меня. Я завидую его этике, восхищаюсь дисциплиной на корте, но сам он мне не нравится. Чанг все так же без стеснения заявляет, что Христос - на его половине корта, и этот коктейль из религиозности и эгоизма меня безумно раздражает. Беру верх в четырех сетах.
В полуфинале играю с Йонасом Свенссоном. У него пушечная подача - когда берешь его мяч, кажется, будто мул лягнул тебя копытом. Кроме того, он никогда не боялся играть у сетки. При этом он лучше играет на твердом покрытии, надеюсь переиграть его на грунте. Поскольку у него мощный удар справа, начинаю подавать ему мяч под левую руку. Снова и снова заставляю его играть с левой, веду- 5-1. Свенссон не в состоянии мне ответить. Сет за Агасси.
Во втором сете я вновь лидирую, 4-0. Затем Свенссон отыгрывается, и вот счет уже 3-4. Подпускать его ближе к победе совсем не входит в мои планы. Однако, к его чести, Свенссон все же выигрывает третий сет. Раньше я непременно начал бы паниковать. Но теперь смотрю в ложу - и вижу Джила. Вспоминаю его монолог на стоянке - и выигрываю четвертый сет, 6-3.
Наконец-то я в финале. Мой первый финал на турнире Большого шлема! Мне предстоит играть с эквадорцем Гомесом. Несколько недель назад я уже обыгрывал его. Ему тридцать, пенсионный возраст, - честно говоря, я считал, что Гомес уже закончил карьеру. Газеты пишут: наконец-то у Агасси есть шанс реализовать свой потенциал.
И ВДРУГ ПРОИСХОДИТ КАТАСТРОФА. Вечером перед финалом, во время душа, купленная Фили накладка из волос расползается прямо у меня в руках. Кажется, я использовал не тот бальзам. Сделать ничего нельзя: проклятая штука развалилась на куски.
В панике зову Фили к себе в номер.
- Катастрофа, - сообщаю я. - Мой парик - гляди!
Он тщательно осматривает повреждения.
- Пусть просохнет, затем прикрепи на голову, - советует он.
- Как?
- Зажимами.
Фили обегает весь Париж в поисках тонких заколок-невидимок - но их нет! Он сообщает мне об этом по телефону:
- Чертов городишко! Их нет нигде!
В холле отеля он встречает Крис Эверт, спрашивает ее о заколках. У нее тоже нет. Она спрашивает, зачем они ему понадобились, но остается без ответа. В конце концов он встречает подружку нашей сестры Риты, у той есть целый пакет зажимов. Фили помогает мне привести искусственные волосы в относительный порядок и закрепить их на голове по меньшей мере двадцатью заколками.
- Будет держаться? - опасливо спрашиваю я.
- Да, будет. Только много не вертись.
Мы мрачно хихикаем.
Разумеется, я мог бы играть без парика. Но после многих месяцев критики, насмешек и издевательств я не слишком-то уверен в себе. «Имидж - все»? Что бы они сказали, узнав, что все это время я ходил в парике? Выиграю или проиграю - в любом случае о моей игре никто и не вспомнит. Они будут говорить только о моих волосах. Сначала надо мной смеялась кучка мальчишек в академии Боллетьери, затем - двенадцать тысяч немцев, теперь же надо мной засмеется весь мир. Я закрываю глаза - и, кажется, слышу этот смех. Не смогу его вынести.