- Не используй сегодня этот удар, - говорит Даррен. - На нем Багдатис тебя обойдет.
- Правда?
- Верь мне.
- И он подвижен, ты говоришь?
- Да, очень подвижен.
Мы играли двадцать восемь минут. Не знаю, почему запоминаю все эти мелочи: сколько времени я трачу на утренний душ, сколько - на тренировку, какого цвета рубашка на Джеймсе… Помимо моей воли они врезаются в память и остаются там навсегда. Моя память совсем не похожа на мою теннисную сумку: в ней можно обнаружить черт знает что. Она хранит все и, кажется, не теряет ни малейшей детали.
Со спиной, вроде, все нормально. Тянет, конечно, но мучительной боли нет. Спасибо кортизону! Я чувствую себя хорошо, хотя мое представление о хорошем самочувствии за последние годы существенно изменилось. Мне гораздо лучше, чем утром, когда я, лишь открыв глаза, думал только о поражении. Вполне возможно, я смогу победить. Конечно, завтра за это придется расплачиваться жестокой болью, но сейчас я столь же не склонен думать о дне завтрашнем, как и о дне вчерашнем.
Вернувшись в раздевалку, стягиваю с себя пропотевшую одежду и бегу в душ. Это мой третий душ за день - короткий, деловой. Нет времени настраивать себя на бой, нет времени плакать. Я натягиваю влажные шорты и футболку и направляюсь в тренировочную комнату. Снова пью коктейль Джила - как можно больше, сколько способен вместить: уже половина седьмого, до матча осталось меньше часа.
Над массажным столом работает телевизор, и я пытаюсь посмотреть новости. Нет, не могу! Иду в офис и наблюдаю за тем, как работают многочисленные клерки и их ассистенты. Все вокруг заняты, ни у кого нет времени на разговоры. Я выхожу через маленькую дверь. Штефани с детьми уже здесь. Сейчас они на небольшой спортивной площадке позади моей раздевалки. Джаден и Джаз катаются с пластиковой горки. Я знаю, Штефани рада, что дети здесь: они позволяют ей отвлечься. Она волнуется больше, чем я, и даже как будто сердится: «Скорее бы уже начинали, что ли!» Мне нравится, как жена настраивается на бой.
- Несколько минут я болтаю с ней и детьми, однако не слышу ни единого сказанного ими слова. Мои мысли уже далеко. Штефани замечает это - нет, скорее чувствует. Она не смогла бы победить в двадцати двух турнирах Большого шлема, не будь у нее столь потрясающей интуиции. Кроме того, она помнит, какой сама была накануне матчей. Штефи отправляет меня обратно в раздевалку: «Иди. Мы побудем здесь. Делай свое дело».
Она не будет смотреть матч с нижних трибун: для нее это слишком близко. Она сядет наверху, на VIP-трибуне, то вскакивая на ноги, то молясь, то зажмуриваясь от страха.
ВХОДИТ ПЕР, один из старших тренеров, с подносом: на нем лежит что-то вроде двух пончиков из пенной массы и пара дюжин полос коротко нарезанной ленты. Я ложусь на один из шести массажных столов, и Пер начинает работать над моими ногами. Готовить этих двух старых псов к очередной охоте - дело грязное, так что он сразу ставит мне под ноги корзину для мусора. Мне нравится аккуратность и дотошность Пера, как у Романа. Только работает он не с ракетками, а с мозолями. Для начала ватным тампоном наносит на ступни фиолетовую мазь. Кожа становится теплой, подъем краснеет. Эту мазь не придется смывать: без нее мне доводилось играть лишь в далекие времена президентства Рональда Рейгана. Теперь Пер брызгает спрей, укрепляющий кожу, дает ему высохнуть и накладывает пенные бублики на косточки у основания больших пальцев. Затем приходит очередь полосок толщиной с листок рисовой бумаги: они облепляют ноги, превращаясь во вторую кожу. Он оборачивает пальцы, пока каждый не становится толщиной с запальную свечу и, наконец, заклеивает стопы. Пер знает каждый сантиметр моих ног: на какие точки приходится самое сильное давление при прыжках и где, соответственно, нужно смягчить.
Я благодарю его и надеваю кроссовки, не зашнуровывая их. Движение вокруг, кажется, замедлилось, а вот шум стал сильнее. Только что стадион был тих - и вот он уже полон звуков. Гул, гомон, грохот: болельщики пробираются на свои места, спеша устроиться до начала матча, чтобы не пропустить ни минуты предстоящего зрелища.
Я встаю, встряхиваю ноги.
Больше садиться не буду.
Пробую пробежаться вдоль коридора. Неплохо. Спина держится. Все работает.
Напротив раздевалки вижу Багдатиса. Он уже одет, укладывает волосы перед зеркалом. Встряхивает ими, проводит по ним расческой, откидывает назад. Bay, сколько же у него волос! Теперь он надевает головную повязку - белую ленту, как у индейского вождя. Поправляет ее, после чего в последний раз проводит рукой по волосам, собранным в конский хвост. Этот ритуал накануне матча определенно более эффектен, нежели уход за мозолями на пальцах. Я вспоминаю начало своей карьеры, когда еще приходилось заниматься волосами, и на секунду меня охватывает зависть. Я скучаю по своим волосам. Но затем провожу ладонью по своему голому черепу - и благодарю судьбу за то, что к моим многочисленным заботам не добавляется еще и забота о волосах.
Багдатис начинает растягиваться, сгибаясь в пояснице. Он стоит на одной ноге, подтягивая колено другой к груди. Ничто не способно выбить из колеи сильнее, чем вид противника, который занимается йогой, пилатесом и гимнастикой тай чи в то время, как ты толком не способен даже на приседания. А Багдатис тем временем начал двигать бедрами - так активно, как я не рисковал с семилетнего возраста.
И все же он явно слишком старается. Он нервничает. Я почти слышу, как вибрируют его нервы, издавая звук, сходный с гулом стадиона. Видно, как он общается с тренерами: они тоже на взводе. Их глаза, позы, цвет их лиц - все говорит о том, что они готовятся к битве не на жизнь, а на смерть и не уверены, что хотят ее. Их беспокойство вызывает у меня едва ли не удовольствие. Это хорошее предзнаменование, а также знак профессионального признания.
Багдатис замечает меня, улыбается. Я вспоминаю, что улыбается он, радуясь или нервничая, и очень сложно угадать, какое из чувств обуревает его в данный момент. И снова этим он напоминает мне кого-то, но кого - я не могу сообразить.
Я машу рукой. Удачи!
Он тоже машет рукой. «Идущие на смерть приветствуют тебя…»
Снова ныряю в туннель, чтобы перемолвиться напоследок еще парой слов с Джилом. Он обосновался в углу, где, оставаясь в одиночестве, сможет держать происходящее в поле зрения. Обнимает меня, говорит, что любит и гордится. Напоследок я целую Штефани, которая подскочила ко мне, чтобы обнять, переминаясь с ноги на ногу. Она отдала бы все, чтобы, натянув юбку и взяв ракетку, оказаться рядом со мной на корте. Моя драчливая женушка. Штефи пытается улыбнуться, но вместо улыбки получается судорожная гримаса. Я читаю на ее лице все, что она хотела бы сказать, но не может. Слышу каждое слово, которое она не решается произнести: получай удовольствие, наслаждайся, вбирай это в себя, подмечай каждую деталь, потому что она может оказаться важной, ведь, даже если ты ненавидишь теннис, возможно, ты будешь скучать по нему посте сегодняшнего вечера.
Вот что она хотела сказать. Но вместо этого целует меня и говорит обычные слова, которые всегда повторяет перед матчем. Они столь же привычны для меня, как воздух, сон и коктейль Джила.
«Пойди, надери ему задницу».
ПРИБЛИЖАЕТСЯ ОФИЦИАЛЬНЫЙ представитель турнира, в костюме и с рацией размером с мою ладонь. Кажется, он отвечает за связь и безопасность на корте. Однако создается впечатление, что от него зависит буквально все, включая прибытие и отправление рейсов в аэропорту "Ла Гвардия"[5]. «Пятиминутная готовность!» - говорит он.
- Который час? - спрашиваю я.
- Пора идти, - отвечают мне.
Нет, я имею в виду, сколько сейчас времени? Семь тридцать? Семь двадцать? Вдруг это становится ужасно важным, а здесь нет часов.
Мы с Дарреном смотрим друг на друга. Его кадык ходит вверх и вниз.
- Парень, - говорит он, - ты хорошо сделал домашнее задание. Ты готов.
Я киваю.
Он протягивает руку, чтобы хлопнуть меня по ладони. Один хлопок - потому что также он проводил меня несколько дней назад, когда я выиграл в первом круге. Мы оба суеверны, поэтому всегда заканчиваем турнир тем же, чем начали его. Я смотрю на руку Даррена, решительно хлопаю его по ладони, однако не решаюсь поднять на него взгляд. Я знаю, что глаза у Даррена полны слез, и знаю, что будет со мной, если увижу это.
Последний штрих: зашнуровываю кроссовки и перевязываю запястье. С тех пор как я получил травму в 1993-м, всегда перевязываю себе запястье. Шнурки завязаны.
Скорее бы все кончилось!
- Мистер Агасси, пора.
- Я готов.
Иду по туннелю в трех шагах позади Багдатиса. Джеймс вновь сопровождает меня. Мы останавливаемся в ожидании сигнала. Гул вокруг нас становится громче. В туннеле холодно, как в морозильнике. Я изучил его не хуже, чем прихожую в собственном доме, однако сегодня в нем, кажется, на пятьдесят градусов холоднее, чем обычно, да и сам он вдруг стал длиннее футбольного поля. Я смотрю по сторонам: вдоль стен вывешены знакомые фото бывших чемпионов. Навратилова, Лендл, Макинрой. Штефани[6]. Я. Каждый портрет - в метр высотой. Они расположены свободно - слишком далеко друг от друга, словно деревья в новом районе города. Я говорю себе: «Прекрати замечать эту ерунду!» Пора переключить мозг, зашорить глаза.
Глава службы безопасности возглашает: «Внимание всем! Пора!»
Мы выходим.
Движемся по туннелю к свету, не меняя порядка: я в трех шагах позади Багдатиса. И вдруг нам в глаза ударяет еще один свет: яркий, слепящий. Телекамера. Журналист спрашивает моего соперника о самочувствии. Он что-то отвечает, но я не слышу его ответа.
Теперь камера приближается к моему лицу. Репортер задает мне вопрос:
«Быть может, это ваш последний матч. Что вы сейчас чувствуете?»
Я что-то отвечаю - понятия не имею, что именно. Однако долгие годы тренировок не прошли даром: чувствую, что говорю именно то, что он хочет услышать, чего от меня ждут. Ответив, иду дальше. Ноги кажутся мне чужими.
Возле двери на корт температура заметно повышается. Гул, проникающий сюда, уже оглушает. Багдатис выходит первым. Он знает, сколько внимания привлек мой предстоящий уход из спорта. Он читает газеты и в курсе, что сегодня исполняет роль злодея. Я пропускаю его вперед, даю ему услышать, как шум стадиона перерастает в приветственные крики. Пусть думает, что приветствуют нас обоих. Затем выхожу я. Приветственные крики становятся втрое сильнее. Мой соперник поворачивается и понимает: если первые приветствия были его, то эти - мои, все мои. Такая мысль заставляет его изменить ожидания и наконец-то понять, каков сегодняшний расклад. Ни разу не ударив по мячу, я тем не менее пошатнул уверенность соперника. Вот он, секрет мастерства. Секрет старой школы.
Пока мы идем каждый к своему месту, шум толпы усиливается. Сейчас он сильнее, чем я ожидал, сильнее, чем когда бы то ни было здесь, в Нью-Йорке. Смотрю себе под ноги, крики волнами прокатываются над моей головой. Зрители наслаждаются этим моментом, они любят теннис. Интересно, что бы они подумали, если бы узнали мой секрет? Я не отрываю взгляд от корта. Он всегда сводил меня с ума, и вот сейчас он - единственный островок нормальной жизни в окружающем меня безумии. Именно на корте, где я чувствовал себя таким одиноким и беззащитным, надеюсь найти спасение от эмоций сегодняшнего дня.
Я ВЫИГРЫВАЮ ПЕРВЫЙ СЕТ со счетом 6-4. Мяч подчиняется каждому моему движению, спина - тоже. Тело разогрето, не обезвожено. Еще один коктейль - из кортизона и адреналина - действует безупречно. Выигрываю второй сет, 6-4. Я уже вижу финишную черту.
В третьем сете начинаю уставать. Уже не так сосредоточен на игре, теряю контроль. Тем временем Багдатис изменил план игры. Его подстегивает отчаяние - более сильное средство, чем кортизон. Он живет каждой секундой. Рискует, и его риск всякий раз оправдан. Теперь мяч, будто в сговоре с ним, отказывается мне подчиняться: раз за разом отскакивает туда, куда нужно моему сопернику, и это вселяет в него уверенность. Я вижу, как уверенность загорается в его глазах. Его отчаяние сменилось надеждой. Нет, гневом. Он больше не восхищается мной. Он ненавидит меня, а я ненавижу его, и мы оба презрительно скалимся, и рычим от злости, и пытаемся вырвать друг у друга победу. Толпа жадно пожирает наш гнев, пронзительно крича и топая ногами после каждого очка. Они не аплодируют - они колотят одной рукой о другую, и звуки эти кажутся дикими, первобытными.
Он выигрывает третий сет 6-3.
Я не могу остановить стремительный напор Багдатиса. Напротив, все становится хуже и хуже. В конце концов, ему 21 год, и он только разогрелся, нашел свой ритм, убедился в своем праве играть на этом корте, в то время как я уже исчерпал второе дыхание и со страхом прислушиваюсь к тикающим внутри меня часам. Я не хочу играть пятый сет. Я не вынесу пятый сет. Я смертен и чувствую это. Теперь моя очередь рисковать. Я вырываюсь вперед, 4-0. Выигрываю две подачи, и вновь финиш близок, рукой подать. Я чувствую, как магическая сила переполняет меня.
Но вот я и почувствовал ту, другую силу, лишающую меня энергии. Багдатис демонстрирует свою лучшую игру в сезоне, вспомнил, что он - восьмая ракетка мира. Мой соперник делает такие удары, которых я никак не ожидал от него. Я задал опасно высокий класс игры, но теперь Багдатис ни в чем мне не уступает и даже, пожалуй, превосходит. Он выигрывает подачу, счет становится 4-1. Он удерживает свою подачу. 4-2.
Только теперь начинается главный гейм этого матча. Если я выиграю его, то верну себе контроль над игрой и мы оба решим, что ему просто повезло выиграть у меня подачу. Если он выиграет, счет дойдет до 4-3, и все начнется сначала. Нам придется брать новый старт. Мы били друг друга изо всех сил десять раундов; и если я проиграю гейм, нам придется заняться этим с нуля. Маркос идет ва-банк, отдает все без остатка, - он должен выиграть этот гейм!
Он лучше умрет, чем проиграет его. Об этом знает он, я и каждый человек на стадионе. Двадцать минут назад я был в двух геймах от победы и выхода в следующий круг. Теперь я на грани поражения.
Он выигрывает сет, 7-5.
Начинается пятый сет. Я подаю, и меня сотрясает дрожь: я не уверен, что мое тело выдержит еще хотя бы десять минут. Против меня играет мальчишка, который, кажется, становится моложе и сильнее с каждым отыгранным очком. Говорю себе: «Ты не должен допустить такого конца!» Как угодно, только не так: проиграв после того, как вел два сета. Багдатис тоже разговаривает сам с собой, подстегивает себя. Мы то ли качаемся на качелях, то ли маятник движется между нами, поочередно наделяя энергией. Он ошибается. Я тоже. Он усугубляет ошибку. Я тоже. Я подаю при равном счете, и мы разыгрываем безумную подачу, в конце которой мой противник бьет укороченным ударом слева, и я с размаху гашу мяч в сетку. Ору на себя. Я отстаю от Багдатиса на очко.
Расслабься, Андре. Контролируй лишь то, что можешь контролировать.
Выигрываю следующее очко. Вновь поровну. Эйфория.
Я уступаю следующее очко. Удар слева в сетку. Багдатис выходит вперед. Отчаяние. Он выигрывает еще очко, выигрывает гейм на моей подаче. 0-1.
Мы идем к креслам. Слышу, как толпа скандирует мое имя. Я потягиваю коктейль Джила, жалею себя, чувствую себя старым. Смотрю на Багдатиса: интересно, выглядит ли он самоуверенным? Но он просит тренера размять ему ногу и запрашивает медицинский перерыв. У него свело левую ногу. Неужели он так играл при сведенной ноге?
Толпа, воспользовавшись перерывом, скандирует: «Андре, вперед! Андре, вперед!» Зрители пускают по трибунам волну, поднимают плакаты с моим именем.
«Спасибо за все, о чем мы помним, Андре!»
«Здесь - дом Андре!»
Но вот Багдатис готов. Его подача. Он вырвался вперед и, должно быть, полон энергии. Однако перерыв, похоже, сбил его с ритма. Я выигрываю его подачу.