Уитлендеров сурово порицают за то, что они не выслали отряд, чтобы помочь Джеймсону в трудный момент, однако непонятно, как они могли поступить иначе. Они сделали все, что было в их силах, для предотвращения выступления Джеймсона на их освобождение, и теперь довольно неразумно полагать, что им следовало освободить своего освободителя. Они, несомненно, переоценивали силу его отряда и с недоверием встретили известие об его пленении. Когда же это известие подтвердилось, они поднялись, правда, с неохотой, но не из-за недостатка смелости, а вследствие сложности своего положения. Во-первых, британское правительство категорически отреклось от Джеймсона и делало все, чтобы предотвратить восстание. Во-вторых, президент держал участников налета под стражей в Претории и давал понять, что их судьба зависит от того, как поведут себя уитлендеры. Их убеждали, что, если они не сложат оружие, Джеймсона расстреляют, хотя на самом деле Джеймсон и его люди сдались на условиях сохранения им жизни. Крюгер настолько искусно спекулировал заложниками, что ему удалось (с помощью британского специального уполномоченного) добиться того, что тысячи возбужденных жителей Йоханнесбурга сложили оружие без кровопролития. Полностью замороченные хитрым старым президентом, лидеры движения за реформы использовали все свое влияние, чтобы восстановить мир, полагая, что последует всеобщая амнистия. Однако, когда они и их люди оказались беспомощными, вооруженные бюргеры оккупировали город и шестьдесят человек из числа восстававших были немедленно отправлены в преторийскую тюрьму.
Непосредственно к участникам набега президент проявил великодушие. Возможно, его сердце смягчилось в отношении людей, которым удалось дать ему права и завоевать для него сочувствие всего мира. Его собственное нетерпимое и жесткое обращение с иммигрантами было забыто в свете этого противозаконного вторжения. Оно настолько затмило истинные проблемы, что понадобились годы, чтобы их снова увидеть, а может, так никогда полностью и не разглядят. Было забыто, что именно дурное руководство страной являлось истинной причиной этого прискорбного вторжения. С того момента правительство могло действовать хуже и хуже, всегда имея возможность указывать на набег, который все оправдывал. Предоставить уитлендерам избирательное право? – Да как они могут рассчитывать на это после вторжения?! Британия возражает против огромных закупок вооружения и совершенно очевидной подготовки к войне? – Они лишь принимают меры предосторожности против следующего набега. Долгое время то вторжение стояло на пути не только всего прогресса, но и любых возражений. Британское правительство оказалось под подозрением и с подмоченной репутацией вследствие действий, которыми оно не руководило, а, напротив, сделало все, чтобы их предотвратить.
Участников набега отослали домой, где их совершенно справедливо демобилизовали, а старших офицеров приговорили к разным срокам тюремного заключения, что, безусловно, достаточно сурово. Сесила Родса не наказали, он сохранил членство в Тайном совете, и его «Чартеред компани» продолжила существование. Это было непоследовательно и не поставило точки в деле. Как сказал Крюгер, «…нужно наказывать не собаку, а человека, который ее на меня натравил». Общественное мнение (несмотря или вследствие большого количества свидетелей) было плохо информировано относительно правильного понимания вопроса, и стало ясно, что поскольку отношение голландцев Капской колонии к нам враждебно, то небезопасно отталкивать еще и британского африканера, превращая в мученика их любимого лидера. Но каковы бы ни были доводы в пользу целесообразности, понятно, что буров сильно возмущала (и справедливо) неприкосновенность Родса.
Тем временем и президент Крюгер, и его бюргеры проявили к политическим заключенным из Йоханнесбурга бо́льшую суровость, чем к вооруженным соратникам Джеймсона. Весьма любопытна их национальность: двадцать три англичанина, шестнадцать южноафриканцев, девять шотландцев, шесть американцев, два валлийца, один ирландец, один австралиец, один голландец, один баварец, один канадец, один швейцарец и один турок. Узников арестовали в январе, но суд состоялся только в конце апреля. Всех признали виновными в государственной измене. Мистера Лайонела Филлипса, полковника Родса (брата Сесила Родса), Джоржа Фаррара и мистера Хаммонда, американского инженера, приговорили к смертной казни. Приговор впоследствии смягчили до выплаты огромного штрафа. Другим пленникам назначили по два года тюремного заключения и штраф 2000 фунтов. Заключение было в высшей степени мучительным, его усугубляла грубость тюремного надзирателя дю Плесси. Один из несчастных перерезал себе горло, а несколько человек серьезно заболели вследствие ужасного питания и антисанитарных условий. Наконец в конце мая узников, за исключением шести человек, освободили. Вскоре за ними последовали еще четверо из этих шести, а двое непреклонных, Сампсон и Дейвис, отказывавшихся подписывать какие-либо прошения, оставались в тюрьме до 1897 года. Правительство Трансвааля в качестве штрафов получило от политических узников в целом огромную сумму в 212 000 фунтов стерлингов. Сразу после этого некоторое комичное разнообразие в столь печальный эпизод внес предъявленный Великобритании счет на 1 677 938 фунтов 3 шиллинга 3 пенса, основная часть которого проходила по статье – «моральный и интеллектуальный ущерб».
Вторжение осталось в прошлом, движение за реформы тоже, но причины, их вызвавшие, продолжали существовать. Трудно понять, почему государственный деятель, который любит свою страну, не сделал ни единого усилия, чтобы изменить положение вещей, уже послужившее причиной серьезных опасностей и с каждым годом усугублявшееся. Однако Паулус Крюгер ожесточился сердцем, и ничто не могло его изменить. Притеснения уитлендеров только усилились. Единственной инстанцией, к которой они раньше имели возможность обратиться, чтобы получить хоть какую-то сатисфакцию за свои обиды, был суд. Теперь вышел закон о подчинении судов фольксрааду. Главный судья выразил протест против подобного снижения статуса его высокого поста и в результате был смещен без назначения пенсии. Занял вакансию судья, который приговорил реформаторов, и уитлендеры лишились твердой защиты закона.
Чтобы изучить ситуацию в горнодобывающей промышленности и законы, от которых страдают иммигранты, была направлена государственная комиссия. Председателем являлся мистер Схалк Бюргер, один из наиболее либеральных буров, и разбирательство велось тщательно и непредвзято. В результате появился доклад, полностью реабилитирующий реформаторов и предлагавший меры, чтобы соблюсти интересы уитлендеров. Законы, свободные от предрассудков, могли бы уменьшить их желание так настоятельно получить избирательное право. Однако президент и его совет не пожелали принять рекомендации комиссии. Прямолинейный старый диктатор объявил, что, подписав подобный документ, Схалк Бюргер предал свою страну, а затем создал новую реакционную комиссию для оценки доклада. Слова и бумаги стали единственным продуктом этого дела. Никакого улучшения положения жизни иммигрантов не произошло. Однако они, по крайней мере, снова привлекли внимание общества к своим проблемам, и наиболее уважаемые бюргеры их поддержали. Постепенно в прессе англоязычных стран тема вторжения перестала затмевать истинную сущность проблемы. Становилось все яснее и яснее, что устойчивый мир невозможен там, где меньшинство населения притесняет большинство. Уитлендеры пользовались мирными методами и потерпели неудачу. Они прибегли к силе и ничего не добились. Какие пути им остались? Их родная страна, господствующая в Южной Африке держава, никогда не помогала им. Может быть, если прямо обратиться к ней, она откликнется? Она не сможет, хотя бы из соображений собственного имперского престижа, навсегда оставить своих детей в униженном положении. Уитлендеры решили обратиться с петицией к королеве и таким образом вынести свои претензии за пределы внутреннего конфликта в область международной политики. Великобритания должна была либо защитить их, либо признать, что это не в ее силах. В апреле 1899 года прямое обращение к королеве с просьбой о защите подписала двадцать одна тысяча уитлендеров. С этого момента события неотвратимо развивались в одном направлении. Иногда поток был спокойный, иногда появлялась рябь, однако он двигался неизменно быстро, и рев водопада в ушах постоянно усиливался.
3
Переговоры
Британское правительство и британский народ не желали прямого правления в Южной Африке. Их главный интерес состоял в том, чтобы различные страны жили там в согласии и достатке и не было бы нужды в присутствии британского «красного мундира»[22] по всему этому огромному полуострову. Наши зарубежные критики с их неправильным представлением о британской колониальной системе никак не могут понять, что государственные доходы Великобритании ни на шиллинг не зависят от того, развевается над автономной колонией четырехцветный флаг Трансвааля или «Юнион Джек».[23] Трансвааль, как британская провинция, будет иметь собственное законодательство, свой доход, свои расходы и свои собственные таможенные тарифы для метрополии, как и для всего остального мира. Англия не станет богаче от такой перемены. Это настолько очевидно для британца, что он прекратил разговоры на эту тему и, возможно, именно потому остается непонятым за границей. Более того, ничего не выигрывая от этого, метрополия оплачивает новый статус кровью и деньгами. Таким образом, у Великобритании были все основания избегать столь тяжелой задачи, как завоевание Южно-Африканской Республики. В лучшем случае она ничего не выгадывала, в худшем – многое теряла. Здесь не было места амбициям или агрессии. Выбор состоял в том, чтобы уклониться или исполнить в высшей степени тяжкий долг.
Не может быть и речи о существовании плана захвата Трансвааля. В свободной стране правительство не может игнорировать общественное мнение, которое испытывает влияние печати и отражается в газетных статьях. Пролистайте подшивки прессы за месяцы переговоров, вы не найдете там ни единого материала в поддержку аннексии, как не нашли бы и в обществе ни единого адвоката такой меры. Однако имела место огромная несправедливость, а все, что требовалось, – это минимальные меры, чтобы ликвидировать несправедливость и восстановить в Африке равенство между белыми людьми. «Будь Крюгер более либеральным в предоставлении избирательного права, – писала газета, которая точнее других представляла наиболее разумную позицию британцев, – его республика станет не слабее, а много прочнее. Дай он полное право голоса большинству совершеннолетних жителей мужского пола, сразу придаст своей республике стабильность и мощь, какой она не может получить ни от чего другого. Если же он отвергнет все изменения в этом вопросе и будет упорно следовать сегодняшней политике, то, вероятно, отодвинет беду и сохранит свою драгоценную олигархию еще на несколько лет, однако конец все равно будет тем же самым». Процитированный фрагмент отражает настрой всей британской прессы, за исключением одной или двух газет, которые полагали, что даже постоянно дурное обращение с нашими людьми и тот факт, что мы несем за них непосредственную ответственность, не оправдывает нашего вмешательства во внутренние дела другой республики. Нельзя отрицать, что «рейд Джеймсона» и то, как неполно были расследованы связанные с ним обстоятельства, ослабили позицию тех, кто был за энергичное выступление в интересах британских подданных. Существовало хотя и смутное, но присутствующее у многих чувство, что капиталисты накаляют ситуацию в собственных целях. Трудно себе представить, как состояние недовольства и неопределенности в обществе, не говоря уже о войне, может быть выгодно, и, несомненно, ясно, что, если какой-то ловкач использовал бы проблемы уитлендеров в своих интересах, лучшим средством сорвать его планы было бы просто решить эти проблемы. Такое подозрение тем не менее реально существовало у тех, кому нравилось не замечать главного и преувеличивать второстепенное. В течение переговоров мощь Великобритании была ослаблена искренним, но трусливым и нереалистичным меньшинством, на что, несомненно, и рассчитывал противник. Идеализм и болезненная, неспокойная совестливость – два самых опасных несчастья, от которых вынуждено страдать современное прогрессивное государство.
Британские уитлендеры послали в родную страну просьбу о защите в апреле 1899 года. С апреля предыдущего года велась переписка между доктором Лейдсом, статс-секретарем Южно-Африканской Республики, и британским министром колоний мистером Чемберленом по поводу существования или отсутствия сюзеренитета. Одна сторона утверждала, что вторая конвенция полностью аннулировала первую, другая – что преамбула первой конвенции применяется также и ко второй. Если точка зрения Трансвааля была верна, ясно, что Великобританию обвели вокруг пальца и обманом поставили в такое положение, поскольку она не получила во второй конвенции quid pro quo,[24] а даже от самого невнимательного из министров колоний вряд ли можно ожидать, что он отдаст нечто весьма существенное просто так. Точка зрения Трансвааля возвращает нас к риторическому вопросу о существе сюзеренитета. Трансвааль признал право вето в своих внешнеполитических делах, что само по себе, если они прямо не разорвут этой конвенции, лишает их государство независимости. В общем, этот вопрос следует признать достойным передачи в третейский суд, заслуживающий доверия.
Однако теперь к этому спору (не слишком горячему, поскольку между заявлением и ответом проходило семь месяцев) прибавился насущный и мучительный вопрос притеснений, а также петиции уитлендеров. Сэр Альфред Милнер, человек либеральных убеждений, британский комиссар в Южной Африке, который был назначен правительством консерваторов, пользовался уважением и доверием всех партий. Он имел репутацию способного здравомыслящего человека, слишком порядочного, чтобы поступать несправедливо или терпимо к этому относиться. Именно ему поручили дело, между ним и президентом Крюгером была организована встреча в Блумфонтейне, столице Оранжевого Свободного Государства. Они встретились 30 мая. Крюгер заранее объявил, что можно обсуждать любые вопросы, кроме независимости Трансвааля. «Все, все, все!» – твердо заявлял он. Однако на практике обнаружилось, что стороны не могут договориться о том, что угрожает этой независимости, а что нет.
Необходимое для одного являлось неприемлемым для другого. Милнер настаивал на том, что срок, который предшествовал бы получению избирательного права и условий, обеспечивающих адекватное представительство для горнодобывающих районов, должен быть не менее пяти. Крюгер предложил семилетний срок вкупе с многочисленными ограничениями, практически сводящими на нет ценность законодательного акта, а также обещал пять членов из тридцати одного человека, чтобы представлять большинство мужского населения. Он также добавил условие, что все разногласия должны выноситься на рассмотрение других держав – условие, несовместимое с сюзеренитетом. Предложения одного являлись невыполнимыми для другого, и в начале июня сэр Альфред Милнер возвратился в Кейптаун, а президент Крюгер в Преторию, не урегулировав ничего, но с ощущением чрезвычайной сложности вопроса. Поток мчался быстро, и шум водопада становился громче.
12 июня сэр Альфред Милнер принял в Кейптауне депутацию и дал оценку ситуации. «Принцип равенства народов, – сказал он, – являлся для Южной Африки необходимым. Одно государство, в котором существовало неравенство, в напряжении держало все остальные. Наша политика была политикой не агрессии, а исключительного терпения, которое, однако, не может превращаться в равнодушие». Двумя днями позже Крюгер обратился к фольксрааду. «Противоборствующая сторона не уступила ни пяди, и я не мог дать больше. Господь всегда помогал нам. Я не хочу войны, но и не подарю ничего. Пусть однажды у нас отняли независимость, но Господь ее возвратил». Он, несомненно, говорил со всей искренностью, однако трудно слышать благодарность Богу за режим, который поощрял спаивание негров и породил самых коррумпированных чиновников в современном мире.
Официальный доклад сэра Альфреда Милнера, в котором излагалось его мнение относительно сложившегося положения, как ничто другое, заставил британское общество осознать серьезность ситуации и почувствовать настоятельную необходимость в усилиях государства, чтобы поправить дело.