Мы сели за стол и заговорили. Обсудили общих знакомых, не забыли и Вырубову. Вспоминали, разумеется, Царское Село… После того я предложил ему эклеры с цианистым калием. Он сперва отказался.
– Не хочу, – сказал он, – больно сладкие.
Однако взял один, потом еще один… Я смотрел с ужасом. Яд должен был подействовать тут же, но, к изумлению моему, Распутин продолжал разговаривать, как ни в чем не бывало. Потом налил ему мадеры в отравленный бокал.
Я стоял возле него и следил за каждым его движением, ожидая, что он вот-вот рухнет… Но он пил, чмокал, смаковал вино, как настоящие знатоки. Ничто не изменилось в лице его. Временами он подносил руку к горлу, точно в глотке у него спазма. Вдруг он встал и сделал несколько шагов. На мой вопрос, что с ним, он ответил:
– А ничего. В горле щекотка.
Я молчал ни жив ни мертв.
– Хороша мадера, налей-ка еще, – сказал он.
Яд, однако, не действовал. «Старец» спокойно ходил по комнате. Я взял другой бокал с ядом, налил и подал ему. Он выпил его. Никакого впечатленья. На подносе оставался последний, третий бокал. В отчаянье я налил и себе, чтобы не отпускать Распутина от вина. Мы сидели друг против друга, молчали и пили. Он смотрел на меня. Глаза его хитро щурились. Они словно говорили: «Вот видишь, напрасны старанья, ничего-то ты мне не сделаешь». Вдруг на лице его появилась ярость. Никогда прежде не видал я «старца» таким. Он уставился на меня сатанинским взглядом. В этот миг я испытал к нему такую ненависть, что готов был броситься задушить его. Мы молчали по-прежнему. Тишина стала зловещей. Казалось, «старец» понял, зачем я привел его сюда и что хочу с ним сделать. Точно шла меж нами борьба, немая, но жуткая. Еще миг – и я бы сдался. Под его тяжелым взором я стал терять хладнокровие. Пришло странное оцепенение… Голова закружилась…
Когда я очнулся, он все так же сидел напротив, закрыв лицо руками. Глаз его я не увидел.
Я успокоился и предложил ему чаю.
– Лей, – сказал он глухо. – Пить хочется.
Он поднял голову. Глаза его были тусклы. Казалось, он избегал смотреть на меня. Пока я наливал чай, он встал и снова стал ходить взад-вперед. Заметив на стуле гитару, он сказал:
– Сыграй, что ль, веселое. Я люблю, как ты поешь.
В этот миг мне было не до пенья, тем более веселого.
– Душа не лежит, – сказал я.
Однако ж взял гитару и заиграл что-то лирическое. Он сел и стал слушать. Сперва внимательно, потом опустил голову и смежил веки. Казалось, задремал. Когда я окончил свой романс, он раскрыл глаза и посмотрел на меня с грустью.
– Спой еще. Ндравится мне это. С чувством поешь.
И я опять запел. Голос был словно чужой. Время шло. На часах – половина третьего ночи… Два часа уже длится этот кошмар. «Что будет, – подумал я, – если нервы сдадут?» Наверху, кажется, начали терять терпенье. Шум над головой усилился. Не ровен час, товарищи мои, не выдержат, прибегут.
– Что там еще такое? – спросил Распутин, подняв голову.
– Должно быть, гости уходят, – ответил я. – Пойду посмотрю, в чем дело.
Наверху у меня в кабинете Дмитрий, Сухотин и Пуришкевич, едва я вошел, кинулись навстречу с вопросами.
– Ну, что? Готово? Кончено?
– Яд не подействовал, – сказал я. Все потрясение замолчали.
– Не может быть! – вскричал Дмитрий.
– Доза слоновья! Он все проглотил? – спросили остальные.
– Все, – сказал я.
Посовещались наскоро и решили, что сойдем в подвал вместе, кинемся на Распутина и задушим. Мы стали спускаться, но тут я подумал, что затея неудачна. Войдут незнакомые люди, Распутин перепугается, а там Бог весть на что этот черт способен… С трудом убедил я друзей дать мне действовать одному. Я взял у Дмитрия револьвер и сошел в подвал.
…Я машинально повернул голову и посмотрел на хрустальное распятие на поставце, потом встал и подошел ближе.
– Что высматриваешь? – спросил Распутин.
– Нравится мне распятие, – отвечал я. – Прекрасная работа.
– И впрямь, – согласился он, – хороша вещица. Дорого, я чай, стоила. Сколько дал за нее?
С этими словами он встал, сделал несколько шагов ко мне и, не дожидаясь ответа, добавил:
– А по мне, шкапец краше. – Он подошел, открыл дверцы и стал рассматривать.
– Вы, Григорий Ефимыч, – сказал я, – лучше посмотрите на распятие и Богу помолитесь.
Распутин глянул на меня удивленно, почти испуганно. В глазах его я увидел новое, незнакомое мне выраженье. Была в них покорность и кротость. Он подошел ко мне вплотную и заглянул в лицо. И словно увидел в нем что-то, чего не ожидал сам. Я понял, что настал решающий момент. «Господи, помоги!» – сказал я мысленно. Распутин все так же стоял предо мной, неподвижно, ссутулившись, устремив глаза на распятье. Я медленно поднял револьвер. «Куда целиться, – подумал я, – в висок или в сердце?» Дрожь сотрясла меня всего. Рука напряглась. Я прицелился в сердце и спустил курок. Распутин крикнул и рухнул на медвежью шкуру.
На миг ужаснулся я, как легко убить человека. Одно твое движенье – и то, что только что жило и дышало, лежит на полу, как тряпичная кукла.
Услыхав выстрел, прибежали друзья. На бегу они задели электрический провод, и свет погас. Во тьме кто-то налетел на меня и вскрикнул. Я не сходил с места, боясь наступить на труп. Свет, наконец, наладили.
Распутин лежал на спине. Временами лицо его подергивалось. Руки его свело судорогой. Глаза были закрыты. На шелковой рубашке – красное пятно. Мы склонились над телом, осматривая его. Прошло несколько минут, и «старец» перестал дергаться. Глаза не раскрылись. Лазоверт констатировал, что пуля прошла в области сердца. Сомнений не было: Распутин мертв. Дмитрий с Пуришкевичем перетащили его со шкуры на голый каменный пол. Мы потушили свет и, замкнув на ключ подвальную дверь, поднялись ко мне.
…За разговором появилось вдруг во мне смутное беспокойство. Неодолимая сила повела меня в подвал к мертвецу. Распутин лежал там же, где мы положили его. Я пощупал пульс. Нет, ничего. Мертв, мертвей некуда. Не знаю, с чего вдруг я схватил труп за руки и рванул на себя. Он завалился на бок и снова рухнул. Я постоял еще несколько мгновений и только собрался уйти, как заметил, что левое веко его чуть-чуть подрагивает. Я наклонился и всмотрелся. По мертвому лицу проходили слабые судороги.
Вдруг левый глаз его открылся… Миг – и задрожало, потом приподнялось правое веко. И вот оба распутинских зеленых гадючьих глаза уставились на меня с невыразимой ненавистью. Кровь застыла у меня в жилах. Мышцы мои окаменели. Хочу бежать, звать на помощь – ноги подкосились, в горле спазм. Так и застыл я в столбняке на гранитном полу. И случилось ужасное. Резким движеньем Распутин вскочил на ноги. Выглядел он жутко. Рот его был в пене. Он закричал дурным голосом, взмахнул руками и бросился на меня. Пальцы его впивались мне в плечи, норовили дотянуться до горла. Глаза вылезли из орбит, изо рта потекла кровь. Распутин тихо и хрипло повторял мое имя. Не могу описать ужаса, какой охватил меня! Я силился высвободиться из его объятья, но был как в тисках. Меж нами завязалась яростная борьба. Ведь он уж умер от яда и пули в сердце, но, казалось, сатанинские силы в отместку оживили его, и проступило в нем что-то столь чудовищное, адское, что до сих пор без дрожи не могу о том вспомнить.
В тот миг я как будто еще лучше понял сущность Распутина. Сам сатана в мужицком облике вцепился в меня мертвой хваткой. Нечеловеческим усилием я вырвался. Он упал ничком, хрипя. Погон мой, сорванный во время борьбы, остался у него в руке. «Старец» замер на полу. Несколько мгновений – и он снова задергался. Я помчался наверх звать Пуришкевича, сидевшего в моем кабинете.
– Бежим! Скорей! Вниз! – крикнул я. – Он еще жив!
В подвале послышался шум. Я схватил резиновую гирю, «на всякий случай» подаренную мне Маклаковым, Пуришкевич – револьвер, и мы выскочили на лестницу. Хрипя и рыча, как раненый зверь, Распутин проворно полз по ступенькам. У потайного выхода во двор он подобрался и навалился на дверку. Я знал, что она заперта, и остановился на верхней ступеньке, держа в руке гирю. К изумлению моему, дверка раскрылась, и Распутин исчез во тьме! Пуришкевич кинулся вдогонку. Во дворе раздалось два выстрела. Только бы его не упустить! Я вихрем слетел с главной лестницы и понесся по набережной перехватить Распутина у ворот, если Пуришкевич промахнулся. Со двора имелось три выхода. Средние ворота не заперты. Сквозь ограду увидел я, что к ним-то и бежит Распутин. Раздался третий выстрел, четвертый… Распутин качнулся и упал в снег… «Старец» более не подавал признаков жизни».
Так закончилась для царя эра Распутина – эра, когда жившей в этом юродивом мужике народной любовью самодержавие и всю судьбу России еще можно было спасти. Но уже очень скоро сбудется предсказание старца о том, что пока он жив, живет династия. Это было начало конца.
Узел третий. Война
В это время шла одна из самых страшных мировых войн, в которой Россия принимала деятельное, к сожалению для себя, участие.
Усиление военной мощи Германии, фактически появившейся на свет в оформленном виде совсем недавно – в 1870 году – требовало аннексии на Восток. Легендарное гитлеровское «Дранг нах остен» получило свою первоначальную актуальность еще тогда, на заре ХХ века, когда для роста и развития Германии потребовались восточные территории, удобные как с геополитической, так и с экономической точки зрения – благодатные земли, полезные ископаемые, оросительные сооружения все это присутствовало здесь в количестве, значительно превосходившем среднеевропейские запасы.
Как всегда, в таких случаях для развязывания войны потребовалась провокация. Используется некий межнациональный конфликт внутри государства, политическая система которого не отличается особой стабильностью. Для этого была выбрана Австро-Венгрия.
Огромная империя к тому моменту буквально дышала на ладан ввиду царившего в ней политического кризиса. Видите ли, с ростом и развитием государственности в Европе существование таких суперовых государств, объединяющих в своих границах народности разные по происхождению, по менталитету, по историческому развитию, по национальным признакам и так далее, все больше подвергается сомнению и опасности. Каждая народность жаждет самостийности, суверенитета, и насильно сдерживать в одной телеге лебедя, рака и щуку становится почти невыполнимой задачей.
И вот эта и без того трещащая по швам Австро-Венгрия присоединяет Сербию, которая много лет прикрывалась российским щитом во внешнеполитических конфликтах, и кронпринц Франц-Фердинанд отправляется туда со своего рода инспекцией. И 28 июня 1914 года вполне естественно происходит то, что должно произойти – политическая провокация. Некий студент Гаврила Принцип убивает наследного принца Австро-Венгрии, и страна на следующий же день получает ультиматум, среди требований которого допустить австро-венгерскую полицию на сербскую территорию для проведения следствия. Казалось бы, чего проще? Однако, это условие Сербия отклоняет, результатом чего становится война. Причем обстановка в обществе была накалена до такой степени, что ни Австро-Венгрия, ни Сербия даже не ждали истечения 48 часов, отведенных на принятие условий ультиматума – мобилизацию начали в тот же день, когда он был получен.
Почему? Да потому что ни Австро-Венгрия, ни Сербия воевать не собирались. Первая спряталась за щитом Германии, чей кайзер Вильгельм сразу же объявил о предоставлении Австро-Венгрии военной защиты, а вторая, что вполне логично – за щитом России. Причем Николай начисто забыл высказывание своего отца о том, что «жизнь одного русского солдата не отдам за все Балканы». Почему он так поступил? Тоже понятно.
Две сверхдержавы – крепко стоящая на ногах Россия и только начавшая набирать обороты, но уже достигшая немалых успехов в становлении политического статуса Германия. Второй нужны земли для роста и развития, а первой они просто всегда нужны. «Кому война, кому-мать родна». Лишней земли не бывает, учил еще Иван Грозный. В результате этой войны сверхмощная оборонительная система России запросто могла обеспечить прирост южных, в том числе балканских (обратившихся «за защитой», а неформально уже отдавшихся под полную власть России) территорий. Австро-Венгрия трещала по швам, и возможное воцарение там кайзера Вильгельма в общем никого не пугало. Сербия же независимой отродясь не была, а поэтому в ее представлении смена одного, недружественного, гегемона другим, дружественным, представлялась не очень уж страшным исходом военного конфликта.
И еще одно. Мы помним, что ща плечами государя – либеральные уступки революции 1905-1907 годов, провал войны с Японией, ослабление власти аристократии при дворе. Недовольные таким положением вещей, военные и силовые круги использовали участие России в войне как способ поднятия собственной популярности в народе, который еще страдал приступами великодержавного шовинизма. В борьбе за политический статус на карту ставилось благополучие народа!
Таким образом к августу 1914 года в Европе образовались два воинствующих лагеря: Россия, Англия, Франция (при косвенном участии США) и все славянские государства с одной стороны, Австро-Венгрия и Германия – с другой. Мощь второго военного лагеря была велика, но мощи Антанты (так назывался первый) уступала.
Три года подряд боевые действия велись ожесточенно, кровопролитно, с сумасшедшими жертвами. 1916 год ознаменовался т.н. «Брусиловским прорывом», когда Юго-Западный фронт под командованием генерала А.А. Брусилова наносит сокрушительное поражение немецким войскам и занимает Буковину и Галицию (нынешняя Западная Украина и часть Польши). Это означает коренной перелом в ходе войны – то, на что русский царь только гипотетически рассчитывал в ее начале, становится уже очевидной реальностью завтрашнего дня. Германскому командованию срочно надо что-то предпринять! И они это «что-то» удивительным образом находят…
Дестабилизация внутриполитической обстановки в стане врага является залогом отклонения в театре боевых действий. Внутренняя политика государя была полна противоречий – главным образом потому, что власть монарха, неограниченная и авторитарная, не соответствовала духу начавшегося ХХ века. Буржуазия в лице представительного органа (Государственной Думы) почти целиком состояла в оппозиции к царю, по двум причинам.
К первой относилась абсолютно выматывающая национальные ресурсы роль войны для экономики и промышленности. Страна впала в глубокую экономическую кому, что, конечно, не могло вызывать эйфории у правящей верхушки аристократии. Вторая состояла в утере со стороны этой самой буржуазии, хоть номинально и обладающей некоторой властью в стране, руководящих позиций – ее место в управлении страной занял один человек, Г.Е. Распутин.
Немецкое командование пошло по пути дискредитации руководства России в глазах ее же населения – чтобы вызвать недоверие к властям и в итоге осуществить государственный переворот. В 1916 году лидер кадетской партии П.Н. Милюков, выступая в Думе, обвиняет императрицу, немку по происхождению, в государственной измене в пользу Германии.
Многие циркулировавшие в обществе слухи об императрице носили откровенно фантастический характер, как то: «дороговизна оттого, что государыня императрица отправила за границу 30 вагонов сахару», несколько раз появляются слухи, что она уже арестована за шпионаж и что в Царском Селе якобы находился прямой провод для связи с Берлином. В январе 1916 появляются слухи, что императрица якобы разводится с Николаем II и уходит в монастырь. После гибели британского военного министра Г. Китченера, который подорвался на мине во время секретного следования в Россию, появляются слухи, что императрица, сама будучи этнической немкой, якобы выдала Германии его местонахождение. После Февральской революции был проведён тщательный обыск царскосельского дворца, однако никаких «прямых проводов» и «радиотелеграфных станций» обнаружено не было.
Как известно, Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства с марта по октябрь 1917 года тщательно искала доказательства «измены» (а также и коррупции в царском правительстве). Были допрошены сотни людей. Ничего найдено не было. Комиссия пришла к выводу, что ни о никакой измене России со стороны императрицы не могло быть и речи. Посол Великобритании в России Дж. Бьюкенен в своём докладе в Лондоне в феврале 1917 года подчёркивал, что императрица (Александра Фёдоровна) «не только не работает в интересах Германии, как это часто утверждают, но она более всех других предана идее самодержавия в России и войны против Германии до полной победы союзников».9