– Поищите ещё! Очень надо! – Я ему, чуть не в слезах: всё обыскала…
Через много лет я встретил этого человека, Володьку Скаргина, и спросил его в лоб, зачем он это сделал?! А он, ничуть не смущаясь:
– Да, понимаешь, по консу слух пошёл, что ты на чердаке у какого-то старика клад нашёл: скрипки и виолончели Страдивари, Гварнери… Ну так что же – тебе одному, что ли, должно было всё это достаться?!
…Продать тирольца удалось только через полгода. Родители с двух сторон разделили между собой недостающие 300 рублей. Так сумма и сложилась. Весной, кажется, в конце февраля – начале марта 68-го я стал владельцем итальянской виолончели 17-го века.
Толя Кочергин объяснил мне:
– Это не виолончель. Первоначально – старинный «бас». Его впоследствии переделали (урезали) под размер и форму виолончели. В результате – мощный, «пробивной» звук прекрасного тембра.
Быстро приспособившись, я уже на «Гранчино» играл отборочное прослушивание для участия в международном конкурсе 68-го года в Мюнхене.
…Это отдельная, конечно, история… На дипломном экзамене в Малом зале московской консерватории отец записывал на магнитофон всю мою программу. Пётр Анатольевич тоже пришёл послушать. Когда я закончил играть он, вместо слов, просто заплакал и ушёл. Не ожидал он от своей «старушки» ни И. С. Баха, ни Р. Шумана…
Без хронологии
Федя взялся (в который раз!) за строительство. Дом с участком купил. У дома были только стены да крыша. Фёдор закрыл окна, поставил двери. Внутри что-то успел до зимы (в смысле планировки). В феврале рабочие вернутся из отпуска и продолжат отделку.
Семён растёт. Здоров, оптимистично смотрит на мир, осваивает его. Быстро научился управляться с машиной, которую мы ему привезли. Папа – (Ф.) старается воспитывать смену.
Уже два года исполнилось его доченьке – Полинушке! Растёт, радует родителей. Теперь и Сёма – воспитатель. Помогает. Учит сестрёнку уму-разуму…
Света работает, а Фёдор при детях, при доме. Пока. Закончил Вуз по интернету.
Когда он родился я, помню, сидел на улице Алабяна (рядом с роддомом) на бордюрном камне. Мимо неслись машины. А я думу думал.
Несколько в отупении от нахлынувших событий, пошёл наниматься на работу во вневедомственную охрану – в сторожа.
В «консе» учиться надо было? Это раз. Дома помогать с ребёнком надо? Это два. Деньги нужны были, а стипендия 27 рублей. А повышенную (35 рэ) ещё получить надо. Это три.
А в сторожа студентов брали и платили аж 60 руб. в месяц (потом дошло и до 70!). Определили меня сначала на завод ЖБК. Но скоро перевели ночным сторожем на строительстве Института связи на ул. Народного ополчения (рядом с домом).
Там оттачивал я мастерство… метания ножа и топора. И, естественно, занимался на виолончели. Выгонял строителей после рабочего дня.
Там и спал в короткие ночные часы. Сначала – на столе бригадира. Потом устроился поуютнее. 4+4+1 (для головы) +1 (в ногах). Это стулья. На них – телогрейки.
Вначале обходил стройку (для собственного спокойствия). Утром, перед сменой, ещё раз. Украсть, кроме стен и подъёмных кранов, было нечего.
Была удивительная берёзка молодая – под окном строительного вагончика. Ночью она всегда была освещена прожектором с крыши. И – чудо! Листья на ней осенью желтели, но не опадали всю зиму…
…Как-то, поздно вечером, подъехали на мотоцикле ребята, служащие в нашей же конторе объездчиками. 90 «точек» – магазинов, лавочек, складов и т. д. Проверяли замки – целы ли. Два часа – один круг. Так они сначала круг делали. Потом ко мне ночевать. А утром (около шести) ехали проверять – не украли ли чего за ночь. Потому, что первыми доложить о краже – была их обязанность.
В моём распоряжении всегда была главная комната. Они спали в проходной…
…Однажды ночью, около полпервого, треск мотоциклов разбудил спящее сторожевое «воинство». Я спросонья ничего не понял. Вдруг громкие крики, матерщина – в проходной. Резкий ослепительный свет ударил по глазам. Крики:
– Спите!..! …! – И т. п. Вошли милиционеры. Патруль!
Злой спросонья, я оделся и ушёл в обход. Вернулся – и опять ничего не понял. Возле сторожки стоят два мотоцикла. Рация шипит, трещит и «разговаривает»… А в сторожке светится только моё окно?! Вхожу и вижу: милиция лежит на пригретом охраной месте! Спит! Я разозлился жутко – разбудили! А для чего?! Чтобы самим лечь на нагретое место?! Лёг я на свою «постель» и слышу: кто-то там встал. На цыпочках подошёл к моей комнате. И выключил у меня свет… Утром «затрещали» и уехали… С тех пор меня по ночам «сторожила» милиция (личная охрана, так сказать).
«Мюнхен»
В начале 68-го (3 курс «конса») решил я готовиться к мюнхенскому конкурсу. Вот в тот период в сторожке полтора месяца виолончель звучала по 11-12 часов ежедневно и еженощно. В остальное время готовился план на следующий день. Поминутно. Главное – разнообразие. Перемена нагрузок то на левую, то на правую руку. Ни в коем случае руки не «переиграть». Иначе… Страшней болезни для музыканта нет!
Дело было почти проигрышное. Ростропович дал своим девчонкам программу конкурса за год! А у нас с Сашкой З. было только полтора месяца сумасшедшей гонки. Моя новая виолончель давала новые возможности. Но после 50 лет молчания (вполне вероятно – 100 лет!) её надо было долго разыгрывать. Года два. Часа по четыре в день. Режим подготовки к конкурсу позволял сильно сократить этот срок…
Чтобы успеть к Прослушиванию я должен был каждую неделю на экзамене исполнять новое сочинение (как когда-то, в 1940 году, мой отец, будучи экстерном, сдавал в высшем военно-инженерном училище каждую неделю новый предмет!). График этот поломать нельзя было ни в коем случае! Так я-таки заболел через месяц! И вынужден был с температурой играть на очередном экзамене… Руку переиграл… Выступал на Прослушивании к мюнхенскому конкурсу с больной рукой. А что было делать?! Весь оркестровый отдел был в ожидании… Ну как же! Две девушки из класса Ростроповича против двух отчаянных парней из класса Асламазяна осмелившихся вступить в это неравное соревнование! Был сильный ажиотаж. И полный зал (21 класс) – человек 150. В комиссии сидел весь цвет виолончельной профессуры. Во главе её сам Ростропович!
Я вышел играть вторым. В начале моей программы – Прелюдия из сюиты для виолончели соло И.С.Баха. Одно из самых сложных сочинений для нашего инструмента. Из пяти обязательных пьес я только её не успел «обыграть» на экзамене. Но я придумал такой способ исполнения Прелюдии, такую интерпретацию, в которой виолончель «разговаривает» в два голоса. Жалоба слабого человека и грозный ответ судьбы!..
Вся аудитория замерла. Я это слышал! Абсолютную тишину через мою музыку! Эта музыкальная история лилась волнами… Вдруг! На четвёртой строчке – сбой! Там очень запутанная мелодия. А мне не хватило времени на подготовку… Но я не остановился! И через несколько звуков плавно вписался в нужный мотив. Но «сбой» почувствовал весь зал. Задышал, зашептал… Ну, думаю – полный провал!.. Собрался. Удачно доиграл оставшуюся программу… Остальных слушал, как в тумане…
Итоги подвёл Ростропович. И, неожиданно похвалил только меня:
– Миша сделал большие успехи… – До меня эти слова дошли сквозь шум в ушах. А потом:
– Девочки едут на конкурс в Мюнхен. Мальчики остаются. – Был 68-й год (Чехословакия!!). Никто никуда так и не поехал!
Но день этот я запомнил, как, пожалуй, самый большой успех в моей виолончельной жизни! Ведь тогда все слушатели в зале были профессионалами…
Май 69-го
В той же сторожке подцепил я редкую болезнь – инфекционный мононуклеоз…
…Был май. Я, вдруг, почувствовал резкий подъём температуры. Становилось всё хуже. Но – сторожка?! По телефону вызвал отца. Ночью. Чтобы он отсидел за меня вахту…
Болезнь эта, надо признать, поломала мне судьбу. Точнее свернула её с прямого пути. Именно в это время дед Яша (супер тромбонист, пенсионер Бостонского симфонического оркестра) последний раз приехал в Москву. На месяц. Весь этот месяц я был прикован к постели. Пальцем нельзя было пошевелить – сердце отзывалось бешеным стуком.
Врачи не могли определить – что со мной. Лечили от всего. А надо было просто отлежаться. Эта болезнь не лечилась никак. Сначала – разорванные в клочья клетки крови (врачи сказали – так не бывает!). Жуткая боль в сердце. Температура около сорока. Потом абсолютная неподвижность. Отец приехал – попрощаться…
Приезжал несколько раз дед Яша. Сидел около постели… А я, вместо того чтобы поиграть ему на виолончели и получить «путёвку» в Бостонский симфонический, говорил, но пошевелиться не мог.
Врачи сказали, что нужен сложный анализ. А делают его только в Центральном институте крови. По знакомству, привели меня к лучшей, старшей медсестре. Я сидел тихо, а медсестра громко ругалась и бегала вокруг меня в поисках подходящей вены. Я то вставал, то опять садился. Расковыряв правую руку (приходилось терпеть), как последнее средство, она взялась за левую. Стоя – нет. А сидя…Да! Ура!!
– Запомните! На всю жизнь!! Только сидя! И только с левой! –
…Ходить я уже мог. И мы с Таней поехали провожать деда Яшу. В «Метрополь». Подарили чудную резную шкатулку с изображением русской тройки. Поговорили по душам в первый и последний раз. Часа три. С ним и с тётей Терезой (его женой)…
Отец запретил мне переписываться с дедом. Опасался последствий для меня. По работе. Сам писал и письма «оттуда» получал. Так я узнал, что в гостях у деда бывали мои однокурсники (Мишка Зарецкий, Мирон Ямпольский – тогда они были музыкантами бостонского симфонического оркестра). Вспоминали обо мне…
…Помню, когда дед Яша первый раз приехал к нам уже на новую квартиру, на улицу Глаголева, меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не затевал разговоры о политике. Тётя Тереза специально просила об этом. Дед мог «загореться», как спичка.
Шла война во Въетнаме. Дед тогда был истинным патриотом Америки, я был полностью наоборот…
…А в последнем разговоре (в «Метрополе») всё изменилось. Дед возмущался ростом преступности в США:
– По телевизору всякие ужасы показывают – и хотя бы одного поймали! Вот бы к нам прислали министра СССР – порядок навести! – Я ему:
– Его бы тут же и пристрелили. – Тётя Тереза:
– Бобу нужно было зуб поставить – 1000 долларов! В кино сходить, хороший фильм посмотреть – 3 доллара! Хочешь, в кино пойди – хочешь, кофточку купи!
Так они и остались в моей памяти: чемоданы, куча подарков. И они, такие милые, родные… Тереза говорила по-русски бойко, дед – с акцентом. Оба с большой дозой антиамериканского скепсиса (после вьетнамской войны)…
И… тишина. Письма к отцу и обратно… Только после активных поисков Ленки выяснилось, что дед умер, кажется, в 80-м году. Тереза – много позже. Их дочь Ирина – 80 лет, с больным мужем, в доме на берегу океана… Точка… Хотя есть фото дома, могилы деда Яши и рекламный буклет бостонского симфонического с фотографией первого тромбониста – деда Яши…
(Я был на гастролях в Нью-Йорке – в мае 94-го. Но времени, – пять дней, – и возможностей поисков не было…)
Пятьдесят лет спустя
С Мишкой К. мы в музучилище подружились. Потом дорожки разошлись.
Как-то, зимой (69-го?) договорились мы встретиться, по душам поболтать. Приехал он ко мне на работу поздно вечером. Я тогда сторожем на стройке работал и в «консе» учился.
Посидели мы, повспоминали. Рассказал он мне и о Праге-68, и о Сирии-67. Он служил срочную в Германии. В оркестре. Не «сыгрался» с начальником. И тот «загнал» его в танкисты (после виолончели-то!). Да не знал «злыдень», что у Мишки за плечами уже тогда была школа радистов и служба в СС (Служба слежения за порядком в эфире).
Служил он в полку тяжёлых танков. Радиомастером по всей сложной технике. Как сыр в масле катался. Рассказывал, как в мае 68-го вывели их в лагеря. Запретили раздеваться (кроме офицеров) и вылезать из машин. Почти три месяца они так жили. Он-то свободно передвигался. Ходил с офицерами на рыбалку…
Потом, как-то ночью (в начале августа), пришёл приказ…
…Уже в 23-00 их полк прогромыхал через мост на границе с Чехословакией. Они шли, почти не останавливаясь, около полутора суток. До границы с ФРГ. Командиры сказали им, что с другой стороны к границе подходит немецкая танковая дивизия… Чистое бельё, одевали…
…А до того разные были встречи и происшествия…
Как-то, рано утром колонна танков втягивалась в небольшой чешский городок. Вдруг – стоп! На другой стороне моста – штаб чешской дивизии. Там суета началась. Высыпали на площадь, пушчонку выкатили…
В полку был замполит: лысый служака, матерщинник и гуляка отчаянный. В тот момент его «уазик» шёл в голове колонны. Остановка. Народ повылезал из танков (кто мог). Смотрят: что там? И видит вся колонна, как замполит вышел из машины и в 3-этажное здание чешского штаба, которое всеми окнами ощетинилось пулемётными стволами, пошёл… Нет и нет…
Выходит. А солнышко уже припекать начало. Снял он фуражку. Вынул платок. Лысину вытер. Сел в машину…
В чешском штабе засуетились опять – пулемёты исчезли, пушечку укатили. Колонна тронулась. На первом привале окружили солдаты замполита:
– Товарищ подполковник! Да что ж вы им такое сказали? –
– Что сказал…Если это безобразие сейчас же не прекратится, мы вас тут всех с дерьмом смешаем!
…Днём на стоянки приходили девушки. Молоком, пирогами угощали. Воду пить из их рук запрещали офицеры. Так они пальцем показывали – где пробу взять, чтобы не думали, что отравить хотят…
…Через города шли без остановок. Водители засыпали. В танках жарко, душно… Мишка вылез на броню, на свежий воздух. И вдруг – ба-бах!! Пулемёт прострочил стену над мишкиной головой. Он нырнул в танк, спихнул водителя с места. Завертел башней: «Где? Кто?» Впереди идущий танк остановился, повёл своей пушкой вверх-вниз, влево-вправо… Выстрел! Впереди, с колоколенки церкви, стоявшей на развилке дорог, посыпались кирпичи, сапоги, куски металла…
…Долог путь до немецкой границы!..
…Ночь. Перед крутым поворотом водитель уснул, и танк своей пушкой въехал в квартиру на первом этаже. Со стороны телевизора. Пушечный ствол закачался между дедом и бабушкой, которые тот телевизор смотрели… Вылез командир танка:
– Здорово, дед!
Высыпал им, онемевшим, в совершенном ступоре, кучу консервов… Выехал танк из квартиры. И дальше потопали…
…Вспоминал Мишка и лихие атаки против израильских танков в сирийской пустыне…
Рассказов было до темна…
И только через 50 лет, когда мы встретились в пивном баре у метро «Спортивная», узнал я от него, почему он бросил музучилище, недоучившись три месяца до диплома (?!). (Я-то думал – сам ушёл после двойки по гармонии.)
Оказывается, тогда целая кампания развернулась против его отца (народного артиста России, председателя профкома Большого театра) и матери (преподавателя общего фортепиано). И Мишку сюда же «примкнули».
Обычная история – дремучая серость объединилась против таланта…Ушли они вместе из этой «конторы».
Мишка сразу попал под призыв. И понеслась уже другая жизнь…
…После армии окончил Мишка Радиоинститут. Работал в НИИ. Конструировал радиоприборы. Старший инженер. Потом перестройка. Институт развалили… И, вдруг, знакомый рассказывает, как он хорошо устроился. Случайно. Зашёл в парагвайское посольство:
– Ищу работу.
– Кто? Что? Это можете?
Тут же контракт, билет. И вот она – Южная Америка!
Ну, – подумал Мишка, – чего я-то теряю? Тоже пошёл. В другое посольство. Тоже спросили. Ответил.
– Ого! 2000 в месяц (долларов). – Мишка:
– Для ровного счёта пусть будет 2500.
– Добро!
Самолётом в столицу. А потом в глубинку. Раз в неделю – в «увольнение». Городок маленький. Так приспособились заказывать аэротакси в соседний город. И тут же – дальше. В столицу. Раз в год – домой.
– Как ты думаешь, сколько я там проработал?
– Думаю, года полтора – два?
– А десять не хочешь?!
А потом отец у него заболел. Тяжело. Мать умерла давно. Отец жил один. Поехал Мишка в отпуск и уже не вернулся… Звонили года два – уговаривали. Потом поняли, отступились.