С таким диагнозом «клиническая смерть и инфаркт» выживших пациентов привозят прямиком в реанимацию. От нас же эскулапы от медицины избавились, оставив в коридоре приёмного покоя больницы. Маму поместили в восьмиместную палату. Я разбудил санитарку, простимулировал её, она застелила кровать чистым бельём и пообещала присматривать за больной.
В семь утра я вернулся домой, а Ирина поехала в больницу. В восемь утра начинался обход врача, в девять она отзвонила, сказав, что маме лучше. То, что дальше происходило, подпадает под разряд разгильдяйства, равнодушия, наплевательского отношения, но не врачебного профессионализма. Видимо, решили: пожила старушка, и хватит. Хотя она была крепкой, энергичной женщиной с большой жаждой жизни.
Утром мама захотела есть, но вместо того, чтобы позавтракать в палате, ей сказали: «Пожалуйста». А так как это не реанимация, то направили в столовую. После завтрака она потеряла сознание и там же, в столовой, упала. Её отвезли прямиком на операцию, где поставили кардиостимулятор размером с будильник, укрепив его на шее.
Когда мы с женой примчались в больницу, она лежала, вся ужасно отёкшая, говорила с трудом, но старалась держаться молодцом, подбадривала меня, как могла: «Сынок, всё будет хорошо, ты только не расстраивайся». Я усвоил урок: стоиков не сломить, они сражаются до конца.
Этим же вечером её перевели в реанимацию. Утром я уже был там с продуктами и соками, внутрь никого, конечно, не пускали. Каждое утро в 10 часов выходила завреанимации и сообщала о состоянии пациентов. Она мне сказала: «Не привозите ничего, кроме памперсов. Состояние очень тяжёлое. Мы кормим её через зонд».
Я был бессилен как-то помочь маме, понимал, что теряю ещё одного самого близкого мне человека. Наш брак с Ириной трещал по всем швам, бизнес практически разрушился, впереди маячило банкротство, судебные приставы и коллекторы, как гончие псы, шли по моему следу, и песочные часы отмеряли последние крупицы моей устроенной, благополучной жизни.
Уходил от меня второй самый любимый мой человек, а третий, моя жена, только и ждал подходящего момента, чтобы оставить меня. Как потом оказалось, только мама, пока была жива, удерживала её от этого шага, точнее, пока была жива мама, Ира не решалась уйти от меня, дабы не подтверждать маминого мнения о ней. Жене было неудобно перед ней, что она покидает меня в самый трудный момент моей жизни. Оказалось, что не только крысы бегут с тонущего корабля.
В один из приездов в реанимацию я дождался, когда все посетители разойдутся после сообщений врача, и, улучив удобный момент, положил ей в блокнот две купюры по пять тысяч. Строгая женщина ничего не сказала, но я возвращался домой со слабой надеждой, что она сделает всё, что в её силах, чтобы улучшить ситуацию, хотя она повторила, что положение очень тяжёлое, но сегодня ей немного лучше.
Через два дня мне было необходимо срочно вылететь в Париж на переговоры с партнёром, который сделал выгодное предложение. Обычно, когда я улетал, Ира звонила мне перед взлётом и желала счастливого пути, но в этот раз звонка не последовало. Когда мы поднялись на крейсерскую высоту, я стал усиленно молиться Всевышнему о мамином здоровье. Сейчас, в небе, я был близок к нему как никогда. Я просил Господа нашего, чтобы ей стало лучше и, когда я вернусь, чтобы смог хоть на минуту увидеть её живой.
Прилетев в Париж, мы с моим партнёром пошли обедать, и Вячеслав вдруг завёл разговор о том, как неожиданно уходят родители из жизни, привёл в пример внезапную кончину своего отца. Я сказал: «Да что ты, я нашёл контакт в реанимации, маме обеспечат уход, всё будет нормально». Он настаивал: «Будь готов всегда к худшему, всегда, в любой момент».
После переговоров мы с ним «приняли на грудь», выпили прилично. Очень. Я вернулся в свой отель в два часа ночи, но спать не хотелось. Бар напротив ещё работал. Я лакирнул всё выпитое ещё и «Guinness» и рухнул одетый на кровать в своём номере в 3.30 утра, почти в беспамятном состоянии.
Когда-то давно, после первой поездки в Швейцарию, я привёз родителям очень популярные настольные часы: под стеклянным колпаком – циферблат, а под ним крутятся туда-сюда три шарика. И сейчас мне снится сон, как будто кто-то прессом прижал их сверху, и они превратились в лепёшку, в блин. Я проснулся, и хотя спал всего полтора часа и был ещё под градусом, но понял, что мамы нет, что мама умерла. Буквально через пять минут, когда я сидел в кровати, обливаясь потом от страха и ужаса, позвонила жена и сказала: «Срочно вылетай. Мама скончалась. Я подготовила всё для её погребения». Оказывается, это Ирина позвонила Вячеславу и попросила подготовить меня. Перед самым вылетом ей позвонили из реанимации и сказали, что мама умерла, поэтому она не позвонила мне, как обычно, в самолёт перед взлётом.
Я рванул в аэропорт Шарля Де Голля и вылетел в Москву. Маму увидел уже в гробу. Был третий день, как она покинула этот мир, с немногочисленными родственниками мы повезли покойную в крематорий. Мама лежала в гробу как живая, над ней хорошо поработали. Отёк спал, она была всё ещё красива в этот скорбный час, седая и недоступная. Только один штрих говорил о её тяжёлых последних днях перед уходом. Вмятину в уголке губ от катетера, через которую её кормили, скрыть не удалось. Я поцеловал маму в последний раз, и гроб под траурную музыку медленно въехал в бушующее пламя, которое, как вулкан, поглотило его, и шторки задёрнулись.
Когда не стало мамы, моя жизнь покатилась под откос, как оторвавшееся от повозки колесо, всё более и более набирая обороты, пока всё не стало разваливаться.
Дорогой читатель, я тебе не сказал самое главное. Перед вылетом, когда я сидел в аэропорту Шарля Де Голля и ждал объявления на посадку, меня трясло, я не мог найти себе места и на последние гроши взял один бокал пива. Я сидел на стуле в огромном, с высоким потолком, стеклянном зале ожидания, ещё не отошедший от вчерашней пьянки, с бокалом в руке, и вдруг что-то «торкнуло» меня, какой-то голос свыше мне говорит: «Сними себя. Сдела-ай фото». Я не мог понять, зачем и почему? У меня были «отменные» мешки под глазами, опухшее лицо и взлохмаченные волосы, но я достал свой телефон, последнюю на то время модель BlackBerry, и сделал три снимка.
Вернувшись домой, простившись с мамой, положив урну с её прахом, на которой были изображены два ангелочка, в землю под стелой, установленной на папиной могиле, я решил освободить память на телефоне и скачать все многочисленные фото на компьютер. Каково же было моё удивление, когда перекачались все фото, кроме трёх из аэропорта Шарля Де Голля. Я пытался снова и снова. Безрезультатно. Я обратился к специалистам, ходил по фотоателье и просил скачать эти фотографии на комп. Бесполезно. Эти фото остались в телефоне навсегда.
Прошло много лет. Я храню этот телефон как «зеницу ока». Я уверен, что именно в этот момент мамина душа прилетала попрощаться со мной, именно из-за этого в этом телефоне остались навечно эти фото, как последнее прощание с ангелом, хранившим меня.
Вот так ушли из жизни мои самые близкие и самые любимые люди, и жизнь моя практически изменилась на 180 градусов. Бизнес развалился, как и личная жизнь, неподъёмные долги вынудили меня эмигрировать. Но об этом вы прочтёте в моей книге ниже.
А пока я уверен, что души моих родителей, моих ангелов-хранителей, живут на небесах, и, когда на моём пути должно случиться какое-то нехорошее событие, препятствие или угроза, мне всегда снятся мои родители. Если меня ждёт серьёзное испытание, то они мне снятся оба, иногда я их даже обнимаю, это значит, что меня поджидает что-то очень нехорошее. Они меня таким образом предупреждают, что Судьба готовится нанести мне удар, морально готовят: «Сынок, будь готов, в ближайшее время тебя ждут испытания. Будь же Стоиком, таким же Стоиком, каким были твои родители. Мы тебя горячо любили, и ты нас горячо любил. Мы хотим сейчас тобой гордиться. Будь сильным». И я стараюсь быть сильным, подражателем своих родителей и гордо нести это слово – Семья. У нас была семья, как монолит, про которую можно писать великие романы и про которую я написал только одну главу. Я осиротел.
Картина маслом. Мерсин, Турция, 2045 год
Я полулежал в кресле из искусственного ротанга, комплекта Piazza 8, которое было сделано где-то в Средне-Восточной Азии. Передо мной открывался реально открыточный вид. Почти как в голливудских фильмах. Только дело было не в Америке, а в ставшей для меня родной Турции. Кресло стояло на четырнадцатом, последнем, этаже элитного комплекса, что невдалеке от Мерсина, одного из крупнейших портов на Средиземном море.
Во дворе комплекса, расположенного буквой П к береговой линии моря, вписаны шесть бассейнов, два из которых детские, аквапарк, высота которого доходила до восьмого этажа, и рукотворная горная речка, причудливо опоясывавшая весь двор. На речке устроен рафтинг: надеваешь спасательный жилет и каску, садишься в байдарку, и кажется, что несёшься по горной реке. Впечатление усиливают горные вершины, виднеющиеся вдалеке.
Между бассейнами высажены двести банановых пальм, кусты роз и бегоний. Два кафе, лежаки и зонтики дополняли эту зону релакса. У нас собственный пляж на морском берегу, куда мы ходим в шортах, нацепив на руку голубой браслет-чип для прохода во все зоны отдыха.
От пляжа в море уходят мостки, огороженные белыми толстыми канатами и заканчивающиеся площадкой с лежаками и зонтами. Вдоль пляжной зоны с золотистым песком тянется частокол из пальм Albero Di Palme Sulla Spiaggia, высоких, как в Лос-Анджелесе или Майами, с длинным стволом и кроной листьев в самом верху, которые отгораживают территорию комплекса от променада и береговой линии. По вечерам вся эта красота подсвечивается разноцветными лампочками и фонариками, создавая атмосферу сказочной, почти киношной нереальности.
Пятнадцатиметровый балкон, один из трёх, моего двухсотпятидесятиметрового пентхауса нависает практически над морем и пляжем. Море простирается вокруг на сто восемьдесят градусов, а позади отчётливо видны хребты гор, где с октября по май катаются на горных лыжах. Это завораживающее зрелище: когда утром, ещё лёжа в кровати и только приподняв голову с подушки, ты первым делом видишь эту необыкновенную лазурь, уходящую до горизонта и там сливающуюся с небом. Бесконечная синева и блики солнца играют на морской глади, отражаются в стёклах окон смешливыми зайчиками. Я знал, что так должно выглядеть счастье. Так оно и было на самом деле.
В далёком феврале 2007 года я полулежал в красном кожаном кресле в своей домашней библиотеке в Москве, у себя на Кутузе. Закинув ноги в домашних кожаных туфлях от MILLIONER Флавио Бриаторре на письменный стол, я лениво перекатывал полупотухшую сигару Cohiba Aniversario Majestuosos 1966 и одним глазом смотрел телек, а другим биржевые котировки на своём ноутбуке, стоящем рядом. За окном мрак. Вечно серо-чёрные тучи над городом, сыро, каша под ногами и тоска на душе.
Мой приятель Ибрагим позвонил мне и спросил, не хочу ли я немного прокатиться и согреться. Оказывается, его знакомый турок-олигарх строит новый роскошный комплекс под Мерсином на Средиземке у первой линии моря. До него там начал строить мечети ещё его дед, а затем отец создал строительную империю и начал застраивать здесь побережье. И вот теперь один из его пяти сыновей возглавил фирму и продолжил начатое предками дело. Естественно, молодое – оно, как правило, ретивое, и он захотел переплюнуть отца.
Я всегда был лёгок на подъём, и на следующее утро мы были уже в самолёте. Вначале в машине, потом в аэропорту Внуково, затем в самолёте, летящем в Стамбул, мы принимали на грудь для поднятия тонуса. В Istanbul Ataturk Havalimani нас уже ждал представитель олигарха, Джамаль, бывший автогонщик. Был он весёлым, толстым, лысоватым и сносно говорящим по-русски. Его коричневые лоферы от Gucci сверкали, вельветовые брюки были растянуты на коленях, а на футболке Polo, от Ralph Lauren (который родился в Нью-Йорке под ником Ральф Рубен Лифшиц и был, как большинство одарённых людей, евреем), под мышками были видны тёмные пятна от пота. Джамаль сказал, что через два часа нам надо вылетать в Адану. Мы не расстроились, т. к. у нас с собой было…
Поздно вечером, почти невменяемые, мы приземлились в аэропорту Adana Sakirpasa Airport. Почти все питейные заведения были закрыты, кроме одного пивбара. Мы лакирнули всё принятое ранее местным пивом Stella. Кстати, вполне приличного качества. Затем упаковались в хозяйский чёрный Mercedes 600 long и покатили по прекрасной платной ночной автостраде с фосфоресцирующей разметкой в Mersin. В то время платных дорог в России не было даже в Москве и области.
Ходу до Мерсина полтора часа. Мы приуныли. Алкогольные пары, покидающие нас, давали о себе знать, требовали подпитки, голова тяжелела, раздражение стало на нас накатывать из-за длительной поездки. К тому же был февраль и ночью было довольно прохладно. Почти на автомате я ввалился в свой номер на первом этаже отеля. Отопление не работает. Не сезон. Бары закрыты. Сырость. Я рухнул одетым в кровать с твёрдым намерением утром встать и укатить обратно.
Сон был тяжёлым. Разбудил меня стук в дверь номера. Чертыхаясь, я побрёл её открывать и споткнулся о свой кроссовок, валяющийся около кровати. «Всё, – решил я. – Сматываюсь, и немедленно». Ибрагим, зашедший за мной, был не в лучшей форме и настроении. Завтракать не хотелось, и мы вышли на набережную, на которой стоял отель.
Восемь утра. Ласковое солнце пригревало наши плечи и буйные головушки. Мы сняли куртки и остались в футболках. Солнце и море, море, море! Мы побрели вдоль велосипедной дорожки, которая была там уже в то время. Это нас удивило. Затем мы увидели спортивные площадки с тренажёрами, на которых местные жители уже с утра потели, качая мышцы. И одна за другой разноцветные детские игровые зоны. Даже в Москве, в те годы, такого уровня детских, спортивных и игровых площадок не было и в помине. Мы были поражены. В Турции, вообще, особо трепетное отношение к маленьким детям. Ещё в самолёте авиакомпании Turkish Airlines я был впечатлён, видя, как к вошедшей маме с малышом на руках выстроилась в проходе самолёта маленькая очередь. Незнакомые люди, в основном мужчины, подходили и целовали малютку, кто в лобик, кто в темечко. Молодая мамочка только улыбалась. Позже, уже приезжая в Турцию, как к себе домой, я узнал, что это примета на счастье и здоровье и себе и малышу.
Набережная Мерсина определённо производила впечатление. Я всегда восторгался набережной Promenade de la Croisette в Каннах, внесённой ЮНЕСКО во всемирное наследие. Но здесь было как минимум не хуже. Пятнадцать километров вдоль моря и три ряда пальм – маленькие банановые, средние ананасовые и высокие, с длинным стволом, как в Майами, – Albero Di Palme Sulla Spiaggia. Спортивные и детские площадки, кафешки, ресторанчики, велодорожки и, моя слабость, роскошная Mersin Marina для яхт. Хотя, кто в теме, яхты называют лодками. «Приключение становится занимательным», – подумал я.
Мы вернулись в отель, где нас уже поджидал Джамаль и белый Mercedes – GLC 500, или просто Гелик. Сначала был роскошный завтрак на террасе с видом на море в ослепительно белоснежном Hilton Mersin Hotel. Затем нас повезли по комплексам, которые строил отец-основатель. Все они впечатляли и стояли на первой линии у моря.
И вот мы приехали на стройплощадку в двадцати километрах от города. Огромная буква П, выложенная на земле пока только фундаментом. Посреди будущего двора – роскошный временный офис хозяина объекта, олигарха Нуха, естественно, мультимиллионера. Много позолоты, окантовка Versace на креслах, шторах и везде, где только можно. И сам Нух, слегка полноватый, высокий двадцатипятилетний молодой турок в чёрном костюме от Hugo Boss, белой рубашке с красным галстуком и коричневых оксфордах от Berluti на босу ногу. Впечатление портили только дохлые лягушки, плавающие кверху брюхом среди пальмовых листьев в единственном, пока полупустом, бассейне без проточной воды.
Когда меня пригласил поехать сюда Ибрагим, я и не подозревал, что это была кавказская хитрость – совместить приятное с полезным, т. е. постараться «впарить» мне апартамент и немного заработать. А я, естественно, и не помышлял ни о какой покупке. Но всё резко изменилось. Это как любовь с первого взгляда. Как «Солнечный удар» Ивана Бунина. Плюс ещё, конечно, просто бешеное обаяние Нуха. Олигарх не знал ни слова по-русски или по-английски (на котором я сносно говорил). Но, видимо, из пяти братьев отец доверил своё дело среднему не зря. Он что-то чертил мне на бумаге, показывал чертежи и макеты, лопотал по-турецки, заглядывая мне в глаза. Но я про себя уже знал, что буду жить здесь.