Я бросил курить примерно через год, уже после того, как перестал дружить с Игорем. Я решил серьезно заняться легкой атлетикой. Это было не самым удачным решением в моей жизни. Бросить бег окажется гораздо сложней, но это, как говорит Каневский5: «Совсем другая история».
Бобаз
Учился в моем классе один очень агрессивный парень. Был он сильный, как черт, и вспыльчивый, как бешеный буйвол. Всем приходилось его опасаться. Даже девчонкам. Хоть он и был сыном друзей моей семьи, но и это не давало мне никакого иммунитета. Любое неосторожно сказанное слово, случайный взгляд, да что там, даже мысль могла быть воспринята им на свой счёт. Тогда берегись. Он скручивал твоё тряпичное тело в три узла, делал подножку, ставил колено на впалую грудь, заставлял извиняться и просить пощады. Даже если крикнуть ему оскорбление на приличном расстоянии, это расстояние не было для тебя безопасным. Взрывная сила и скорость делали его беспощадным хищником. Он нагонял жертву с молниеносной быстротой. И уже через мгновение она валялась грудой раздавленного мяса у его кривых ног. Он развивал своё превосходство над другими при помощи занятий борьбой и легкой атлетикой. Каким бы опасным животным он не был, было в нём, и кое-что человеческое. Чувство юмора. Жестокое конечно, но все же чувство. Временами он разрешал подшучивать над собой, но редко кто отваживался на это. Никому не хотелось ходить с кровоподтеками. Посему он шутил сам. Над всеми. И это сходило ему с его узловатых бугристых коротких рук. Он был невысокого роста, кряжист как горный кряж, сутуловат как горбун, сбит как сбитень и крепок как портвейн. Не то чтобы он был деспотичным узурпатором всего класса, были люди и опаснее его, но никто его не трогал. Сильные люди стараются не вступать в конфликты между собой. При встрече они кивают друг другу и расходятся в разные стороны. Звали его Боб, но он просил называть себя «Бобазом». Кличку в этом случае дал ему никто иной, как он сам. У других не было на это никаких оснований и, тем более, прав. По-якутски его имя произносится как "Боба" или "Болодя". Мое имя звучит как Баня. Там у нас даже есть анекдот на эту тему: «Алло, это баня? – Нет, это Болодя". А полное имя Иван, с помощью чудес транскрипции, звучит как Уйбан. Грустно, конечно, но это правда. Но речь не обо мне, само собой. Как я посмел говорить о себе! Прости, Бобаз, только не бей.
Мне лично несколько раз доставалось от рук и ног этого парня. Я даже не могу сказать из-за чего. Причиной могло быть чем-то не понравившееся ему выражение моего лица. Или случайно брошенный взгляд, улыбка или смешок. Если где-то раздавался смех, то он тут же бежал туда и без суда и следствия избивал всех в мясной фарш. У Бобаза была паранойя, он думал, что смеются над ним. Или же он просто не выносил, когда смеялись над чужими шутками. Он наложил вето на шутки. Мораторий на смех.
В нашем классе было несколько группировок. Каждый человек пытался найти себе компанию по интересам, ну или сплачивался с другими, в интересах собственной безопасности. Всё-таки, в толпе не так страшно, как за её пределами – там, где во тьме рыщет свирепый Бобаз. Правда, на группировки ему было абсолютно наплевать. Любая группировка была для него всего лишь отарой беззащитных овец. Он мог избить весь состав группы, независимо от того, сколько в ней было участников. Таким образом, он наживал себе врагов. Весь класс точил на него зубы. Незаметно точил. В тишине. За углом. Исподволь.
Урок труда
Однажды в один убогий зимний день, после бесконечных издевательств, чаша терпения переполнилась. Шел урок труда. Нас, как всегда бесцельно и бесполезно, пытались научить делать что-то своими кривыми руками. Будь то ножка от стула или резная фреска. Итог был один – у нас всегда получалось дерьмо на палочке. Вообще, на уроках труда стоит заострить особое внимание. Это был не просто урок, это была возможность сделать что-то из ряда вон выходящее. Мы сходили с ума, стояли на головах, орали, гремели и делали ужасные, для учителя, вещи. Обычно учителями трудов были люди, утратившие веру в себя, пропащие алкаши, брошенные, оставленные у разбитого корыта, избитые жизнью, прокисшие, насквозь прогнившие люди. Неудачники. Выглядели они соответствующим образом. Лохматые, грязные, с потухшими красными глазами, с тошнотворным дыханием перегара, уксуса, лука и чеснока. С чёрными по локоть руками, с кровавыми мозолями, гноящимися трещинами, с отитом, стоматитом и конъюнктивитом. Full house6. Полный комплект. А мы, то есть детишки, были беспощадны и жестоки. Нам было плевать на чью-то сломанную, исковерканную жизнь. Главное – посмеяться и повеселиться от души. Хотя, никакой души у нас и в помине не было, а вместо нее была сплошная черная дыра. Дети – самые жестокие существа на свете. Неосознанно, конечно. Так получается. Если бы они осознавали это, то было бы ещё хуже.
У учителя был личный журнал посещений, который он держал на своём столе. В нём он писал буквы "н" тем, кого не было на уроке и ставил оценки тем, кто каким-либо образом их заслужил. Учитель часто покидал своё загаженное мухами место. Он подходил к ученику и с помощью лобзика, молотка, зубила, наждака, или бензопилы наставлял его на путь истинный. Или же он уходил в подсобку, чтобы сделать пару глотков водки или бензина. Ведь учителям трудов практически официально разрешено выпивать на рабочем месте. Скорей всего, им это вверяется в обязанности. Однажды, после возвращения на своё место, учитель решил полистать свой журнал. Он подвинул журнал к себе. Но тот остался на прежнем месте. Трудовик не поверил своим воспаленным глазам. Рукам он верил всегда. Еще никогда они его не подводили. Он с лёгкостью и ловкостью стругал, пилил, шинковал, связывал, рубил и крошил все, что попадалось ему под руки. А вот узкие щели глаз, густые ресницы, корки на глазных яблоках и лопнувшие капилляры могли сыграть с ним злую шутку. Чтобы снять наваждение, он соединил два плюс два. Две руки и два глаза. Яростное растирание. Количество крови в глазах увеличилось. Фокус стал резче. И он повторил попытку. Каково же было удивление, когда он обнаружил, что процедура продирания глаз не сработала. Журнал остался на своём месте. Руки сотворили крестное знамение. Учитель недоверчивым взглядом обвел класс. Ага, класс, конечно. Мастерская папы Карло, не иначе. Учитель обвел взглядом мастерскую. Все ученики сделали вид, будто усердно трудятся. Стучат молотками по заготовкам, крутят гайки, отесывают полена. Но, исподволь, мы вели наблюдение. Слежку. Он был у нас на мушке. Учитель встал и обошел вокруг стола, по периметру, не отрывая взгляда от непослушного журнала. Может быть, он даже насвистывал какую-нибудь старую мелодию в стиле Фрэнка Синатры7, но из-за общего грохота ничего было не разобрать. Он сделал круг, подошёл к ученику, показал ему, как правильно пилить напильником и, как ни в чем не бывало, вернулся на своё проклятое место. Там он стал пилить взглядом непослушный журнал. Почесал за ухом, потом залысину. Смочил ядовитой слюной пальцы и потянулся к журналу. Тот как лежал на своём месте, так и остался. Как пригвожденный. Трудовик, словно обжегшись, резко отдернул руку. Он ещё раз взглянул на эти никчемные культяпки. Встал. Сходил в коморку. Тяпнул. Вышел с руками, обсыпанными белым порошком. «Кокаин», – подумали мы. На самом деле, это был тальк, но версия с кокаином нам нравилась больше. В кровавых глазах застыла решимость. Вызов принят. Учитель твёрдым пьяным шагом подошёл к столу. Контроль движений на максимально возможном уровне. Координация канатоходца. Он сложил руки в "замок", выгнул. Раздалась треск, затем трещотка. Суставы станцевали чечетку. Артрит дал о себе знать. Боль исказила, и без того искаженную мукой, физиономию. Он был воистину страшен. Кое-как высвободив пальцы из "замка", трудовик обеими руками схватился за журнал. В этот момент он походил на тяжелоатлета, делающего попытку рывка штанги. Ноги широко расставлены, согнуты в коленях, глаза выпучены, взгляд застыл, мышцы напряжены, судорожный выдох. Раз, два, три, пошёл! Воздух засвистел как из ниппеля. Атмосфера накалилась. Все замерли на своих местах. Даже яростные молотки зависли над обреченными шапочками гвоздей. Слышно было, как лопаясь, рвутся сухожилия. Мгновение ничего не происходило, но только лишь мгновение. Трудовик неимоверными усилиями поднял журнал. Но не только журнал, но и весь стол. Секунду он держал его на воздухе, глядя бессмысленным взором во тьму безысходности, но тут же силы покинули его, и он с грохотом уронил сто килограммовый стол на пол. Весь класс сотрясся от хохота. Благо, что учитель в это время находился на грани жизни и смерти, и ничего не слышал, и не видел. Несколько микроинсультов в его мозгу сделали своё дело. Трудовик сполз на стул и завис в космической прострации. В это время прозвенел звонок с урока, и мы гурьбой бросились из мастерской, оставив учителя у прибитого гвоздями к столу журнала. Жестокая шутка, жестокие дети. Но тогда для нас это казалось невероятно смешным. Да, и сейчас тоже, если не быть моралистом. Как говорят в фильмах: «В этой картине не пострадало ни одно животное». Могу сказать: «В этом рассказе не пострадал ни один трудовик». Через пять минут он уже пришёл в себя, пил водку, матерился, выдергивая непослушные гвозди из журнала. Мне кажется, он был счастлив.
Журналы
Несколько слов о журнале. Состояние его было не столь радужным, а точней и вовсе безнадежным. Десять сквозных колотых ранений в брюшную полость. Внутренности перебиты и разодраны в клочья. Огромная кровопотеря. Отодрав журнал, учитель не стал мучить его, делая операции, зашивать капроновыми нитками и склеивать эпоксидным клеем. Эти процедуры лишь на короткое время продлили бы ему жизнь, но никак не спасли. Поэтому учитель, утерев слёзы и выделения из носа, предал это изнахраченное, изувеченное, изуродованное тело матушке земле. Откуда пришёл ты, туда и уйдёшь.
Вскоре, окончательно окрепнув после чудовищной утраты, трудовик завел новый журнал. Он назвал его – «Тайсон». Шучу. Жил в моем доме парень, у которого постоянно менялись собаки. Не знаю, куда девались предыдущие. Они просто исчезали, а на их месте появлялись другие. Все собаки были разных пород, а вот кличка у них была одна – «Тайсон». Видимо, мой сосед не знал других кличек.
Новый журнал обладал сильным характером и стальной нерушимой волей. Он навёл порядок в классе. Нет, конечно, это всего лишь куча бумаги, как она может навести порядок в анархии анахронизмов уроков труда? Ничто не мешало нам пользоваться журналом в корыстных целях. Когда учитель покидал свои нары, чтобы поддаться греху в своём закутке, ученики срывались со станков, бежали к столу, открывали журнал и ставили себе "пятерки". Ничего ужасного или отвратительного. Банальная хитрость, которая не нанесла никому вреда. Кроме наших будущих жён, конечно. А значит, и нам самим. Значит, вред все же был, но с замедленным механизмом действия, как яд. Неумение вбить железный гвоздь в бетонную стену ещё никого не делало плохим мужиком. И меня это не обошло стороной. Буквально недавно, со стены в моей квартиры сорвалась репродукция картины "Искушение святого Антония" Сальвадора Дали8. Ну и жена давай меня пилить: «Повесь да повесь». Заколебала. «У меня инструмента нет» – лучшая отговорка по версии журнала "Что делать, когда твои руки произрастают из задницы". Но у меня, по правде, нет перфоратора. Есть древнеславянская дрель, которую можно использовать только лишь в качестве орудия пыток. Ничего, кроме человеческого тела, она не просверлит. А стены у нас в квартире из монолитного бетона. Дрель досталась от отца по наследству. Больше он ничего не оставил. Как ничего, собака ты неблагодарная?! А криворукость как же? Он многое мог сделать с помощью своих рукавиц, или как он их называл – "верхонок". В отличие от меня. Но это "многое" выглядело настолько вычурно, уродливо и незатейливо, что невозможно было сдержать рвоту. Но вернемся к упавшей картине. Что же делать и как быть? Убираем картину в шкаф и умываем руки. Нет, значит и не было.
Унитаз
Недавно потек унитаз. Зачем и с какой целью он это сделал, неизвестно. Начал течь и все. Как японцы без объявления войны, использовав эффект неожиданности. Капля за каплей. А там и лужица набегает. Приходится постоянно выжимать тряпку. Я вызвался решить проблему. Ну как вызвался, жена сказала: «Почини!» – и закрыла за собой дверь. Несколько дней мне никак не удавалось заехать в магазин и купить жидкий силикон. Устав слушать откровения в свой адрес, я уличил в графике несколько минут и купил. Придя домой, я с горделивой осанкой продемонстрировал жене, кто в доме хозяин. Сразу же был получен приказ к атаке. Я надел перчатки и принялся за дело. Жидкий силикон с ядовитым запахом, от которого сразу начинает болеть голова. Ничего, потерпим. Я наскоро замазал предполагаемое место течи, снял перчатки и с торжествующей грацией победителя вышел из нужника. Торжественно проследовал к дивану и лёг на хозяйское ложе. Осталось только позвать рабов с опахалами, когда вдруг, неожиданно, заказчик, принимавший работу, криком вызвал меня на ковёр, а точнее на туалетный коврик. Злополучная дыра продолжала сочиться. Капля за каплей, как кровь из глубокой раны. «Ты ни хрена не сделал! Давай ещё раз, только в этот раз не промахнись», – сказала жена и, не промахнувшись, вмазала мне подзатыльник. Я поспешил обратно за силиконом, который уже успел убрать в самый дальний угол захламленного шкафа. Вернувшись на Аустерлицкое поле, я пал на колени и стал выискивать рану в вонючем теле унитаза. Действуя наверняка, я не стал полагаться на перчатки. О чем впоследствии и пожалел. Выдавив толстый слой герметика на указательный палец, которому на роду было написано нажимать на клавиши рояля, а не совать куда не попадя, я промазал место прикрепления гофры. И для полной надёжности, повторил процедуру ещё раз. Когда я вытащил руку, то пальцы на ней были безнадёжно склеены и напоминали лапу мертвого ламантина. Минут двадцать ушло на то, чтобы избавить кисти от герметика. Столько же времени потребовалось воде, чтобы избавить унитаз от результатов моих трудов. Ликующе взглянув на предмет своей гордости, я молниеносно пал духом. Проклятие! Иософат! Будь проклят сантехник, занимавшийся установкой этого, проклятого богами, унитаза! Я проиграл этот бой, но еще не проиграл войну. Один – ноль в пользу унитаза. Конечно, стыдно проигрывать такому сопернику, но я засунул свою гордость в победителя, и она потихоньку стала из него сочиться. Жена ещё немного пооскорбляла меня, но видя, что я впал в летаргическую апатию, и что её слова не достигают цели, прекратила. На следующий день, я перекрыл воду в квартире, тем самым перекрыв кислород самой течи, и уехал на работу. С утра мне было не до шпаклевания. Я должен накопить силы для следующего сражения. Это не бегство, это организованное отступление. К счастью, ближайшие несколько дней мы жили у тёщи. Мои раны постепенно зажили и покрылись тонкой коростой. Силы вернулись, и я двинул свои ступни к подножию Олимпа. Не буду описывать вторую попытку, так как и она не увенчалась успехом. Я был разбит по всем фронтам. Даже отцовская дрель не помогла. Жена смеялась мне в лицо. Унитаз тек мне под ноги. Мужское достоинство пошатнулось. Я разочаровался в себе. Руки мои склеены, мозги свернулись. Жена предложила вызвать настоящего сантехника. Собрав последние крупицы воли, я отверг ее постыдное предложение. Я заставил себя продолжить бой. Но только не сегодня.
Я выработал план. Забрал семью из квартиры на несколько недель. Перекрыл воду. Пусть все подсохнет как надо. Я грешил на то, что в первый раз я замазал не то место. Во второй раз, не дав засохнуть силикону, мы сразу же стали справлять нужду. Тем более, у жены маленький мочевой пузырь. Это то же самое, что заставить трехногую собаку выступать на лошадиных скачках. Не потянет. Настал момент истины. Бог любит троицу, как говорят. Либо он, либо я. И я воскликнул: «Но пасаран, писсуар!». План таков: я должен использовать оставшиеся полтюбика и замазать унитаз с головы до пят. Чтобы и комар носу не подточил. Используя только свои силы, я шёл на риск, но он был оправдан. На кону была моя честь и достоинство. Святая святых мужской природы. Когда я приступил к делу, унитаз был сух, как старуха, смотрящая порнографию. Никаких луж и капель. Знойная пустыня. В этот раз я не жалел ни себя, ни силикон. Щедрыми мазками, как художник, я наносил шмат за шматом на эмалированную поверхность своего врага. Процесс не из приятных, я вам скажу. Склизкие, липкие пальцы, удушающая вонь химикалий. К концу процедуры на задней части унитаза не осталось ни одного живого места. Все было залеплено, заклеено и замазано. Из силикона я сделал своему врагу хорошую, но не слишком красивую грудь. Красота не имеет значения, если она не видна. Главное – качество, а не количество.
Через неделю, вернувшись на место брани, я снял бинты и пластыри. Произвел косметический осмотр. Швы затянулись и покрылись свежей розовой кожицей. Выглядело не так уж и плохо. Настал момент истины. Я включил воду и стал ждать. Каждая секунда казалась вечностью. Вода постепенно заполнила бочок. Глубокий вдох, продолжительный выдох, и я нажимаю на кнопку. Сработал смыв, вода с долгожданным рёвом ринулась в утробу канализационных труб. И ничего не произошло. Ни одна слезинка не скатилась по суровому эмалированному лицу. Я упал ниц и распростер руки, обняв своего бывшего врага, а ныне друга. Свершилось! Справедливость восторжествовала! Мой гений победил. Вот оно – мужское слово. Мужик сказал, мужик попытался сделать, и, в конечном итоге, мужик сделал. Теперь можно было возвращаться домой. Я съездил к тёще за женой. Попытался уверить её в полной капитуляции унитаза. Для полноты картины пришлось поклясться сердцем матери, дать зуб на вырывание и голову на отсечение. Тёща поверила с трудом, но все же согласилась вернуть мне свою дочь. Не знаю, чего жене хотелось больше: увидеть результат моих трудов, или же удостовериться в полной некомпетентности меня как мужа. Как бы оно не было, пришлось отдать мне должное. Я справился и чувствовал себя как Арнольд Шварценеггер на "Мистере Вселенная9" в 1967 году. Но что значит его победа по сравнению с моим триумфом? Своими мускулистыми мышцами он может только мышей пугать и глупых девочек привлекать.