Слава Босху, никто нас не поймал. В один из очередных тычков, не рассчитав силу, попав в чей-то крестец, я сломал деревянный пенис напополам. Горе тому школьнику, чей позвоночник оказался крепче обработанного дерева. Так как после одного случая применять физическое насилие мы зареклись, поэтому мы нанесли ему всего несколько психологических травм.
Рюкзак
Лёха – мой лучший друг. Мы с ним прошли медную воду, огненные трубы и хлебнули дерьма в окопах Хошимина. Леша всегда провоцировал меня на всякие непотребства. Он шел со своей подругой и говорил мне: "Ваня, сделай сальто". Подразумевалось не какое-то заштатное сальто, а сальто мортале, так называемый смертельный скачок. Была зима и улицы были покрыты твердой коркой льда, я хоть и не умел делать этот акробатический трюк, но решил попытаться и чуть не разбил башку. Подруга рассмеялась, а Лёха показал мне большой палец. Я был доволен. Нет, я не был дураком или клоуном, которым легко манипулировать. Просто мне нравилось делать всякие глупости, тем более, если они смешили девчонок. Если ты рассмешил девчонку, считай твой язык уже наполовину в ее рту. А, если девчонка – подруга твоего лучшего друга, то это вообще замечательно. Всегда приятно нравится девушкам твоих друзей. Тебе кажется, что стоит только захотеть и она будет твоей, но ты не хочешь, а она страдает. А друг не в курсе ваших отношений, на то он и друг, а не приятель какой-нибудь. Но все это происходит лишь в твоей грязной голове, ведь ты даже не нравишься своей собственной девушке, не говоря уже о девушке друга. А если быть совершенно искренним – у тебя и вовсе нет девушки. Только лучший друг, в которого ты тайно влюблен. Ахахахаха. Отличный современный сюжет получается. Но нет, гомосексуализма в наших отношениях не было ни на йоту. Даже мысли не было. Тьфу, гадость какая. Я лучше бы переспал с разложившимся орангутангом, чем с Лехой. Подумав об этом меня, чуть не стошнило. Не потому что мой друг был уродливым, нет, наоборот, девочки тащились от него. Просто он был членом моей семьи. О, ужас, разве обязательно использовать слово "член", когда пытаешься отрицать гомосексуальное влечение? Не обязательно.
В тот период у нас была фишка: при виде симпатичной особи женского пола, мы расправляли плечи, разводили локти в стороны и зажимали девчонку между собой, толкая её друг к другу. Обычно девчонки смеялись, отталкивали нас и убегали прочь. Но была одна девочка, которая слишком часто попадалась к нам на глаза. Ей постоянно доставалось. Сначала она перестала смеяться. Затем, при виде нас она застывала от ужаса и уже не сопротивлялась. Но мы все равно пихали и толкали ее слабое безвольное тельце. Дошло до того, что своими действиями мы порвали ей рюкзак, и она заявила на нас завучу.
Я до сих пор помню этот момент. Мы сидим на уроке национальной культуры Якутии, в класс заходит классный руководитель и вызывает нас с Лёшей к себе в кабинет. Мы не в курсе того, что произошла пенетрация рюкзака. Обычно мы не оглядывались на жертв насилия. Поэтому и не обратили внимания на порчу имущества. Но девчушка дошла до предела. Это стало последней каплей. Она больше не собиралась терпеть издевательства и постоянные унижения. Катя. Ее так звали. И зовут. Между прочим, она сейчас актриса театра и кино. Но тогда она была очередной безымянной жертвой двух маньяков-насильников. Но ее терпение лопнуло, и она встала на тропу войны.
Естественно, я обделался от страха. Завуч обрисовал ситуацию с точки зрения взрослого человека, сгустив, где надо краски, и объяснив, какими последствиями это грозит. Катя собиралась написать заявление в милицию. А мне не хотелось угодить по малолетке. Я еще не готов. По малолетке я буду готов угодить только годам к тридцати. Я испугался и проклял себя за глупое неосмотрительное поведение. Я был готов на все, лишь бы нас не загребли. У меня созрел план: спихнуть всю вину на Лёху, но я передумал, когда он поведал мне свой план: спихнуть вину на меня. Мы выбрали другое решение. Мы извинились перед Катенькой, заверив, что такого больше не повторится не только с ней, но и с другими девочками. Я помню её глаза. Они были огромными и голубыми, в них хотелось искупаться голышом. Но такие мысли нельзя озвучивать, тем более после того, что мы с ней сделали. Я извинился, пообещав загладить вину. Правда, я не знал, каким образом можно загладить порванный рюкзак. Навыками рукоделия я не обладал, а приносить рюкзак домой на починку маме, было слишком опасно. Пошли бы расспросы, а врать я так и не научился. Поэтому мы решили сделать для нее подарок. Вот когда бы пригодился сорокасантиметровый деревянный член. Но нет, мы не были настолько отмороженными.
Денег на подарок у нас не нашлось. Но Лёша решил эту проблему, украв из магазина пенку для волос. Он пошел на второе преступление ради того, чтобы искупить вину за первое. Совершенная глупость. Но, как ни странно, она сработала. Что стало бы с Лёшей, если бы он попался на воровстве, лучше не думать. Скорей всего вместо того, чтобы стать юристом Промышленной палаты города Иркутска, он стал бы зэком в Якутске. Короче, мы дождались 8 марта и презентовали Кате пенку для волос. Ничего более идиотского нельзя было и придумать. Она приняла подарок, не подозревая, что является соучастником преступления. Она вынудила нас сделать это. Довела до преступления. Мы были в безвыходном положении. Почему я говорю "мы", когда все сделал Лёша? Не знаю. Я отговаривал его, но он не послушал. Моя совесть чиста. Но подарок мы дарили вместе. Я чувствовал удовлетворение, как будто я заработал право на прощение.
Месть
Бобаз заставлял нас отдавать ему честь. Как какому-нибудь сраному генералу. При встрече с ним, не зависимо сколько раз на день это случалось, мы были обязаны вытянуться по стойке «смирно» и поднести ладони к вискам. Он шел мимо, придирчиво оглядывая нас с головы до ног. И если что-то в нашей выправке его не устраивало, он заваливал провинившегося на пол и несколькими ударами указывал на ошибку. Он был безумной тварью. Отмороженным на всю голову. Но настал момент, когда терпение кончилось.
Стояла обычная для уроков труда погода. Легкий туман из опилок просвечивали лучи электрических ламп, воздух был тяжелым и сухим. Сладко пахло смолой, деревом и учительском перегаром. Ученики суетились, бегая из угла в угол, перетаскивая инструменты и яростно стуча по заготовкам. Все были заняты делом. Атмосфера напоминала Уолл-Стрит. И в этой суматохе, в самом центре возился Бобаз. Так как он был очень практичным человеком, то ему нравились уроки труда. Он любил работать своими ручищами. Своими сильными крупными твердыми узловатыми пальцами. Он никогда не отходил от заготовки, а если ему нужен был инструмент, то он просто называл чье-то имя и предмет, и его сразу же приносили. Однажды названного им человека из-за болезни не оказалось на уроке. Когда же бедняга выздоровел и вернулся в школу, Бобаз назначил ему дополнительный курс лечения по авторской методике избиения ногами. После этого случая уже никто не пропускал уроки труда. Только смерть была единственной уважительной причиной.
В этот раз работа увлекла Бобаза с головой. Обычно он работал только руками, а головой обозревал ситуацию вокруг. Контролировал, чтобы ни у кого из нас не получалось лучше, чем у него. Если таковые дураки находились, он подзывал их к себе, протягивал ладонь и яростно сжимал кисть одноклассника до тех пор, пока не слышался треск ломающихся костей.
Пока наш тиран был занят работой, мы решились на необдуманный и неосторожный шаг. Этот поступок не был запланирован, он стал совершенно спонтанным и неожиданным для всех, как будто сама природа так решила. Не помню, кто это начал, но участие принимали почти все. На входе в класс в беспорядочной куче валялись наши сумки. Среди них на самой вершине восседал желто-зеленый рюкзачок Бобаза. Именно он и стал мишенью нашей вендетты. Унося больше ненужный Бобазу напильник, я расстегнул его рюкзак и кинул туда инструмент. Вслед за мной Лёша скинул туда ножовку. За ней последовали: стамеска, рубанок, молоток и прочий инструментарий. После того, как сумка наполнилась, мы закрыли ее и удалились.
Когда до конца урока осталось пять минут, все выстроились за Бобазом в очередь, чтобы сдать работу. Все смотрели на его отвратительно переполненный рюкзак. Когда он получил заслуженную пятерку и вприпрыжку побежал за рюкзаком, мы затаили дыхание. Но ничего не произошло. Он с легкостью схватил свой пятидесятикилограммовый рюкзак, закинул за спину и выбежал из класса. Потрясение, шок и, наконец, безудержный хохот. Мы падали на пол, хватаясь за животы, судорожно ловя ртами воздух. Такого никто не ожидал. Отсмеявшись и откашлявшись, стряхнув с себя стружки, мы отправились на следующий урок, чтобы узреть концовку представления.
Бобаз залетел в класс, сбросил рюкзак и ринулся в коридор, чтобы успеть до начала урока избить какого-нибудь случайного путника. Рюкзак, гремя и звеня рухнул на пол. Но Бобаз, ничего не слыша, выбежал вон. В его ушах, перекрывая все прочие звуки, бешено бурлила кровь. Постепенно класс наполнился зрителями. Те, кто сидел на последних партах, стали надевать монокли и прикладывать к сощуренным глазам миниатюрные театральные бинокли. Прозвенел звонок. За ним второй, класс замер в предвкушении. Третий звонок, и в класс ворвался одичавший на свободе, брызжущий слюной бизон. Он ринулся к своему месту, расшвыривая всех и вся. Воцарилась мертвая тишина. Квинтэссенция кульминации. Carmina Burana13. Memento Mori14. Carpe diem15.
Бобаз одной рукой поднял рюкзак с пола и бросил его на чуть не развалившуюся под его тяжестью парту. Все затаили дыхание. Вот он – момент истины. Тишину разодрал звук открываемой молнии. И в ту же секунду на парту вывалился рубанок, стамеска и молоток. Бобаз, ничего не понимая, уставился на них. Глупое выражение застыло на его сильном волевом лице. Этого было достаточно. Шалость удалась. Ученики несмотря на присутствие учителя дали волю смеху. Мы чувствовали себя чернокожими рабами, наконец получившими свои права. Смех, хохот, ржание, хрюканье, гогот и чириканье наполнили класс. Мы хлопали друг друга по плечам, топали ногами, рвали волосы и плакали. Лицо Бобаза между тем подверглось различным цветовым метаморфозам. Из бледного в желтый, затем в красный, затем лиловый. В итоге оно стало угольно-черным. Ужасное зрелище. Но мы пировали, празднуя Пиррову победу. Бобаз обвел класс лопнувшими глазами. Затем взгляд его расфокусировался и затуманился. Он стал испуганно вытаскивать инструменты из рюкзака и скидывать их в отопительную батарею, стоявшую у окна возле его парты. Он делал это очень быстро, остервенело. Руки тряслись, но вскоре перестали. Движения стали точнее, хватка тверже. Через минуту он уже полностью владел собой. На вновь побледневшем лице промелькнула злая ухмылка. И класс замолчал. Никто больше не проронил ни звука. Никто больше не смотрел в его сторону. Теперь Бобаз с ласковой отеческой улыбкой глядел на каждого, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. Все вернулось на свои места. Собаки сбежали, а волк нашел оставленную без присмотра отару. Молчаливый приговор был вынесен, и все понимали, что это конец. Шутки кончились. Никогда до этого мы так не желали, чтобы урок не заканчивался. Мы тянулись к знаниям, впитывая каждое слово учителя. Поднимали руки, выходили к доске. Усердно писали, не отвлекаясь и не разговаривая друг с другом. Но время немилосердно, особенно к идущим на смерть. Прозвучал звонок, но никто не двинулся с места. Никто кроме Бобаза. Он рывком принял вертикальное положение. Прямой как маяк, который никому и ничем хорошим не светит. Медленно, как леопард, тяжело ранивший свою добычу, он потянулся, хрустнул суставами пальцев и пошел на выход. Учительница разрешила выйти на перемену, но мы стали упрашивать, чтобы она провела второй урок без перемены. Уж очень интересная была тема. Но мальчики были в меньшинстве. Девочки ничего не знали, да даже если бы и знали, ничего бы не предприняли. Меньше всего им хотелось вставать на пути горного оползня. Учительница вышла. Мы остались внутри. Где-то поблизости плавала саблезубая китовая акула. Почувствовав запах крови, она вплыла в класс. Последнее, что я увидел, был кулак Бобаза.
Физкультура и литература
«Однажды ты принес записку якобы от матери:
«Адриан подцепил диарею через дырки в башмаках».
О как смеялись престарелые педагоги!
– А «диарею» он хоть правильно написал? – поинтересовался
мистер Док.
– Откуда мне знать? Я преподаю физкультуру»
Сью Таунсенд16.
Сокращение «физической культуры» до «физкультуры» я считаю неприемлемым, а низведение его до «физ-ры» является для меня личным оскорблением. К такому мнению я пришел во времена работы учителем. Почему-то раньше мне было совершенно наплевать на то, кто, как и что называет. Я совершенно не задумывался над такими глупостями. Так что же изменилось? Мое отношение к предмету или внезапно возросшее чувство собственной важности? Когда я успел подхватить «синдром вахтёра»? С каких пор я стал требовать к профессии учителя такого зашкаливающего уважения?
С тех самых пор, как устроился на работу. Мгновенно! Я сразу же причислил себя к лику интеллигенции. Такая ответственность! Кто, если не мы? Учитель – это святое.
Или это очередная попытка самообмана? Почему нельзя быть просто учителем физической культуры – без всякой бутафории, пафоса, мишуры и напускного лоска? Без самолюбования, в конце концов. Нельзя! Так не пойдет! Не для этого я шесть лет учился в университете! «Просто учитель» – это не то, что сможет удовлетворить мою непомерно раздутую гордыню. «Иван Владимирович, вы не просто хороший человек, вы еще и замечательный учитель». Ну-у, как-то слабовато. «Иван Владимирович, вы …вы…». Даже не знаю, что еще кроме хороший или не очень можно сказать про учителя… «Вы – прекрасный педагог!». «Вас обожают дети!». «Учитель от Бога!». «Вы родились для этого!». Блять! Этого еще не хватало! Это же как надо угораздить, чтобы родиться учителем физической культуры. Вытянул счастливый билетик. Повезло, так повезло, ничего не скажешь.
Когда я профессионально занимался легкой атлетикой, говорил, что «рожден для бега». Сейчас я учитель, значит ли это, что я рожден и для преподавания? Надеюсь, нет. Хоть всё и говорит об обратном.
Во-первых, моя мама – специалист по физической культуре и спорту, педагог, заслуженный работник образования России. Во-вторых, старший брат тоже имеет высшее физкультурное образование. Но у него есть диплом о переподготовке, и теперь он якобы «управленец». Ага, конечно, плавали-знаем. Если ты однажды получил диплом физрука – значит это навсегда. «Один раз – не физрук» не прокатит. Это как клеймо беглого каторжника на лбу. Только вместо «БК» – «ФК».
Кстати, преподавание физической культуры вполне сравнимо с работой на каторге. Но об этом чуть позже. Сейчас я говорю о теоретических аспектах. О моральных и этических соображениях. Об эстетике, если хотите, конечно. То есть, я родился в семье потомственных педагогов по физической культуре. Следует ли отсюда, что любовь к данному предмету я впитал вместе с молоком матери? Существует ли ген физической культуры, и если да, то всегда ли он доминантный? Становится страшно за свое потомство. Фамильное проклятие.
Мне кажется, что я совсем не похож на учителя физической культуры. Ааа! Черт возьми! Как же достало постоянно писать «физическая культура»! Будь она проклята! Краткость – сестра таланта. Хватит выпендриваться. Пусть будет «физ-ра». А то никакого терпения не хватит. Ни у вас, ни у меня. Ведь самый частый вопрос, который я слышу изо дня в день это: «А у нас физ-ра будет?». Ах, эти детки, детишки, ангельские создания, цветы жизни. Иногда так и хочется ответить им погрубее. Прямо язык чешется. Но нельзя. Не педагогично. Поэтому я говорю: «А что я тут, мать вашу, тогда делаю?»