– Александр Анатольевич, придумал отличный сюжет!
– А раньше ты чем занимался? – хмуро поинтересовался он.
– Раньше разрабатывал другой, но этот лучше. Бомба!
– Приезжай – понюхаем.
Я помчался. Мэтр встретил меня с трубкой в зубах.
– Рассказывай!
– В общем, так: муж уехал в командировку.
– Оригинально! – Он сердито пыхнул дымом. – Дальше!
– К жене пришел любовник.
– Еще оригинальнее. – Ширвиндт посмотрел на меня с тоской. – А муж, конечно, неожиданно вернулся, да?
– Откуда вы знаете?
– У меня с детства дар предвидения. Юра… – Далее последовала интеллигентная композиция из затейливых матерных слов. – Что с тобой? Ты заболел?
– Нет, я здоров, а вот муж вернулся из командировки с чемоданом.
– А в чемодане бомба, которую ты мне обещал, так? – сурово спросил Ширвиндт.
– Нет, это ядерный чемоданчик, он носил его за президентом и украл…
Мне показалось, в этот момент от удивления застыло не только лицо худрука, но и вьющиеся из трубки голубые клубы дыма – они стали похожи на очертания школьной контурной карты.
– Неплохо. Сколько уже написал?
– Половину, – бодро соврал я. – Но к 1 мая будет готово!
– Давай к 15-му. Праздники. Я на рыбалку уеду…
Закончив комедию в срок, я испытывал радость не только от своей пунктуальности, но и от результата. Мне показалось, я написал именно то, чего не хватает современной российской сцене, – настоящую сатиру в духе Эрдмана, Катаева и Булгакова. Вскоре состоялась читка в театре, на этом настоял я, хотя Ширвиндт отговаривал. К моему изумлению, повторилось то же самое, что и с «Хомо эректусом». Актеры встретили комедию прохладно, а народный артист Юрий Нифонтов сказал, что это какая-то поделка в духе Сергея Михалкова. Интересно, что на читке комедии Шендеровича, впоследствии с треском провалившейся, труппа хохотала как безумная. Я давно заметил: людям, обитающим в театре, нравится совсем не то, что зрителям, пришедшим с улицы. Настроение актеров передалось приглашенному режиссеру-постановщику Эдуарду Ливневу, который начал задавать мне странные вопросы: «О чем наш спектакль?» А это – верный признак надвигающейся катастрофы.
Прочитав окончательный вариант пьесы, мне позвонил Ширвиндт и пригласил на разговор.
– Ну и что мы будем делать с президентом? – спросил он.
Тут надо бы пояснить: первоначально президент звался Валентином Валентиновичем, будучи, как вы догадались, мужчиной. В преамбуле я написал: «Действие комедии происходит после 2018 года. Все события вымышлены, все совпадения не случайны». Мне казалось, этого достаточно, чтобы снять ненужные ассоциации с реальным начальником государства. Выяснилось, не достаточно…
– Понимаешь, – молвил Ширвиндт. – Если мы на роль президента возьмем актера, категорически не похожего на Путина, все скажут: «Вот, мол, испугались, трусы!»
– А если…
– А если сделаем наоборот, все скажут: «Вот только и умеют издеваться и спекулировать на дешевом сходстве!» Что будем делать, Юрочка? Есть у меня одна мыслишка. Но ты же автор…
– А если… – Я посмотрел в глаза мэтру и понял: мы подумали об одном и том же.
Так законно избранный Валентин Валентинович вдруг превратился в «непереизбираемую» Валентину Валентиновну, мать нации, умницу и красавицу. А что? Со времен Екатерины Великой Россией не правила мудрая женщина. Заждались.
Еще любопытная деталь. «Чемоданчик», как и две предыдущие мои пьесы – «Одноклассницу» и «Богов…» – я собирался опубликовать в журнале «Современная драматургия». Но главный редактор Андрей Волчанский, ранее ко мне благоволивший, на сей раз был непреклонен:
– Этого мы печатать не будем.
– Почему?
– А сами вы не понимаете? Нам неприятности не нужны. Мы только-только наладили отношения с Минкультом. И вообще, знаете… – Волчанский глянул на меня с естественнонаучным интересом. – Если бы не ваши характерные словечки и приемы, я бы решил, что это не вы сочинили.
– А кто же?
– По всему, такую вещь должен был написать, ну, например, Дмитрий Быков…
– Пишет не тот, кто должен, а тот, кто может! – ответил я и забрал рукопись.
Тем временем в Театре сатиры начались репетиции «Чемоданчика», и актеры «встали на ноги». Ширвиндт, увидев поставленные сцены, пришел в ужас, резко взяв управление на себя. Замечу, забегая вперед: то же самое случилось, когда «Чемоданчик» ставили в Ростове-на-Дону. Приглашенный из Москвы бывший худрук Театра имени Гоголя Сергей Яшин, по прозвищу «Теннисист» (за его страстную, почти нездоровую любовь к Теннеси Уильямсу), не справился с материалом. Директор театра Александр Пудин, увидав сделанное, твердо сказал: «Эту беременность я прерываю!» Срочно вызвали Геннадия Шапошникова, из Иркутска, он-то и спас ситуацию. Спектакль вышел отличный и для провинции настолько острый, что ошарашенные зрители подходили ко мне в антракте и восклицали:
– Какая удача, что мы попали на первый спектакль!
– ?
– Ведь завтра его обязательно закроют.
Не закрыли. Идет до сих пор. Но вернемся в Театр сатиры. Уже назначен был день премьеры. И вдруг на прогоне стало ясно: нужна другая концовка. Премьеру скрепя сердце перенесли на неделю. Тогда Ширвиндт предложил использовать для финала песенку из знаменитого фильма Карена Шахназарова «Мы из джаза». Мне дали аутентичный текст куплетов, которые в картине исполняет Александр Панкратов-Черный, и я, промучившись ночь, нарифмовал прощальную песенку актеров:
И спектакль сразу сложился, заиграл. Сказать, что премьера прошла успешно, – ничего не сказать. Зрители, совершенно отвыкшие в наше демократическое время от политической сатиры на сцене, сначала точно оцепенели от неожиданности, а потом эта настороженность вылилась в хохот, аплодисменты и овации. Особенный восторг вызвали Федор Добронравов, игравший капитана третьего ранга Стороженко, который похитил «кнопку». Четвертый сезон «Чемоданчик» идет в Театре сатиры на аншлагах, и в финале тысячный зал неизменно встает с криками «браво!». А народный артист Юрий Нифонтов, играющий «добромора Суперштейна», с удовольствием выходит на поклон. На актеров, как и на детей, нельзя обижаться.
Поставлена эсхатологическая комедия и в других театрах, причем гораздо ближе к авторской редакции. Я давно привык к режиссерским сокращениям моих текстов и спорю, иду на конфликт лишь в тех случаях, когда купюры затрагивают сюжет и смысл пьесы. Не раз мне говорили: «Ты пишешь слишком густо, в твоей комедии столько сюжетных поворотов и реприз, что хватило бы на три пьесы…» Ну, во-первых, лучше пусть режиссеры прореживают, чем дописывают. А во-вторых, не я пишу густо, я-то беру пример с классиков, это «новая драматургия», рожденная гедонистическим тунеядством, слишком разбавлена. Но когда глупая мода на словесную жижу закончится, когда постановщики опять захотят многоуровневых сюжетов, полифонии смыслов, концентрированной сценической речи, тогда, возможно, им и пригодятся мои густо замешанные «безделки».
Не могу не посетовать: даже режиссеры, которые ставили «Чемоданчик» максимально близко к авторскому тексту, так и не решились вынести на сцену монолог дамы-президента, написанный тем же размером, что и знаменитая исповедь Бориса Годунова из знаменитой трагедии Пушкина. Странно! Мне монолог нравится:
Но вот в Москве в ноябре 2019 года прошел мой второй авторский фестиваль, и Самарский художественный театр привез «полный» «Чемоданчик», поставленный Павлом Карташовым. Монолог «умницы» Валентины Валентиновны был встречен зрителями бурно и стал ключом ко всему спектаклю. Открылись «Смотрины» по традиции во МХАТе имени Горького «Грибным царем», восстановленным после 6-летнего перерыва и получившим новое название «36 часов из жизни одинокого мужчины» – именно с таким подзаголовком мой роман впервые вышел в свет в 2004 году. Закрылся фестиваль по обыкновению в Театре сатиры – легендарным «Хомо эректусом». Зал был под завязку. Ширвиндт, обозрев аншлаг, порадовался за авторские отчисления, которые мне предстоит получить. Пришлось успокоить: пятнадцать лет назад я был еще неопытен и заключил договор на крайне скромных условиях.
Спектакли, привезенные из Борисоглебска, Рыбинска, Иркутска, Пензы и других городов, играли в помещении театрального центра «Вишневый сад», которым руководит Александр Вилькин и аренда которого стоила нам половину денег, выделенных Министерством культуры. Тамошние бывалые билетерши смотрели мои спектакли округлившимися глазами, видели бурную реакцию переполненного зала и вздыхали потом: «Эх, вот бы нам такие пьесы!» Но не мог же я им, преданным и почти бескорыстным служительницам Мельпомены, объяснить, что являюсь злостным нарушителем пресловутой конвенции, строго соблюдаемой не только одним Александром Вилькиным…
Но в любом случае, «Смотрины» прошли с успехом, вызвав, как обычно, ликование единомышленников и зубовный скрежет супостатов. Неимоверную тяжесть организации фестиваля со всеми чудовищными бумажно-финансовыми заморочками взяла на себя моя дочь Алина, она только в казначейство съездила, наверное, раз тридцать: нелегко наше государство расстается с деньгами, выделенными на культуру. Это же не спорт… А заботу о хлебосольном приеме гостей фестиваля взяла на себя моя жена Наталия, а это в течение двух недель – ежедневные фуршеты с качественной выпивкой и отменной закуской. Конечно, казенных денег на все не хватило, и мы на семейном совете решили залезть в наши домашние сбережения. Залезли, причем основательно…
Особо хочу отметить участие в «Смотринах-2» театра под руководством Всеволода Шиловского, половину репертуара этого молодого коллектива составляют мои пьесы. А народный артист Олег Царев специально для фестиваля восстановил в новой редакции и показал мою мистическую комедию «Женщины без границ», ее под названием «Она, она, они…» с успехом играли, как помнит читатель, в «Модерне». Однако когда Светлану Врагову по вздорному поводу изгнали из ею же созданного театра, воцарившийся там Юрий Грымов закрыл успешный и кассовый спектакль. Зачем? Отвечу метафорой. Если лилипут вселяется в дом изгнанного великана, первым делом он уничтожает вещи предшественника. Обидно же сознавать, что можешь спать в ботинке предшественника.
Схожая ситуация сложилась сейчас, когда я пишу эти строки, во МХАТ имени Горького. Тяжелая история. У Дорониной отобрали театр, которому она отдала тридцать лет жизни. На ее место кремлевские прагматики прислали как бы для обновления золотомасочного гешефтмахера Боякова. Он первым делом убрал портреты и афиши предшественницы, снял из репертуара спектакли, любимые зрителями, в том числе мои пьесы «Как боги…» и «Особняк на Рублевке» («Золото партии»), собиравшие полные залы. Мотив очевиден: надо срочно избавляться от наследия великана, разрушать ненавистные традиции, чтобы при сравнении не бросался в глаза убогий уровень «обновителей». Но я уверен, скоро «команду эфективных менеджеров» вытряхнут из хрустальной туфельки Дорониной…
ПЬЕСЫ
Левая грудь Афродиты, или Отель «Медовый месяц»
Курортный роман в двух действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Нина и Андрей ПЕТРОВЫ.
Даша и Олег СИДОРОВЫ.
Иванова.
Тараканушкин.
Паркинсон.
Рецепция маленькой гостиницы, точнее, дореволюционной крымской виллы, превращенной в отель. За конторкой заполняет какие-то бумаги, старичок, похожий одновременно на счетовода и древнего философа. В большом окне виднеется море. Слышны звуки радиоприемника.
ГОЛОС ДИКТОРА …Вчера силами правопорядка в городе пресечена деятельность преступной группы, занимавшейся сбытом наркотиков… Температура воздуха – 22. Моря – 23 градуса…
Раздается телефонный звонок. Старичок снимает трубку:
ПАРКИНСОН. Отель «Медовый месяц». Паркинсон слушает. Кто? Простите, не расслышал… господин ТАРАКАНУШКИН… (Смотрит в бумаги.) Вы получили наш рекламный проспект? Вот и хорошо. Как снимаете заказ? Ах, поссорились… Ну это не страшно. Отель «Медовый месяц» – лучшее место для воссоединения любящих сердец! Очень жаль, очень жаль… Что ж, когда снова соберетесь жениться, звоните! Никогда не женитесь? Позвольте вам не поверить, дорогой господин Тараканушкин! До свидания. (Кладет трубку и углубляется в бумаги.)
В холл по лестнице, нежно взявшись за руки, спускается молодая пара. Оба в пляжных халатах, с полотенцами. У Андрея в руках подводное ружье.
ПАРКИНСОН. Добрый вечер. Как спалось?
НИНА. Спасибо, господин Паркинсон! Хорошо. Мы, правда, часто просыпались…
ПАРКИНСОН. Это бывает в вашем возрасте.
НИНА (показывая на окно). А я думала, теперь утро! Солнце встает…
АНДРЕЙ (смотрит на ружье). Я тоже думал…
ПАРКИНСОН. На охоту вы опоздали. Солнце уже садится. Оно всегда садится в море. А поднимается из-за гор. Всегда.
НИНА. Не заметила. Я такая рассеянная. Наверное, из-за шампанского…
АНДРЕЙ. Не понял! Только из-за шампанского?
НИНА. Ну, может быть, еще от перемены климата. В Москве совсем осень.
ПАРКИНСОН. Я давно здесь служу и перевидал многих молодоженов. Они все очень рассеянные. Особенно после того, как погладят грудь Афродиты. Эта рассеянность от любви и нежности! Счастливый человек всегда не в себе… Он весь – в другом человеке, в том, кого любит. К сожалению, потом люди обычно приходят в себя.
НИНА (спохватываясь). Ах, ну конечно, от любви и нежности!
Она эффектно обнимает Андрея – и видно, что халат надет прямо на голое тело.
АНДРЕЙ (смущенно). А что у нас сегодня с морем?
ПАРКИНСОН. А что у вас сегодня с морем?
НИНА. Не обращайте внимание, господин Паркинсон! Мой муж бизнесмен. Он каждое утро вызывает в кабинет секретаршу и спрашивает: «А что у нас сегодня с долларом?»
ПАРКИНСОН. Ах, в этом смысле! Полный штиль. Вода – 23 градуса. И оно, море, мечтает поцеловать ваши очаровательные ножки, мадам Петрова, своими солеными губами!
(Андрей смотрит на него с некоторым неудовольствием)
НИНА. Господин Паркинсон, вы случайно не поляк? Поляки всегда такие галантные.
АНДРЕЙ. Откуда ты знаешь?
НИНА. Я работала у одного поляка. Он торговал бижутерией и каждое утро целовал мне руку.
АНДРЕЙ. Ты мне об этом никогда не рассказывала.
НИНА. А зачем? У меня же с ним ничего не было.
ПАРКИНСОН. Нет, мадам, я не поляк и не русский…
АНДРЕЙ. Ну, об этом я и сам догадался.
ПАРКИНСОН. Кроме того, я не англичанин, не швед и даже не еврей… Вас, конечно, вводит в заблуждение моя фамилия. Но дело в том, что Парки – это богини судьбы у римлян. Они прядут нити человеческих жизней. И обрезают эти нити, когда приходит срок. В Древней Греции…
НИНА. Так вы грек?
ПАРКИНСОН. Ну если вам приятно, считайте, что грек. Я древний грек. Очень древний грек. А может, римлянин… Кто знает… Итак, Парка – богиня судьбы. А «сон» означает «сын». Получается «сын богини Парки». Пар-кин-сон…