Жили во дворе одной большой и вполне дружной семьей, за этими воротами-то, общие бабки сидели с общими детьми – в переносном смысле, конечно, вы поняли. Но ведь где одна бабушка с внучком, там можно подкинуть и еще пять-шесть деток из других подвальных квартир. А уж если, скажем, в какой-то квартире по какому-то важному поводу затевались пирожки, котлеты или голубцы – любой штучный товар – то семейной порцией никогда не отделаться, будь любезен, готовь с запасом и угощай! С тех самых пор, наверное, пошли наши фирменные пирожки и голубцы крохотного размера, на один укус. Так повелось когда-то из экономии, видимо, но стало отличительной мелкокалиберной чертой нашей домашней готовки. Хотя голубцы и голубцы, в общем-то, ничего в них нет сверхъестественного – фаршик (я, например, индея люблю, испытываю к нему приязнь, но бывает и составной мясной), потом туда добавляется полуготовый рис, лук-морковь-чесночок, дружно припущенные хором. Затем зелени мелко режу прям целый сноп, кинзу-укроп-петрушку. Хотя петрушку не сильно люблю, грубовата. Приправки любимые – какие вам нравятся помимо соли-перца? – ну всякие прованские травы, грузинские сборы, ведь у вас обязательно же есть волшебная полочка, на которой стоят эти заветные алхимические закопченные пузырьки с травами! У Лидки, у бабушки, в те давние времена все и всегда было строго ввиду скромной советской действительности, очень небогато и ограниченно по набору: соль, перец горошком и молотый, изредка зерна кориандра из магазина «Семена», лаврушка, лимонная кислота, сушеный, измельченный в пыль, укроп, сухая горчица и сода – вот весь приправный набор. Да хрен в холодильнике. Ни о каких прованских травах тогда и слыхом не слыхивали. Провинциальные – пожалуйста, а прованские – ну что вы, увольте! Так что фарш просто солили, перчили, ну и наши семейные пять копеек в рецепт: бросали целую охапку мелко нарезанных сушёных белых грибов (замоченных до этого на пару часов в кипятке и отваренных заранее, конечно)!
Ну, а потом вы знаете! Заворачиваем, обжариваем, потом тушим в смеси томатного сока, соевого соуса и сметаны и отправляем преть в духовку на медленном огне! Опять же, соевый соус пришел к нам позже, но как только он появился в магазинах, то сразу стал одной из наших самых любимых и главных приправ.
Хорошенько потушили и едим! И что вы думаете – очень «едабельные» голубцы получаются! Один нюанс – делаешь целую кастрюлю, типа, на всю неделю, а они ррраз и сразу заканчиваются! И так было всегда, начиная с незапамятных времен, но я-то в таких кулинарных подробностях помню, к сожалению, только прабабушкины времена, не раньше.
Ну вот, потом Клуб Литераторов превратился в Союз Писателей, наросло новое племя советских классиков. Стали они кучковаться во дворе на Поварской. Каждому писателю с Государственной или, бери выше, со Сталинской премией, полагалась персональная машина, вот водителям с семьями и предоставили конурки в подвалах, чтоб все время под рукой быть – вдруг кому-то срочно понадобится в Кремль ехать на высокохудожественный разговор с начальником?
Писатели сменяли друг друга, уклад в писательском дворе на Поварской оставался одним. Военное поколение – Симонов, Твардовский, Фадеев, Катаев постепенно уходили в забытье, на смену им шла шестидесятническая молодежь. Случился тогда в шестидесятые настоящий поэтический бум, поэтическая лихорадка, и знаете что – она началась именно с нашего двора! Именно в нем, если войти в ворота и пойти правее, в подвале, не доходя до барского дома, жили мои родители, поэт Роберт Рождественский и Алла Киреева. Мама родилась и прожила всю свою молодую жизнь на Поварской – школа, училище Большого театра, потом резкая смена профессии, и по стопам своего отца, писателя и журналиста – в Литинститут. Там и встретила своего однокурсника Роберта, подающего надежды поэта и просто хорошего человека.
Именно туда, к ним в подвал, приходили на бабушкины блинчики и прабабушкин торт «Лужа» студенты-однокурсники и примкнувшие к ним: Евтушенко с тогдашней своей кратковременной женой Беллой Ахмадулиной, архитектор Андрей Вознесенский, доктор Василий Аксенов, да и многие другие молодые и талантливые, не особо помышлявшие в те времена о своем великом будущем. И стихи начали читать прилюдно именно в этом нашем дворе, когда однажды, одним прекрасным весенним вечером, после того как все бабушкины блинчики были съедены, а спиртное выпито, гости и хозяева вышли разом на свежий воздух во двор, кто покурить, кто охладиться. Вот и собрались, поеживаясь, у памятника Толстому, который стал, не подавая вида, слушать молодых крикливых поэтов. Набежали соседи из других подвалов, чтобы тоже послушать, зашли с опаской в чужой двор прохожие, привлеченные тонкими неокрепшими голосами, набежало тогда народу дай боже! Это потом уже случились чтения у памятника Маяковскому, это потом народ повалил валом в Политехнический и Лужники на поэтические вечера. Но сначала-то стали читать во дворе на Поварской! Вот такой исторический факт, о котором мало кто знает. А может, и никто, кроме меня.
Ну здесь же нельзя не сказать поподробнее про наши блинчики и «Лужу», правда? Сначала блинчики – это основа любой уважающей себя семьи. Привожу цитату из бабушкиного талмуда, куда она записывала все рецепты: «Для блинчиков берем 2 яйца, соль-сахар, взбить, плюс 200 г воды, плюс 150 г муки, снова взбить, плюс еще 200 г воды и оп-ля-ля!» Единственное, она не написала, что это оп-ля-ля надо жарить исключительно на чугунной сковороде. У нас были такие две, пришпаренные, черные, прокопченные, повидавшие на своем веку миллионы блинчиков уж точно и передаваемые из поколения в поколение. Эти две заветные сковородки она не разрешала мыть. Никогда. Только тщательно протирать. Они лежали на отдельной полке, прикрытые полотенчиком, и ждали своего часа. Бабушка доставала их, ставила раскаляться, потом резала пополам картофелину, гордо втыкала в нее вилку, наливала в розеточку немного постного пахучего масла и перед каждым блинчиком смазывала этой масляной картофелиной разгоряченную сковородку. Готовила всегда на двух, так быстрее получалось. И самое важное, на каждый горячий блин укладывался кусочек сливочного масла. И не говорите мне про диету, это отвлекает! Как мне нравилось, когда масло плавилось и стекало вниз по стопке уже готовых горячих блинов! У меня всегда был свой ритуал. Я, сколько себя помню, подходила к плите во время жарки, и хватала блин прямо со сковородки, как только бабушка его переворачивала. Бледный с одной стороны, не прожаренный, он обладал удивительной клейкостью, дышал жаром и с радостью принимал на свое круглое поле всё – и сметану, и варенье, а и просто масло с солью. Это было восхитительно! Пока не наедалась – не отходила, бабушка это знала и всегда звала: «Катюля, скоро закончу жарить!» – и я мчалась на непропеченное тесто.
Ну и прабабушкина «Лужа». Она, собственно, не столько прабабушкина, сколько быстрая и незамысловатая еда довольно ограниченного количества советских семей, в том числе и нашей. Как говорится, просто, выгодно, удобно! Если сказать без выпендрежа, а по существу, то на выпеченный корж или накрошенное печенье кладутся любые ягоды или пришпаренные фрукты и заливаются заварным кремом. Если языком кулинара, то вот рецепт.
Для теста:
200 г творога;
1 ст. муки;
100 г масла;
100 г сахара;
1 желток;
ванильный сахар – 1/2 ч. л.;
щепотка соды.
Для крема:
4 яйца;
5 ст. л. муки;
5 ст. л. сахара;
1 л молока;
100 г масла;
ванильный сахар – по вкусу.
И полкило ягод, каких душе угодно, вернее, что есть под рукой – можно свежих, можно размороженных, можно из варенья, можно припущенных, можно в смеси, можно из компота! Прабаба, например, всегда заготавливала компоты, уж она-то крутила, дай боже, поэтому во всяких компотных вишнях, сливах и персиках дефицита наша семья никогда не испытывала.
Ну вот, тесто замешиваем и ставим на полчасика отдохнуть в холодильник, а пока завариваем крем, и я уверена, вы знаете, как. Чтоб не пригорел – мешать и не отходить! Потом выстилаем тестом форму с бортиками и печем до румянца. Вынимаем и собираем нашу прекрасную «Лужу»: на корж кладем ягоды и сверху заливаем кремом, в честь которого, собственно, и называется торт. «Лужа», в принципе, готова, но можно ее еще чем-нибудь сверху художественно задрапировать – например, хоть толченым печеньем (запыленная городская лужа), хоть орешками (запыленная лесная лужа), хоть теми же ягодками (садовая лужа). Ну и пусть постоит немного, чтобы все составляющие притерлись друг к другу, слились воедино и обменялись жидкостями.
На «Лужу» шли все. Часто, когда люди были на пороге, прабаба не заморачивалась с коржами, а просто крошила на блюдо печенье в палец толщиной, подбрызгивала его коньяком (бутылочка с трехзвездным «араратиком» для хозяйственных нужд всегда стояла на нижней полке в буфете, закамуфлированная банками с вареньем) и настраивала остальные слои. Так что нашей семейной лужей восхищались и соседи, и пришлые – как вкусно, как быстро, дайте рецептик!
А потом время Поварской закончилось. Постепенно и все остальные соседи съехали с этого нашего основополагающего адреса, и двор стал не жилым, а целиком литературным. Бывшие конюшни были отданы под редакции новомодных журналов: сразу справа, как зайдешь, обосновалась «Дружба народов», слева – «Иностранная литература» и новорожденная «Юность». А вперед, как пройти мимо Толстого, в самом барском доме, засел Союз писателей со всеми его важными секретарями и их не менее важными секретаршами, портретами классиков по стенам и стойким запахом книжной пыли, легкой плесени и земляных подвальных переливов. А потом рассыпался и этот орган, казавшийся вечным, основательным, на века. В 90-е двор распродали. Целиком и полностью, но разным и не всегда правильным владельцам. В бывших конюшнях-редакциях запахло горелым луком и шашлыками, запели хрипло-пьяный шансон, стали устраивать воровские сходки с кровавым мордобоем, а иногда и просто убивать прогнивших до основания авторитетов.
Лишь Лев Николаевич как сидел, так и сидит задумчиво среди этой людской суеты. А что ему, он уже увековечен.
Моя Тверская (улица Горького)
Житьё наше было всегда центровым – с Поварской мы переехали на Кутузовский, с Кутузовского – на Калининский (Новый Арбат), с Калининского – в дом номер 9 по улице Горького. Хотя Кутузовский проспект в те времена вообще не считался центром. В самом конце проспекта на Поклонной горе заканчивались границы Москвы, о чем явно свидетельствовала большая белая табличка с перечеркнутым названием города, и начиналось Можайское шоссе с яблоневыми садами, деревенскими домиками, ухоженными огородами и петушиными криками. Это потом он стал элитным и недоступным по ценам, а тогда все было просто и довольно дешево, вот мы и вселились в трехкомнатную микрохрущевку напротив магазина игрушек. Потом, в самом конце 70-х, покинув Кутузовский, переместились на только что отстроенный Калининский проспект, который москвичи сразу обозвали «вставной челюстью Москвы». Так вот, в один из «зубов» мы и переехали, там было кафе «Ивушка», помните? Ну и дальше – на Тверскую, в знатный дом около Центрального телеграфа. Во время войны на месте этого дома долго лежал невзорвавшийся снаряд, который саперы еле обезопасили. Строительство здания началось еще в 41-м году, но война остановила его, и пленные немцы смогли достроить дом только к 1949. Да и материал для фасада нашелся подходящий – ходили слухи, что немцы успели завезти из Финляндии первоклассный гранит, из которого собирались поставить грандиозный памятник победы над Советами, но не случилось им такого счастья. Этот гранит, темно-бордовый, богатый и благородный, пошел на облицовку первых этажей домов 9 и 11, обратите внимание, как будете проходить мимо. Здание, а мы говорим о доме номер 9, получилось основательным, очень солидным, да что там солидным – роскошным и внешне и внутренне, с удачными планировками, высокими потолками и железобетонными, а не деревянными перекрытиями, что довольно редко встречалось в те послевоенные времена. Обширные квартиры, уходящие за горизонт, были, в основном, многокомнатными, гулкими, внушительными, ведь в них должны были въехать довольно важные люди, так называемая советская элита…
Квартиру эту на Горького родители долго тогда выменивали, никто просто так ее и не давал, хоть и помогли потом побыстрей оформить. Окна наши выходили прямо на Центральный телеграф, фасад которого всячески к праздникам украшался. На его стену монтировался огромный каркас с лампочками, разработанный специально обученными инженерами и художниками. Это был своего рода световой театр, люди проходили по улице Горького и восхищались размаху и успехам Советской страны – стены здания превращались по праздникам в гигантские пылающие огнями плакаты: в космос дружно взлетали ракеты из маленьких лампочек, на соседнем панно рядами ехали комбайны, собирающие светящуюся созревшую пшеницу, не переставая, качали нефть крошечные нефтяные вышки. Будничный и скромный герб, висящий над входом в телеграф, закрывался на 1 мая и 7 ноября объемным сияющим саркофагом из раскрашенных лампочек с детальной проработкой каждого колоска и каждого флажочка.
Но и по будням телеграф тоже был неотразимо красив и внушителен. Я смотрела в окно и изучала этот наш советский герб. Я смотрела в окно и узнавала время, там были вечные электронные часы. Время высвечивалось всегда. А когда к 7 ноября прямо с крыши разворачивали огромный рулон с портретом Ленина размером в целых 4 этажа, то он подглядывал ко мне в окно, и я его по-девчачьи стеснялась. Он совсем не улыбался, только слегка щурился, глядя на меня. Как оказалось, был очень близорук и недоглядывал. Но это стало ясно много позже. Ложась спать, я всегда задергивала занавески, чтобы огромное светящееся лицо не стояло у меня перед глазами и не смотрело на спящую меня. На подоконнике моем обычно выставлялась какая-нибудь еда. Не думайте, я не припрятывала ее, чтобы жрать ночами, просто все остальные подоконники квартиры были заняты цветами, которые тоже считались членами семьи и тревожить их было нельзя. Вот бабушка и ставила под открытое окно на мой девичий подоконник то, что не влезало в холодильник – это мог быть поднос с кулебякой, накрытый полотенчиком, чтоб с утра погреть и на завтрак, синяя гусятница с тушеным мясом, или одинаковые ряды пухленьких пирожных «картошка», приготовленных к приходу гостей. Да, «картошку» мы всегда делали сами. И если у вас потекла невидимая слюна и вы вспомнили, как оно тогда было и захотелось домашнего, настоящего, ностальгического и самолепного, то вот вам за это наша семейная картошка, вернее, пирожное «картошка».
Наша «картошка» очень похожа на настоящую с одним «но» – от нее можно опьянеть! И внутри она всегда белая. Мы никогда не делали пирожное с добавлением в тесто какао. Это было самое нетрудоемкое, быстрое, с простыми ингредиентами дело (печенье и какао, чтобы обсыпать сверху, в буфете не переводились, сгущенку доставали, за сливочным маслом, конечно, надо было в очереди пару часов постоять, а с коньяком проблем не было, его папе часто дарили). Делали «картошку» всегда много и впрок и, дав ей отдохнуть на подоконнике, закладывали на нижнюю полку холодильника, чтобы вынимать по мере появления гостей. Лучше, конечно, испечь бисквит и дать ему время высохнуть, но можно, если некогда, сделать из печенья.
Печенье (я люблю простое «Юбилейное») 7 пачек, 1 банку сгущенки, пачку сливочного масла в 200 г, горькое какао для обсыпки, 200 г орехов, коньяк или ром по вкусу. Я беру ложек 6–7, чтобы коньяк в пирожных хорошенько чувствовался. Потом все просто: печенье пропускаем через мясорубку, грецкие орехи режем на мелкие кусочки, они должны хрумкать на зубах. Делаем крем – растираем сгущенку с мягким сливочным маслом, добавляем коньяк и соединяем с крошевом. Лепим чудесные картофелины, обваливаем их в какао и ставим на холод. Особенные эстеты могут белым кремом или взбитыми сливками на картошках сделать «глазки». Когда сливочного масла не было – случались и такие времена – лепили без него, только печенье, сгущенка и какао.
Ну это просто, и в общем-то десерт вполне будничный, зато по праздникам изощрялись как могли и пытались гостей удивить своими домашними тортами! Например, огромный клубничный торт строили только на папин день рожденья, строго раз в год, на другие праздники не разменивались. Он шел обязательно с целиковой клубникой и ядреной ромово-коньячной пропиткой бисквита, со сливочным кремом и радующим глаз оформлением. Готовили накануне, чтоб пропитался – пекли 4 противня бисквитов и каждый резали еще вдоль, перекладывая кремом с клубникой, итого 8 слоев! А съедали, зараза, за пять минут.