– Ваша задача попытаться его завербовать, пообещав сохранить жизнь. Не станем скрывать, что мы не надеемся на положительный результат, но попытаться стоит. Вы можете отказаться, никто вас за это не осудит.
– Товарищ Менжинский, мне понятна и сложность и ответственность. Правда, для этого, как я понимаю, мне снова придется оказаться в камере.
– Вы все верно понимаете. Какие будут соображения?
– Нам с этим Лебедем придется скорее всего вместе сбежать, чтобы моя легенда была более правдоподобной. И придумайте, пожалуйста, повод, чтобы нам оказаться в одной камере.
– Мы вас поняли. Теперь насчет легенды, раз уж вы о ней упомянули. Даю вам три дня на ее разработку. – Тут Менжинский заглянул в рабочий календарь и сделал там пометку, а потом продолжил разговор: – Сегодня пятница. Все должно быть готово к понедельнику. Далее работаете непосредственно с товарищем Слуцким. Вас раз в неделю будут вызывать на допросы. Когда поймете, что Лебедь готов к побегу, сообщите следователю, что готовы дать признательные показания, но не ему, а кому-то из вышестоящего начальства. На той встрече, скорее всего с Абрамом Ароновичем, вас посвятят в детали побега. А теперь ступайте…
Павел вышел, оставив руководителей ОГПУ в кабинете одних.
– Думаете, справится? – спросил Слуцкий Менжинского.
– Этот выкрутится. У него, при кажущейся заторможенности, ум своеобразный. Под стать Лебедю. Я так думаю, что и эта заторможенность у него искусственная, просто она дает ему время обдумать свои ответы на наши вопросы… А теперь пора собираться, нам нужно еще получить добро на начало операции в Кремле.
Эмма вышла в прихожую, как только услышала, что Павел вернулся домой.
– Устал?
– Немного… Родная моя, я дал согласие на работу за границей и какое-то время меня не будет дома.
– И куда тебя направляют?
– В тюрьму, а потом… скорее за границу.
– Это все, что я могу знать?
– Нет, мне дали два дня, чтобы я разработал свою легенду… Ты мне поможешь?
– Обязательно, но только после того, как ты поужинаешь. Кто тебе еще в тюрьме борщом и белорусскими драниками кормить будет.
Карпицкий какое-то время сидел молча. Скорее всего, он думал, а сможет ли его первая любовь Ольга Мальцева так же понимать и его, если придется долгие годы проводить за границей? А потом сказал, обращаясь к Судоплатову:
– У вас удивительная жена…
– Согласен. Упокой, Господи, ее душу. Кстати, как только решился вопрос о том, что я становлюсь агентом-нелегалом, то Эмму сразу же перевели в Иностранный отдел НКВД. Я тогда еще не знал, что Слуцкий хотел, чтобы именно через нее я мог поддерживать связь с Центром. С этой же целью она даже прошла специальный курс. Но вернемся к рассказу о составлении нашей совместной легенды…
Судоплатовы сидели в гостиной за традиционно круглым столом, который освещался милыми нашему сердцу абажурами. На столе стояла чернильница и лежали листы чистой бумаги, а в руках Эммы была перьевая ручка. Она уже обмакнула перо и была готова записывать легенду для мужа.
– Пиши, – начал диктовать Судоплатов, – я родился в 1907 году, 24 июня…
– Кто бы знал… А, впрочем, действительно нужно как можно больше правды, чтобы ты сам потом не запутался, где у тебя правда, а где ложь. А о своем крещении указывать будешь?
– Давай, хоть они там все в основном католики. Крещен в православной вере в Ивангородской церкви города Умани Киевской области Украины.
– Теперь нужны родители… И их фамилия.
– Хорошо, тогда фамилия отца будет Яценко, – предложил Павел. – Это фамилия священника, который нас с Николаем окрестил, научил меня украинскому языку и которому я многим обязан.
– Согласна. Тогда ты – Павел Анатольевич Яценко. А имя брату оставляем Николай, тут уж точно не ошибешься. А что насчет мамы?
– Напиши, что мать не помню, что она умерла, когда мне было три года…
– Теперь о твоем образовании? Со школой церковно-приходской все понятно, а дальше?
– А вот дальше… – И тут Павел, словно бы войдя в будущий образ, начал говорить: – Проклятые коммуняки за участие в национально-освободительном движении расстреляли моего отца…
– Тогда уже и хату сожгли… – предложила Эмма. – После чего ты со старшим братом оказался на улице и без родителей, и без куска хлеба.
– Согласен… – сказал Павел и продолжил: – Брата я потерял, когда он пошел за кипятком и отстал от поезда, а потом, уже позже, узнал, что он умер от голода, который был тогда на Украине.
– Сколько же тебе тогда годков стукнуло? – уточняла Эмма.
– Выходит, что одиннадцать…
– Придется тебе тогда, любовь моя, в детском доме оказаться, – предложила жена.
– Не против… За свое усердие и хорошее поведение в возрасте пятнадцати лет стал помощником воспитателя и работал в детском доме города Умани до его закрытия в 1927 году.
– Получается, что до двадцати лет… И что потом?
– После закрытия детского дома, я подался в Харьков, где меня приняли на работу уже воспитателем детского дома. Там директор был украинцем…
– Хорошо, уточним, что он был украинским националистом, – добавила Эмма.
– Точно. Он же и мне помог поступить в Институт народного образования…
– Надо же, оказывается, как много я еще про тебя не знала… – писала Эмма улыбаясь.
– Не отвлекайтесь, барышня. В 1934 году после окончания института я был принят учителем в среднюю школу города Харькова.
– У этой школы номер есть?
– Да, № 29, мы там в свое время склад с оружием обнаружили.
– И что дальше?
– Вернувшись после учебы, я снова восстановил свои доверительные отношения с директором детского дома. И вскоре по его рекомендации был готов нелегально выехать за кордон для прохождения там теоретического и практического курса борьбы с советской властью. Ну, как тебе?
– Думаю, что с поставленной задачей мы справились. Сейчас все аккуратно перепишу и будешь всю ночь учить…
– Эмма, возможно, что меня завтра отправят в тюрьму, мы же потом с тобой уже можем и…
– Что можем? Не увидимся? Коммунист Судоплатов, как вам такие мысли в голову могут приходить? В ближайшее время предстоит выполнение важного государственного задания, а вы…
– Эмма… – еще раз повторил Павел, глядя на жену так, словно уже видит ее в последний раз.
– Павел Анатольевич… – сказала Эмма улыбаясь. – Я же вам сказала, что сейчас все аккуратно перепишу и… так уж и быть, приду к вам, только не засните там раньше времени.
Ликующий Павел, поцеловав жену в щечку, ушел в спальню, а Эмма стала переписывать легенду для украинского националиста Павла Анатольевича Яценко.
В понедельник утром в кабинете Менжинского снова встретились Слуцкий и Судоплатов. Рудольф Вячеславович внимательно читал составленную накануне легенду. Но вот он отложил листок в сторону.
– Товарищ Судоплатов, – обратился Менжинский к Судоплатову, – а почему вы нигде не указываете фамилию директора этого детского дома, да и фамилии других людей?
Судоплатов молчал, словно вопрос был обращен совершенно к другому человеку.
– Судоплатов, где вы витаете, вас спрашивают, почему вы не называете фамилии… – вступил в беседу Слуцкий и сам же замолк, уже понимая, что с этого момента будущий агент будет отзываться лишь на свою новую фамилию. – Понятно, тогда спросим иначе, – начал вторую попытку улыбающийся Слуцкий. – Яценко, вас спросили, почему вы нигде не указываете фамилий.
Менжинский согласно кивнул головой, было понятно, что ему понравилось то, как ведет себя сегодня Судоплатов.
– Лгать не хочу, но эту и другие фамилии не называю сознательно, так как эти люди в настоящее время в подполье ведут борьбу не на жизнь, а на смерть против москальско-жидовского закабаления Украины. И называть их фамилии принципиально не стану. – отвечал, четко выговаривая каждое слово, Судоплатов.
– Вы тут не переигрываете? Это я насчет москальско-жидовского… – произнес Менжинский, переглянувшись со Слуцким, после чего Судоплатов встал с кресла и дальше говорил уже стоя:
– Я с самого раннего детства унаследовал от отца любовь к своей родине, своему языку, пережил трагическую гибель от голода родного брата Николая, видел, как Россия, вне зависимости от того, какая она – большевистская или монархическая, хищнически разворовывает и эксплуатирует наши природные богатства. Все это со временем сформировало во мне уже не просто политическую сознательность, а ненависть к советской власти. Поверьте, скоро, очень скоро все окончится нашей окончательной победой. Хай живе вильна Украйна!
Какое-то время руководители ОГПУ сидели молча, прервал молчание Слуцкий:
– Взрастили на свою голову…
– Молодец, все правильно, – вновь подал голос Менжинский. – И в добрый путь, как говорится, хотя он будет для вас смертельно опасен. Товарищ Сталин одобрил нашу операцию. Сегодня для вас начинается новая жизнь и личная борьба с руководством украинских националистов за рубежами нашей родины. Поверьте, это умные и коварные люди, уже много лет работающие в подполье, а поэтому помните, что вам всегда надо быть начеку. И последнее, уже для Павла Яценко. Можете записать на свой личный счет убийство чекистов в поезде Львов-Москва… Об этом, кому надо, дадут знать в тюрьму, куда вас сегодня снова отвезут…
Во второй половине дня за осужденным Судоплатовым, точнее, теперь уже за Павлом Анатольевичем Яценко, вновь закрылась дверь одиночной камеры.
На допросы его стали вызывать каждый день, где по несколько чесов в специально оборудованном помещении его обучали приемам рукопашного боя и владению оружием.
Через две недели в подвалах ОГПУ прорвало трубы, и заключенных вынуждены были перевести в камеры второго этажа, а так как таких камер было немного, то их поместили по двое, а где-то и более человек.
Так террорист Яценко, расстрелявший в поезде советских чекистов, о чем по тюрьме уже прошел слух, оказался в камере с одним из лидеров украинской подпольной организации ОУН Василем Лебедем.
Три дня оба молча присматривались друг к другу. Первым подал голос Лебедь:
– Так и будем в молчанку играть?
– Мне с тобой детей не крестить, могу и дальше молчать…
– Ладно, давай как на духу, за что сидишь?
– Святой отец, прости грешного, не по своей воли, а с дуру токмо…
– А если без прибауток? – продолжал Лебедь.
– Во Львовском поезде кто-то двух чекистов убил… И пока рядом никого не было, я пошерстил их карманы…
– Что взял?
– Наган и мандат сотрудника ЧК… Хотел с его помощью кое у кого в Киеве немного золотишка к своим рукам прибрать… Да не вышло… На выходе неожиданно шмонать начали.
– Так, говоришь, с дуру… И без какого-либо убеждения?
– Я в политику не лезу, там живо голову потерять можно.
– А родители?
– Хату, мать, батяню и сестренку младшую аккурат снаряд красноармейский с землей сравнял. Так что я теперь как бы круглый сирота и без собственного угла. А тут еще убийство приписывают.
– Складно рассказал. И что теперь делать собираешься?
– Ждать…
– Не понял. Чего ждать?
– Когда ты мне что-то предложишь. Иначе с чего ты весь этот разговор начал. Может быть, тебе помощник нужен…
– Молодец, соображалка работает. Если честно, то хочу еще подышать свежим вольным воздухом… Компанию составить не желаешь?
В это время за дверью камеры раздался громкий голос надзирателя:
– Яценко, на выход, к следователю.
Следователь, который должен был допрашивать, уже сидел за столом и что-то писал.
– Ну что, Яценко, пришло время отвечать за убийство наших сотрудников. Так что на днях я передаю ваше дело в суд… Сейчас распишитесь в том, что ознакомлены с обвинением…
– Но я же еще не успел даже признаться…
– Поздно…
– Нетушки… Вызывайте старшего, хочу дать чистосердечные показания.
– Не дуркуй, Яценко. Я тут старший…
– От вас ничего не зависит, поэтому буду говорить только с комиссаром. Готовится еще один теракт… Какое сегодня число?
– Одиннадцатое мая, и что это меняет?
– У вас осталось всего три дня… Так что поспешите за комиссаром.
– Сука, ну смотри, если за нос водишь. Конвой, уводите его.
Павла вернули в камеру, и он, ничего не говоря, плюхнулся на свою койку.
Лебедь ничего не спрашивал, но его удивило, что буквально через час сокамерника вновь вызвали на допрос.
Когда Судоплатова снова ввели в комнату дознания, там уже был Слуцкий.
– Здравствуй, Павел! Как ты?
– Нормально…
– А вот у нас не совсем. Вчера в своей квартире умер Вячеслав Рудольфович.
– Своей смертью?
– Наши эксперты темнят. Типа сердечная недостаточность, а он на сердце никогда не жаловался. Мне удалось узнать, что накануне его кто-то навещал. Больше пока ничего не знаю.
– Искренне жаль…
– Мне тоже. А теперь по делу. Уже известно, что скоро будет реорганизация. Наш отдел пока не трогали, а поэтому нам с тобой придется слегка форсировать события, – говорил Слуцкий, одновременно вытаскивая из своего портфеля пакет. – Эмма Карловна просила привет тебе передать и даже пирожков напекла. Так что жуй пирожки и слушай внимательно, как ты с Лебедем выбираться отсюда будешь. Завтра во время приема пищи, – здесь Слуцкий вытащил еще один, но уже меньший пакет, – эти пирожки съешь вместе с Лебедем. Когда вы с острым отравлением окажитесь с санитарном блоке, не беспокойся, там вам обоим сделают необходимую инъекцию, а так как вы особо важные арестанты, то потребуется ваша срочная госпитализация. Ну а по дороге в больницу вас якобы освободят твои друзья – националисты.
– А как они сумели обо всем договориться?
– Подкупили следователя, который и передал вам эти отправленные пирожки, он же завтра организует вашу отправку в больницу.
– Это же ваш человек…
– Мы тоже так считали, а оказался эсером и предателем. Поэтому мы и прислали его для твоих допросов. Послезавтра о вашем побеге и о его предательстве напишут все газеты…
– Предположим, – согласился Павел, – а кто будет нашим проводником на границе?
– Знакомый тебе Андрей Жабин.
– Вы что, его в Москву перевели?
– Нет, его сюда перевели по рекомендации кого-то из ЦК компартии Украины. У тебя есть какие-то опасения?
– Они еще окончательно не проверены.
– Мы думали, что так будет лучше, если, кроме Жабина, никто не будет знать о твоем первом задании. Может, пока не поздно, поменяем проводника? – предложил Слуцкий.
– Жабин уже знает о предстоящем задании? – уточнил Судоплатов.
– Вчера вернулся с границы, готовил место вашего перехода…
– Не будем ничего менять, чтобы это не вызвало у него подозрения.
– Тогда будем считать, что операция началась.
И Слуцкий, неожиданно для Павла, крепко обнял его, словно прощался.
Генерал и Кирилл сидели в кабинете. Курсант на высокой лестнице, с помощью которой можно было доставать книги с верхних полок, а Судоплатов в своем кресле.
– Прям как в кино… – начал Кирилл.
– Это вы про что?
– Про ваш побег… – откликнулся курсант.
– Голову, правда, поломать пришлось основательно, чтобы это, как ты говоришь, кино сложилось, – согласно произнес в ответ Судоплатов. – Лебедь, явно обидевшись, что все решили за него, даже на какое-то время отстранился от меня. Но время все расставило по своим местам. Лебедь, как главный представитель подпольной сети ОУН, начал совершать инспекционный рейд по Украине с целью выявления готовности боевых групп националистов для захвата власти в случае возможной войны. Все это время я был рядом. Через год, после того как основные очаги националистов были взяты под наблюдение местными органами ОГПУ, Лебедь неожиданно предложил руководству ОГПУ рискованную поездку в Берлин для нашей встречи с Коновальцем и, может быть, с руководителями германской разведслужбы. В наших последующих отношениях с ним все изменил случай… Это произошло при переходе нами финской границы.