Как видим, рапорт Стройникова – не что иное, как попытка оправдаться. И выгородить себя, любимого. Ведь во всём виноват… экипаж, с которым до этого денно и нощно ходил в дозоры и даже под турецкие ядра. Все эти матросы – «подлые мужики», которые, надо понимать, о долге перед Отечеством и перед царём-батюшкой ничегошеньки не ведают. А потому и заартачились. Ох уж эти «нижние чины»!
А что до офицеров и самого командира – всё сделали по Уставу: сигнальные книги, секретные документы, инструкции и прочие бумаги заблаговременно сбросили за борт. Так что, выходит, вины как таковой никакой нет: и людей спасли, и «секретку» уничтожили. Бывает, уж извините, так получилось. Ведь кровь людская – не водица…
Этот рапорт Семён Стройников напишет позже, когда он сам и его команда будут находиться в турецком плену. Но до этого капитану 2-го ранга Российского Императорского флота придётся пережить ещё одно – возможно, самое сильное потрясение в своей жизни: на его глазах будет отчаянно биться с превосходящим противником маленький бриг. Бриг «Меркурий»[25]. Да-да, ещё вчера – его! И выйдет из боя победителем!
Именно в тот день морской офицер Стройников понял, что навсегда потерял самое дорогое, что у него было: свою честь…
Из дневника адмирала Мелихова:
«15-е число (мая) 1829 г. В 5 часов показался бриг «Меркурий», соединившийся с флотом. Наружный вид брига свидетельствовал об ужасном бое, им выдержанном…
20-е число. В 9 ½ часов пополудни командир брига «Ганимед», прибывшего от пролива, доставил главному командиру депешу датского министра при Порте Оттоманской барона Гибша, полученную с австрийского купеческого судна, следовавшего из Константинополя в Одессу с размененными нашими пленными. Барон Гибш уведомлял адмирала о взятии турецким флотом, у Пендараклии, фрегата «Рафаил». Это неприятное известие подтверждено и командиром брига, слышавшим о том от офицеров наших, возвращавшихся из плена…»7
Рапорт капитан-лейтенанта Казарского лёг на стол командующего через день после совершённого им и его командой подвига; с рапортом же Стройникова и двух его офицеров (капитан-лейтенанта Киселёва и поручика корпуса флотских штурманов Полякова) командующий Черноморским флотом адмирал Грейг ознакомится несколько позже[26].
Сравнивая два рапорта на имя главного командира Черноморского флота адмирала Грейга – Александра Казарского и Семёна Стройникова, – даже человеку, ничего не смыслящему в морском деле, бросается в глаза явное различие отношения командиров к происходящему.
Казарский: «…110-пушечный корабль начал спускаться, чтобы занять у меня правую сторону и, может быть, имел намерение сделать залп вдоль брига, но я избежал этого, опустившись к N, и ещё около получаса терпел только от одних погонных пушек, но после был уже поставлен между двух кораблей. Сделав по мне два залпа, со стопушечного корабля начали кричать, чтобы бриг сдался и убрал паруса. Но как им отвечали на это всею артиллериею, ружьями и крикнутым «Ура», то оба корабля, сдавшись несколько за корму, продолжали беспрестанный огонь до 4-х часов, поражая ядрами, книппелями, картечами и брандскугелями… Во всё продолжение сражения я только мог… уклоняясь несколько бортами к кораблям, смотря по положению их, и воспользовавшись неискусным маневром 74-пушечного корабля, заставил их держаться за мною на NW…»
Стройников: «…В 11 часов был составлен совет из всех офицеров, которые положили обороняться до последней крайности и, в случае нужды, приблизиться к неприятелю и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав о намерении офицеров, объявили, что сжечь фрегат не позволят… Сделавшийся… штиль и продолжающаяся зыбь, лишили… последних способов к защищению и нанесению вреда неприятелю. В исходе 4 часа авангард неприятеля пересек все направления и окружил «Рафаил»: два корабля шли прямо на него, правее их находился 110-пушечный корабль и фрегат, а с левой стороны – фрегат и корвет; остальная часть турецкого флота была назади в расстоянии около 5 кабельтовых; ходу было не более одной четверти узла. Вскоре один из кораблей, подняв флаг, начал палить, и след засим надобно было ожидать нападения и от прочих; ко всему этому большая часть команды от качки не могла быть при своих местах. Тогда, видя себя окруженным неприятельским флотом, и, будучи в столь гибельном положении, он, Стройников, не мог предпринять никаких мер, как только послать парламентеров на ближайший адмиральский корабль с предложением сдать фрегат с тем, чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию…»
Два рапорта морских офицеров своему командующему. Оба плавали на одном флоте, уже нюхавшие порох и повидавшие кровь, проявили себя в боях. Но как написанное в этих рапортах отличается друг от друга! Налицо – героизм Казарского; и растерянность, смешанная с трусостью, Стройникова. Один пишет о том, как сражался; другой, обвиняя матросов, пытается оправдать своё преступление. Вот и всё отличие.
Хотя для адмирала Грейга всё было понятно с самого начала. Именно об этом – о героической стойкости капитан-лейтенанта Казарского (к слову, во время сражения получившего контузию головы) и о трусливой сдаче фрегата капитаном 2-го ранга Стройниковым, – адмирал письменно изложит в своём докладе на имя императора Николая I. Оставалось ждать Высочайшего волеизъявления…
Подвигом «Меркурия» были восхищены даже турецкие моряки. Так, один из штурманов османского «Реал-бея» позже вспоминал:
«…Русский флот, состоящий из 14 судов между которыми были шесть линейных кораблей, много потерпел от огня батарей, как узнали мы от коменданта крепости. Мы пошли снова к проливу, и 25 взяли один 36-пушечный фрегат, который спустил флаг при нашем приближении. Капитан того фрегата оставался до вчерашнего дня на нашем судне; он украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке, имя его Семён Михайлович, а фрегат называется «Рафаил». Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг в три часа пополудни. Корабль капитан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться, он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Бриг сей должен потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, еще более был бы поврежден, если бы капитан-паша не прекратил огня часом ранее нас, и сигналом не приказал бы нам то же сделать. В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брига никогда не сдастся и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвет бриг свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: Он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг – «Меркурий». С 20 пушками, не более, он дрался против 220 в виду неприятельского флота бывшего у него на ветре»8.
А вот что в те дни писала газета «Одесский вестник»: «Подвиг сей таков, что не находится другого ему подобного в истории мореплавания; он столь удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанные при сём командиром и экипажем «Меркурия», славнее тысячи побед обыкновенных»9.
Напомню, находясь в турецком плену, капитан 2-го ранга Стройников пережил серьёзное испытание: сражение брига «Меркурия» происходило буквально на его глазах! (И это полностью подтверждают воспоминания турецкого моряка.) Пока его вчерашний сотоварищ бился насмерть с противником, этот карьерист, который «украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке», спокойненько беседовал с турками, давая относительно боя свои комментарии! Остаётся надеяться, что Стройников в тот день (хотя бы!) не указывал османам наиболее слабые стороны русского судна, которым ещё вчера… командовал сам.
Обиднее всего было то, что в составе турецкой эскадры, наблюдавшей за ходом боя флагманов с русским бригом, находился один особенный корабль – турецкий фрегат «Фазли-Аллах» («Дарованный Аллахом»). Тот самый «Рафаил», пополнивший ряды врага…[27]
Ближе к окончанию войны, когда дело дошло до обмена пленными, стали обменивать и моряков. В турецком плену из экипажа фрегата «Рафаил» удалось выжить лишь трети.
Адмирал Мелихов: «27-е число (июля). В 5 ½ часов на прибывшем из Константинополя австрийском купеческом судне доставлены: бывший командир фрегата «Рафаил» капитан 2 ранга Стройников, 3 обер-офицера и 28 человек нижних чинов… В 10 ½ часов прибыло из Константинополя французское купеческое судно с остальною частью экипажа фрегата «Рафаил»…»10
В Николаев освобождённых пленников с «Рафаила» доставит бриг «Меркурий» с Казарским во главе. Как чувствовал себя в это время офицер-трус Стройников, можно только догадываться…
Достоверно известно, что, когда о возвращении Стройникова было доложено императору Николаю, тот в гневе на рапорте написал: «Разжаловать! В рядовые! Без срока службы!». Говорят, от себя ещё добавил:
– Без права женитьбы! Дабы не плодить в русском флоте трусов![28]
За своё иудство Семёну Стройникову пришлось отвечать по полной.
Гнев императора Николая по поводу позорной сдачи во время боевых действий русского фрегата был велик. Вскоре Главному командиру Черноморского флота был доставлен Высочайший указ (от 4 июня 1829 года): «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата ‹›Рафаил››, не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг Русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню»[29].
В том же Высочайшем указе император, помимо прочего, писал адмиралу Грейгу: «…Разделяя справедливое негодование, внушенное без сомнения всему Черноморскому флоту поступками, столь недостойными оного, повелеваю вам учредить немедленно комиссию, под личным председательством вашим, для разбора изложенных Стройниковым обстоятельств, побудивших его к сдаче фрегата. Заключение, которое комиссиею сделано будет, вы имеете представить на Мое усмотрение».11
После получения из Константинополя рапортов от командира «Рафаила» и его офицеров, присланных, как уже говорилось, через посредника, адмирал Грейг приказывает учредить комиссию под своим председательством (куда вошли флагманы флота, начальник штаба флота и командиры кораблей) для разбора обстоятельств, изложенных в рапортах пленников.
Решение комиссии оказалось бескомпромиссным:
«1. Фрегат сдан неприятелю без сопротивления.
2. Хотя офицеры и положили драться до последней капли крови и потом взорвать фрегат, но ничего этого не исполнили.
3. Нижние чины, узнав о намерении офицеров взорвать фрегат, объявили, что не допустят сжечь его, впрочем, и они не приняли никаких мер для побуждения своего командира к защите»12.
Из выводов же морской комиссии следовало, что «…каковы бы ни были обстоятельства, предшествовавшие сдаче, экипаж фрегата должен подлежать действию законов, изображенных: Морского устава, книги 3, главы 1, в артикуле 90 и книги 5, главы 10, в артикуле 73…»
Достаточно сказать, что артикул 90 Морского устава Петра Великого гласит: «В случае боя, должен капитан или командующий кораблем, не только сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою побуждать, дабы мужественно бились до последней возможности и не должен корабля неприятелю отдать, ни в каком случае, под потерянием живота и чести».
Толковался 90 артикул следующим образом: «Однако ж, ежели следующие нужды случатся, тогда, за подписанием консилиума от всех обер- и унтер-офицеров, для сохранения людей можно корабль отдать: 1. Ежели так пробит будет, что помпами одолеть лекажи или теки невозможно. 2. Ежели пороху и амуниции весьма ничего не станет. Однако ж, ежели оная издержана прямо, а не на ветер стреляно для нарочной траты. 3. Ежели в обеих вышеописанных нуждах никакой мели близко не случится, где б корабль простреля, можно на мель опустить».
В случае же сдачи корабля без веских на то оснований применялся артикул 73: «Буде же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать, или из линии боевой уйти без всякой причины, и ему от того не отсоветуют, или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а прочие с жеребья десятый повешены».
Как видим, «прорубатель окна в Европу» (я о Петре Великом) в законах разбирался: сдал корабль врагу – на рею! Сурово – но справедливо. И по всему выходило, что по возвращении Стройникова и его экипажа из турецкого плена всех следовало повесить. Всё по уставу. Как завещал навеки вечные приснопамятный Пётр Алексеевич.
И всё же Грейг был тёртым калачом – не зря на столь высокой должности задержался не на год – почти на два десятка лет, что, согласитесь, не каждый выдюжит. Седовласый адмирал прекрасно понимает: преступление Стройникова тёмным пятном – да что там – грязной кляксой! – ляжет на овеянном славой белоснежно-голубом Андреевском флаге. В этот момент командующий флотом делает решительный шаг, попытавшись ситуацию несколько сгладить.
«…Стихнувший ветер отнял средства уйти от неприятеля, – пишет он Государю Императору. – Показание командира, что многие из нижних чинов не могли быть при своих местах по причине качки, заслуживает внимания потому, что в числе 216 человек, состоявших на фрегате, было 129 рекрутов»13.
Смело. Многие исследователи за это письмо императору будут попрекать адмирала Грейга: дескать, командующего флотом и кавторанга Стройникова связывали не только служебные отношения, но и нечто личное. Например, принадлежность командира «Рафаила» к ближайшему окружению супруги Грейга – Юлии Михайловны[30], – которая, как поговаривали, «вертела мужем как хотела». Может, и «вертела». Но только мужем, но никак не всем Черноморским флотом, как иногда заносит уверяющих в этом «исследователей». Хотя, конечно, Стройников, несомненно, был вхож в круги «блистательной Юлии» – как-никак являлся зятем адмирала Мессера, с которым тоже приходилось считаться.
Спорно. Адмирал Грейг был умнейшим и талантливейшим адмиралом Российского флота. Поэтому бесспорно другое: Грейг из-за малодушия своего подчинённого сам оказался в довольно непростой ситуации. Имея врагов больше, чем друзей, он в любой момент мог поплатиться за столь громкий позор адмиральской должностью. И если бы не подвиг капитан-лейтенанта Казарского и его отважного экипажа, вряд ли император простил бы командующему такую оплеуху.
Неправы «исследователи» и в другом: Алексей Самуилович Грейг обладал поистине железным характером. Впрочем, иначе и быть не могло.
«В турецкую кампанию Меншиков нажил себе двух опасных врагов, – вспоминал бывший секретарь канцелярии Главного морского штаба Константин Фишер. – Перед отъездом к Анапе он был назначен начальником Главного морского штаба и, кажется, произведен в вице-адмиралы, а, может быть, только еще переименован в контр-адмиралы, – не помню; знаю только, что Грейг был чином выше. В Николаеве вышел спор: Грейг хотел действовать флотом самостоятельно или быть в распоряжении главнокомандующего войсками, Меншиков же требовал, чтобы флот состоял в его распоряжении для действий против восточных черноморских турецких крепостей. Последний опирался на то, что он начальник Главного штаба, а Грейг утверждал, что флагман, старший чином, не может подчиняться начальнику штаба, администратору, младшему. Тогда князь объявил ему официальное высочайшее повеление, и гордый Грейг не мог не уступить, но не мог и простить ему своего унижения, тем более что его разжигали окружающие его интриганы…»14