Моя первая учительница… Далее по стереотипу должно следовать что-то душевно-ностальгическое, но я помню лишь её массивный перстень из какой-то слоновой кости, которым она лупила по черепу каждого, до которого не умела достучаться косноязычным своим словом и её дикие навыкате глаза за огромными очками.
Алкоголик-препод по физкультуре Валентин Вениаминович или просто «Веник» «в простонародии». Персонаж «маньячной» внешности – тощий, жилистый, за пятьдесят, плюс лысина и седая бородка. Он мог заставить бежать, нас, бесполых существ в синих одинаковых сиротских трикошках и таких же майках с длинными нелепыми рукавами по кругу бесконечного спортзала и неожиданно и очень сильно бросать теннисный мяч в кого попало. Было больно и страшно. Различий между мужским и женским полом, между прочим, не делалось. В данном, конкретном случае… А вот в раскладе, когда девчурка посочнее неосмотрительно «замешкивалась» рядом с его кабинетом или в коридоре раздевалки, он грязно «зажимал» её самым мужланским образом. Он был сильный, как чёрт, подтягивался запросто пятнадцать раз в любом подпитии и с удовольствием участвовал во всех самодеятельных соревнованиях от плавания до бега. Помню предельно отчетливо, как я затравленно мямлил, делая доклад, будучи дежурным по классу, перед всем строем и страшным Веником: «Валентин Винимани… Венимами…». И как он не «прикнокал» меня тут же за подобную «дерзкую демонстрацию неуважения»…
Но в трудовом нашем пресловутом лагере нам немного удалось отомстить ему за тотальный беспредел. Веник имел милое обыкновение обходить весь лагерь поутру и дико горнить в свой горн таким кошмарным тембром, что даже птица-павлин из мультика про Барона Мюнхгаузена была по сравнению с этим ужасом сладкоголосой Сиреной. Однажды томным вечером личный горн садиста-физкультурника был заботливо забит мокрыми бумажками, жевательной резинкой и прочей требухой. Долго-долго он прочищал его горячим молоком, а мы наслаждались утренними безмятежными снами. Через пару дней, правда, рулады начались с удвоенной силой. Во-вторых, он получил зверского анонимного пинка, стоя, нагнувшись перед дверью в сарай, позорно влетел туда и был заперт. Естественно, найти дерзкого исполнителя не удалось. Ну и, в-третьих – коронка лагерного сезона! Ночью отважными злоумышленниками он был привязан к кровати и осторожненько (дабы не спугнуть сладкий запьянцовский сон) вынесен на улицу, и водворён прямо с кроватью же в самый центр спортплощадки, где совершались кроме того и милые сердцу утренние и вечерние поверки.
И всё же несколько слов в защиту дикого нашего Веника. Итак, для начала он научил меня на всю жизнь железному правилу – беречь единственное свое сердце и после каждой пробежки или любого нехитрого отжимания от пола обязательно и без вариантов делать «круговые» руками и глубоко и ровно дышать. Спасибо, помню, исполняю, помогает!
И ещё одна его смешная «фишка», что чудом не выветрилась из дырявой моей памяти, а почему не знаю и сам. Однажды один из «услужливых» ученичков предложил помощь суровому Вениамину на предмет закинуть какой-то спортинвентарь на полку с бестактными словами: «Валентин Вениаминович, позвольте, заброшу, я вас повыше!». На что «расчудесный» наш Веник, гордо подняв голову, изрёк, презрительно цедя сквозь зубы: «Ты меня не выше, ты меня длиннее, и, как говорил Наполеон Первый, я могу лишить тебя этого преимущества!». Такая вот презабавная монаршая отповедь!
В школе имелось несколько шаек садистов и вымогателей, а также выродки-одиночки огромных размеров и отвратительной наружности. Один из них, по мерзкой кличке «Пух», жирный, необъятный, с кошмарными ляжками, рыжим ёжиком на шишке-башке и лиловым родимым пятном на пол-лица мог запросто и наслаждением жрать отобранный через зверский мордобой бутерброд прямо в загаженном школьном сортире. До сих пор прекрасно помню, с каким демонстративным отвращением выдал ему даже этот, не менее опасный мерзавец: «Ну ты чё, б…я, Пух, я тут находиться-то не могу, а ты жрёшь! У тя чё, желудок, что ли собачий?!». Они воровали обувь, что получше, отбирали деньги, завтраки, плевали в лицо, могли нанести совершенно неожиданный и немотивированный удар такой силы, что очнувшись после минут десяти запредельной боли, ты не понимал, куда тебя, собственно, двинули – болело абсолютно всё внутри неокрепшего организма. Ломались носы, рёбра и люди вообще…
Одного моего гордого одноклассника пытались заставить склонить голову и в течение пары недель методично уводили за плиты у школы и били. Он не сдался и не стал униженно просить пощады, он выдержал всё. Безмерно уважаю его за это, и не знаю, смог бы я так…
Как-то на перемене мне обыденным манером сломали нос, кровь текла горячим ручьём и не хотела останавливаться, у меня вообще слабый нос, к моему «боксёрскому» сожалению. А посему в классе я принужден был сидеть, задрав голову, чтоб не залить почти белоснежную свою рубашку, на что славная учительница литературы молвила доброе: «Ну, хватит прикидываться уже, опускай свой нос и пиши диктант!». Сочувствие и милосердие учителей навсегда останется в сердце моём.
Я уже не говорю о постоянных попытках склонить нас к подлому стукачеству. Самых благонадежных, по мнению нашей «классной», ну то есть, отличников, дохляков, книгочеев и прочую дрянь, мягко выводила она в коридор и вкрадчиво просила указать на того, кто малевал рисунки примитивно-эротического содержания или творил ещё что-то нетрадиционное. Мне за многое стыдно в моей жизни, но грязным стукачеством я не замарал себя никогда. Я делал непонимающее и негодующее лицо, типа: «Какой ужас! Это же надо такую гадость-то сотворить!!! Но не в курсе я, ничего мне про то неизвестно, реферат я писал и вокруг ничего не видал, не заметил – вот так уж я был увлечён…». Уж не знаю почему, никто меня не учил сему священному правилу, и даже от благородного всегда отца моего никаких наставлений я не получал на эту щекотливую тему, но интуитивно, наверное, твёрдо знал, что грязнее и отвратительнее стукачества мало что может быть.
И это, заметьте, всего лишь то, что «рука поэта» поднялась написать о прекрасной школьной поре! Есть такое, что никогда не просочится через мелкое сито моего сугубо личного представления о Прекрасном.
Но тьфу на них, поганых упырей, смотри веселее, Читатель, это всего лишь моя минутная слабость, и далее снова начну-ка я быть ироничным, да и чего там, вполне даже себе романтичным! Хоть и не без врождённого средневекового цинизма…
Дикие игрушки и почти потерянные книги
Мои детские книги. Книги и игрушки… Игрушки хранились в странном зелёном ящике. По малолетству он казался мне огромным, а может и впрямь был таковой, точно уже я не помню. Мой волшебный ящик…
Там в страшном беспорядке проживали друг на друге пластмассовые и тряпичные куклы-уроды с оторванными конечностями и порой даже головами. Всё это с пугающей фантазией собиралось, состыковывалось и получались совершенно уж невообразимые мутантики, которых я всё равно очень любил, тем более что других-то мне всё равно бы никто и никогда не подарил. И неясно откуда хотя бы взялись-то эти уродики…
Часть «милых выродков» я нашел лично, как например, моего самого-самого разлюбимого. Буратино. Этого неопрятного персонажа из моего дурного детства требовали выбросить, поскольку грязен он был в высшей степени, найден на самой серьёзной помойке и представлял собой симбиоз тряпичной и пластмассовой кукольной технологии. Руки и ноги его сгибались в пластиковых суставчиках, что невероятно поражало жалкое воображение мальчика, что жил, чего скрывать, скромновато… Моего Буратинку я долго и нежно таскал с собой, всем показывал, со всеми знакомил.
Помню какую-то непонятную бабульку-родственницу, что неважно уже слышала, и которая на мои представления лучшего друга, шамкая, переспрашивала тысячу раз: «Хто? Дурачина?». Я очень сердился и поправлял непонятливую старушку очень сурово.
Потом он, нелепый мой Буратино, сгинул куда-то со всеми моими «неземными реликтами» – мои беспечные родители быстро расправлялись с памятью детства, они живут настоящим, они «современные» люди.
Но верите – нет, я «счастливо-случайно» засёк его, родименького, совсем недавно в руках маленькой девочки в одном не слишком известном советском фильме, кажется, «Несовершеннолетние». Я радовался, как аутист-переросток без удержу и меры – ведь теперь я всегда мог включить этот восхитительный эпизод и увидеть калечного дружка моего снова и снова!
Ещё одна пагубная страсть раннего детства – солдатики. Их я складывал в железный бидон, с коими тогда традиционно ходили за квасом. Вообще, были в те невероятные времена очень смешные, но неукоснительно соблюдавшиеся традиции: с белым бидоном нужно было выходить за молоком, с зелёным за квасом или, если счастье привалило, и завезли, за пивом. Или, скажем, с тазами напоказ в общественную баню, а с красными рожами и полотенцами на голове обратно. У меня был, кстати, зелёный бидон.
Пока я ещё не увидел поражающих душу советского ребенка солдатиков-ковбоев, индейцев, викингов и пиратов, я довольствовался фанатичными мечтами о наборе из красных богатырей и зелёных крестоносцев. Фигурки их были плоские, почти двухмерные, но я тогда не мог их сравнивать с объёмной роскошью вышеуказанных вояк. Причем интересовали меня только крестоносцы, привлекающие своей отрицательной аурой, подобно тому, как порочный Волк из «Ну, погоди!» всегда затмевал пресно-положительного Зайца.
И вот, одним замечательным солнечным утром наивные мои родители, заговорщически улыбаясь, будят меня и вручают заветный свёрток, где… только краснопёрые, скучные и бесполые богатыри. Оказывается, были и такие, отдельные, патриотические наборы… Нежное сердце ребёнка было грубо разбито безжалостною судьбой, слёзы и сопли лились полноводными реками безостановочно часа три.
Впоследствии я упрямо наверстал упущенное в моей бессмысленной жизни и собрал уникальную коллекцию солдатиков любого фасона, униформы, вероломства и художественного исполнения. Она-то и хранилась у меня в пивном бидончике…
До тех пор, пока мой шальной младший братишка Женька не проиграл всё разом за месяц моего очередного отсутствия в славном «лагере труда и отдыха». А, чего там, проиграл и проиграл, ну и фик с ним, чего ж с тебя взять, малолетний дурилка!
С игрушками всё. Теперь мои книги. Жена моя в ту бытность Иришка (с которой, правда, нас давно уж развела судьба) – самый ненормальный человек, которого я знаю вообще, и в частности по отношению к книгам.
Однажды её легкомысленные предки задарили дочурке тогдашних, натурально, «пару миллионов денег», вырученных от реализации знаменитых ваучеров, и было это в году эдак 1996-м. По тем временам сумма была крепенькая, «девочке в адеквате» на эти «алмазные копи» можно было вполне и модненько приодеться, но безумное решение уже было принято, и со своей институтской подружкой Женькой они победоносно появились на легендарной книжной «куче», что на монументальной площади Ленина.
И Ражева начала покупать… Там, сям, распаляясь всё больше и больше, разбрасывая бренные дензнаки. С литературкой в те годы было всё очень непросто, и шустрые спекулянты являлись тогда властителями дум. И как только они осознали масштабы возможных покупок этой маленькой безумной девчушки, так сразу начали медленно и устрашающе стекаться к ней, словно зомби из «Возвращения живых трупов», беря её в плотное «неживое» кольцо. Её хватали за руки, кричали на весь рынок: «Красавица, а вот сюда посмотри, тут Пруст у меня, собраньице!».
В этот момент уже и Женька, человек весьма циничный и не застенчивый, взмолилась: «Ражева, успокойся, в руки-то себя возьми, ты теряешь уже здравый смысл!!!». Как ей удалось образумить моё «аномальное сокровище», не знаю, но, нагруженные, будто вьючные лошадки, неприподъёмными сумками с драгоценными фолиантами, подружки-филологини прибыли-таки на Ражевскую квартиру, и началась завораживающая душу сортировка…
Конечно, я не такой одержимый, но… Лишь однажды я позволил себе безответственно потратить всё «накопленное веками» на гитарный «комбарь» в легендарном «Пурпурном легионе», поскольку в очередной раз задумал решительно «порвать с Музыкой». О, вот это было восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство, когда сладко кружится голова от осознания возможности размашисто, по-купечески взять всё благолепие от Ian Dury до «Cocteau Twins». Ну, в общем, я и хапнул тогда все сокровища сразу: и «Lynyrd Skynyrd», и Stones, и Nina Hagen, и Zappa и… И умоляю, только не вздумайте подумать лишнего, я ни о чём ни на американскую копеечку не жалею! Такого безрассудного меломанского экстаза я не позволял себе больше уже никогда… А судорожно сучащим нервными пальчиками по грифу «супергитаристом» я всё равно так и не стал, так и зачем мне, сердешному «комбик»!
С книгами моя святая любовь началась лет, думаю, с трёх, когда я был «насильно-отечески» выучен чтению моим замечательнейшим дедом по материнской линии Степаном Яковлевичем. Вспоминается отчётливо дедовский большой кулак, возникавший у моего лица, если я, как и сейчас, с удовольствием и знанием дела ленился: «А вот это ты видел?..». И учиться почему-то сразу хотелось. Да он и сам шикарно читал мне так много – сначала тонюсенькие для детишек, потом потолще для школьников, а следом я и сам проглатывал всё, что мог достать, нарыть, разыскать в моём первом ещё частном, деревянном, загадочном, будто старинная сказка, доме.
О таинственном доме этом припоминаю, кстати, одну необыкновенную штуковину, в коей весьма не уверен – у милых моих бабушки с дедушкой имелись какие-то отдельные крохотные кельи, хотя, наверное, это какая-то очередная лажа с детской памятью.
Да, пожалуй, ещё пара странных воспоминаний: моя славная мамочка с большим животом (видимо, с братишкой Женькой внутри) и почему-то перевязанным глазом, ведущая меня крошечного куда-то, да ещё глупые дети постарше, не взявшие меня «такого замечательного» кататься на весьма диковинном и редком тогда в нашем дворике велосипеде. Я робко испросил позволения хотя бы покрутить педаль рукой, но снова получил категоричный до цинизма отказ. Мне и трёх лет-то не было, а я эту горечь держу в себе, как нелепый дурак, до сих пор.
Однако хватит сладкого нытья, обратно к книгам! Не имею понятия, как это они плодились у такого крохи, ведь я не стал ещё тогда Собирателем Всех Предметов На Свете, но становилось их всё больше и больше с каждым днём. Наверное, они просто появлялись по Высшему Велению, а мне, глазастому карапузу, только того и было нужно. Все они проживали дружной компанией в старом, золотистом комоде на двух нижних самых вместительных полках. Комод этот стародавний ещё жив, а вот книг нету…
Порывистая в решениях мамулька неожиданно подарила их, можно сказать, первому встречному, какой-то там соседке по даче в деревне. Все. Сразу. Не буду больше нудно ругать мою мамочку, ибо уж наругал её, бедную, достаточно. Самое-то обидное было в том, что не отдавала она мне их очень долго, несмотря на мои мольбы и причитания, мол, «внукам пусть достанется». Ну что ж, миссия благородная, и я смирился с потерей моего Золотого Руна, лишь изредка приходя посмотреть, «поперебирать» мои Книги. И тут, как многотонным обухом…
Горевал я безутешно несколько лет, и я не преувеличиваю на этот раз, хоть и есть за мной такой смертный грешок.
Однако я весьма упрямый человек, как и утверждает мой категоричный папка, «весь в тёщу дорогую» – необыкновенную бабушку Александру Николаевну. Но мне, кстати, справедливо думается, все в нашей колоритной семье упрямцы редкостные, так что, как выражаются прогрессивные современные подростки, «по-любому» есть в кого.
И вот, вволю нарыдавшись, я, стиснув крепкие зубы, решил по памяти собрать всё то, что по праву принадлежало мне – Книгочею, Ценителю и Коллекционеру. Но беда была в том, что многих «рунических» книг я не помнил ни по приблизительному названию, ни по имени-фамилии мифического создателя, а лишь скупо остались перед глазами оформление затёртых обложек и сугубо общие впечатления от потерянного сюжета. Одним словом, я являл собой идеальное воплощение тех «очаровательных покупателей», которых сам просто «обожал» в мою «продавецкую» бытность. Они крайне любили страшно атонально напеть мелодию группы, которую давно искали или грамотно сориентировать меня-тугодума, как-то вот так: «Вы знаете, там картинка ещё такая жёлтенькая, и в одной песне поют «кам бэк, кам бэк ту ми-и-и», грустно-грустно так…».